Мой ангел злой, моя любовь…(СИ) - Струк Марина (читать книги полные .txt) 📗

Анна резко села в постели и протянула в его сторону руки в приглашающем жесте, даже не раздумывая. Ей было все равно, что в соседней комнате чутко спит няня, заявляющая, что хранит сон барышни, ставшим таким беспокойным в последние дни, что их могут застать в совсем неподобающее время и месте.

Андрей тут же шагнул к ней от окна, присел на край постели, мягко принимая ее руки в свои ладони, гладя пальцами ее нежную кожу. А потом он легко пробежался вверх по ее обнаженным рукам — от ладоней до плеч, вызывая в ней какую-то странную дрожь, легко смахнул бретели сорочки, оголяя грудь. В этот раз не было смущения, когда он окинул ее горящим взором, не появилось желания прикрыть свою наготу. Анна подняла руки, но для того лишь, чтобы обнять его за шею, запустить пальцы в его волосы. Прижалась к нему всем телом заглядывая в его голубые глаза.

— Моя милая, — прошептал Андрей, прежде чем поцеловать ее вначале нежно и легко, а потом страстно и даже чуть грубо. И было что-то в этом шепоте, от чего голова тут же пошла кругом, а сердце забилось, словно птица в силках.

— Я люблю тебя, — шептала Анна, перемежая слова с поцелуями, покрывая теми и шею, и плечи Андрея, и грудь, и его сильные руки. Шептала то, что так хотела сказать ему ныне, то, о чем умолчала, когда они расставались столько седмиц назад. — Я люблю тебя…

Сердце после разрывалось от любви, захлестнувшей ее в тот миг с головой, а тело будто таяло от сладкой истомы, пришедшей на смену вспышке наслаждения, сотрясшей тело. Она вцепилась в него, обхватила ногами и руками, прижимая к себе, не желая даже на миг отпускать от себя, оставаться снова одной.

— Это сон, верно? — прошептала она в его ухо, и он поднял голову, заглянул ей в глаза. Улыбнулся нежно и коснулся ласково губами сперва ее лба, а после век.

— Тогда нам снится один и тот же сон, милая, — был нежный шепотом ей ответом.

Анна боялась закрывать глаза, зная отчего-то, что как только сделает это, Андрей исчезнет из этой комнаты, растворится утренней дымкой из ее рук. Потому лежала рядом и смотрела, как он дремлет, с трудом борясь с желанием снова зацеловать его, прижаться к нему всем телом.

— Ты только живи, слышишь? — вдруг проговорила Анна, вспоминая мертвенно-белое лицо Бранова, лежащего в гробу во время панихиды, ощущая запах ладана церковного. — Только живи! Я умру в тот же миг, как тебя не станет!

Андрей открыл глаза и взглянул на нее, стер пальцем слезинку, что сорвалась с ее длинных ресниц и побежала по ее щеке, грозя упасть обжигающей кожу каплей на его плечо. Но все же остальных поймать не успел — они упали на его лицо, заставляя удивленно моргнуть.

— Ты только живи! — Анна чувствовала, как ее захлестывает страх, сметая остальные эмоции на своем пути, приводя с собой истерику, вставшую комком в горле. — Живи!

Крикнула и сама проснулась от своего крика. А потом зашлась в плаче, когда обнаружила, что лежит в постели совсем одна, что это был всего лишь сон, от которого по-прежнему билось бешено сердце, а тело чуть ослабело в неге. Ах, отчего сны не длятся вечно?!

Именно от доктора Мантеля и узнали после в Милорадово о том кровопролитном сражении, что состоялось недалеко от Гжатских земель. Доктор взволнованно рассказал Михаилу Львовичу о том, сколько раненых французов прибыло в госпиталь, устроенный в Гжатске, и о том, что поведали ему те, кому довелось пережить этот бой, длившийся целый день до самых сумерек.

Да, как ни опасался господин Мантель, а пришлось ему пойти на поклон к французам — к коменданту, что встал во главе города после отъезда Наполеона. Близ Гжатска французы разбили лагерь для пленных, которых довелось им взять по мере продвижения к Москве. Доктор умолил коменданта позволить ему навещать русских и помогать тем по мере возможностей, питая жалость к тем, которым даже никакой помощи не оказали, которых и не кормили толком.

— Naturlich [321], мне позволено это только с тем условием, что я окажу помощь в случае нужды и французам в госпитале. Их доктора и операторы не справляются с таким числом калеченных и раненных, — доктор стыдливо отвел глаза в сторону, словно ему было стыдно за то, что он делает. — И корпия…. Мы должны отдавать часть корпии и полотна, что привезу в лагерь, в госпиталь французов. Не окажете ли мне помощь в том, gnadiges Fraulein [322]? Вот, объезжаю ныне дома, чтобы просить и о том, и о еде для тех, кто имел несчастие попасть в руки неприятеля. Французы, знаете ли, дурно их кормят…

— Бог с вами, Марк Оттович, всенепременно поможем, — заверил его Михаил Львович, отвечая за дочь, что была явно растеряна ныне, и доктор кивнул в ответ. — Вы бы поведали о сражении том? К кому виктория в руки пришла в тот день? Обманул ли хитрая лиса Кутузов Буонапарте?

— На этот счет я принес неутешительные вести. Французы говорят, что победа была на их стороне, что русская армия почти полностью уничтожена, оттого и вынуждена отступить к Москве. Прошу простить меня за сии известия…

И только тишина ему была ответом, за исключением женских вскриков особо впечатлительных особ, как и в других домах, куда он приносил эту весть, сам не в восторге от того, что является гонцом худых известий. И снова видит потрясенные, мрачные лица, тонкие пальцы, комкающие платки, трясущиеся от волнения губы, к которым прижимают тонкое полотно, чтобы унять плач. У каждого почти в уезде ушли мужчины, повинуясь долгу защитить собственные семьи и земли от неприятеля, и оттого в каждом доме его весть наполняла тревогой и страхом сердца и дурными мыслями головы.

Но разве что-то он мог поделать? Разве мог он утаить и другую весть, что пришла позднее, в самом начале осени? Москва была сдана неприятелю, Бонапарт поселился в Кремле. Стольный град по слухам, что доходили в их сторону, была почти полностью уничтожена огнем.

— Об этой вести лучше умолчать Марье Афанасьевне, — предупредил господин Мантель всех присутствующих в гостиной, таких хмурых и потрясенных услышанными вестями, а особенно плачущую Марию, что тут же закивала, соглашаясь. — Ей не пристало сердце волновать нынче. Пусть лучше не знает о том.

— К тому же, — заметил Михаил Львович, подходя к дочери, сидевшей на канапе подле Полин, и кладя ладонь на ее хрупкое плечико в знак поддержки. — Мы достоверно ничего не знаем. Негоже доверять неприятелю в том. Мы будем верить только своему сердцу. К примеру, мое говорит, что не все потеряно для России, что живы и в целостности те, кого мы ждем в этом доме.

— Вы и вправду так думаете, папенька? — спросила Анна задумчивого отца после того, как разошлись из гостиной остальные. — Что по-прежнему еще не все потеряно? Что погонят француза еще прочь?

— Погонят, ma chere, непременно погонят прочь, — проговорил Михаил Львович и привлек к себе дочь, обнял ее, и она прижалась к нему, как когда-то прижималась в детстве, когда была перепугана чем-то. — Господь не допустит, чтобы подобное творилось на земле русской! Где видано то, чтобы из храмов Божьих лазареты творили? Чтобы святыни портили? Настигнет тех осквернителей кара Господня в виде русской длани, я твердо верю в то.

Анна почувствовала, как напряглись руки отца, как тверд стал его голос, окрепнув впервые после известия о сожжении Москвы. Распознала в его тоне какую-то странную решимость, отчего сжалось на миг сердце. Она ясно видела, как заметно уменьшилось число дворовых — не хватало лакеев и работников скотного двора, исчезли из вида мастеровые и псари. В основном, только пожилые остались и девушки. Сперва Анна думала, что это оттого, что работы стало в доме намного меньше, чем ранее — закрыли нежилые половины, оставив только пару гостиных для редких визитеров. Но это в доме, а что же до хозяйственных дворов?

А после вспомнилось, как однажды ночью видела, что приехал к ним в Милорадово доктор в сопровождении двух человек, как прошли они быстро, кутаясь в плащи, в дом. Анна тогда перепугалась — решила, что кому-то стало плохо, раз вызвали ночью врача. Побежала по покоям, наскоро набросив капот на сорочку. Но нет — тихо спала Катиш в своей постели, мадам Элиза похрапывала, что-то тихо бормоча себе под нос, а горничная графини заверила, что хозяйка чувствует себя не так уж худо, чтобы звать доктора. И только отец был не в своей спальне, как обнаружила Анна. Она спустилась неслышно по лестнице вниз, полная решимости узнать, что происходит и отчего приехал господин Мантель, единственный вестник для них ныне. Но ее заметил Иван Фомич, стоявший в темном вестибюле вместо швейцара, что удивило ее, развернул Анну в ее покои, угрожая рассказать о ночных вылазках барышни.