Воспоминания о монастыре - Сарамаго Жозе (читать полностью бесплатно хорошие книги txt) 📗

При столь веских доводах дон Жуан V взял назад свое предложение касательно экипажей, как до того взял назад предложение, касавшееся фелюг, и послушники, не захватив с собою ничего, кроме требников, утром вышли в путь из Рибамарского монастыря Святого Иосифа, тридцать несмышленых и неопытных подростков во главе с наставником братом Мануэлом да Крус [126]и еще одним монахом-надзирателем, братом Жозе ди Санта-Тереза. Бедные отроки, бедные неоперившиеся птенцы, мало того, что наставниками при послушниках были самые грозные тираны, и притом не ведавшие исключений, у них на уме одно, ежедневно увеличивать порцию розог, шесть ударов, семь, восемь, пока у бедняг на спине живого места на останется, но и этого недостаточно, пусть потаскают на хребте, израненном и наболевшем, всякого рода поклажу, а то как бы не выздоровели, и вот теперь им предстояло пройти босиком шесть миль по горам и долам, по камням и по грязи, по дорогам столь скверным, что по сравнению с ними шелковым лугом была земля под копытами ослика, на котором восседала Пречистая Дева во время бегства в Египет, о святом Иосифе что говорить, он образец терпения.

Полмили прошагали, вернее, проковыляли, при такой дороге живо большой палец себе изувечишь, камни смертоубийственно острые, как по терке идешь, у самых слабеньких ноги уже кровоточили, оставляя цепочку этаких алых цветов благочестия, зрелище было бы весьма красивым и душеспасительным, если бы не холод, если бы физиономии послушников не покрылись трещинами, а глаза не слезились, нелегко сподобиться неба. В пути молились они по требникам, болеутоляющее средство, предписываемое при всех муках душевных, но на сей раз они испытывают муки телесные, от пары сандалий было бы куда больше проку, чем от самой надежной из молитв, Господи, не вводи меня во искушение, раз уж это для тебя столь важно, но прежде удали вон тот камень с моего пути, коли отец ты и камням, и монахам, а то получается, им отец ты, а мне отчим. Нет жизни тяжелее, чем жизнь послушника, разве жизнь мальчика на побегушках, пожалуй, так оно и останется на долгие годы, даже можем сказать мы, что послушник не кто иной, как мальчик на побегушках у Господа Бога, пусть подтвердит хоть брат Жуан да Носса-Сеньора, [127]который был послушником в этом же францисканском ордене и который должен пожаловать в Мафру, дабы прочесть проповедь, на третий день освящения, впрочем, прочесть проповедь ему так и не удастся, поскольку вызван был он всего лишь в качестве запасного проповедника, так вот, пусть подтвердит этот самый брат Жуан Пузан, прозванный так за великую тучность, каковую приобрел, став монахом, а в пору послушничества и худобы бродил он по Алгарве, выпрашивал ягнят для монастырского стада, три месяца на это потратил, в отрепьях ходил, босой, голодный, только представить себе эти муки, сбить ягнят в стадо, со стадом брести из края в край, вымаливать Христа ради еще ягненочка, пасти их всех, и, покуда свершал он сии богоугодные дела, желудок у него ныл от постоянного голода, жил-то он на хлебе и воде, самое большое искушение миска с похлебкой, так в глазах и стоит. Что мальчишка на побегушках, что новобранец, что послушник, у всех троих не жизнь, а мука.

Немало на свете дорог, но порою они повторяются. Выйдя из монастыря, послушники проследовали к Келусу, миновали Белас и Сабуго, передохнули малость в Морелене, по мере возможности подлечили израненные ноги в лазарете, а затем, терпя двойную муку, покуда не приспособились, направились в сторону Перо-Пинейро, и то был самый тяжкий из переходов, ибо дорога вся была усыпана мраморной крошкой. За каменоломней, на спуске к Шелейросу, увидели они деревянный крест при дороге, знак, что умер кто-то на этом месте, чаще всего случается, что от рук разбойников, так ли оно было в этом случае или не так, а всегда надобно прочесть «Отче наш» за упокой чьей-то души, стали на колени монахи и послушники, прочли хором молитву, бедняги, вот это воистину высшее милосердие, молиться неведомо за кого, когда стоят они на коленях, видны босые их подошвы, такие натруженные, окровавленные, наболевшие и грязные, когда стоит человек на коленях, самое трогательное ступни его, обращенные к небу, куда нет им пути. Дочитав «Отче наш», спустились в долину, миновали мост, снова уткнувшись в требники, и не увидели женщину, выглянувшую на порог своего дома, и не услышали, как сказала она. Проклятье монахам.

По воле случая, распоряжающегося добрыми и злыми событиями, на перекрестке дороги, ведущей из Шелейроса, и дороги, ведущей из местечка Алкайнса-Пекена, послушники встретились с обозом, везшим изваяния, и братия выражала по сему поводу великую радость, считая встречу добрым предзнаменованием. Монахи пошли в головах обоза, как передовое охранение и оплот против нечистого, распевая во весь голос хвалебные гимны, и не воздымали крест к небу лишь потому, что у них не было оного, даже если бы и позволил это ритуал. Так вступили они в Мафру, где оказали им триумфальный прием, а ноги-то у них были так изранены, а блуждающие взгляды являли такой восторг религиозный, но, может, от голода это, они же от самого монастыря Рибамарского идут пешком и все это время ели только черствый хлеб, размоченный в родниковой воде, но теперь-то, уж конечно, угостят их получше отцы, ведающие делами милосердия, у которых они нынче устроятся, ведь еле ходят, вот так же с праздничными кострами бывает, сказано же, пламя отпылало, остается пепел, радость миновала, остается грусть. Они даже не присутствовали при выгрузке статуй. Пришли инженеры и грузчики, приволокли лебедки, блоки, козлы для подъема груза, канаты, подушки, клинья, колодки, орудия, грозящие бедой, того и гляди выйдут из повиновения, потому-то и сказала та женщина из Шелейроса, Проклятье монахам, и в поте лица своего со скрежетом зубовным сняли работные люди изваяния с повозок и составили в кружок, и вот стоят они во весь рост, спиною к окружающим, словно собрались, дабы посовещаться либо повеселиться, между святым Висенте и святым Себастьяном стоят три святые угодницы, Елизавета Венгерская, Клара, Тереса кажутся по сравнению с ними клушами-недомерками, но женщин на пяди не меряют, даже если они не из числа святых.

Спускается Балтазар в низину, шагает домой, на постройке работа еще идет, но поскольку вернулся он издалека, из Санто-Антонио-до-Тожал, не забудем, и переход был нелегкий, то имеет он право уйти пораньше, должен только снять с волов ярмо и задать им корм. Подчас кажется, время стоит на месте, вот так ласточка, что свила гнездо на карнизе, прилетает, улетает, снует туда-сюда, но всегда у нас на виду, может даже прийти на ум и нам, и ей, что так оно и будет всю вечность или хотя бы половину этого срока, что тоже было бы недурно. Но вдруг смотришь, была и нет ее, а я ведь только что ее видел, куда же делась, а если есть у нас под рукой зеркало, Господи, как время пробежало, как я состарился, еще вчера была я цветком квартала, и вот уж нету ни квартала, ни цветка. У Балтазара нет зеркала, разве что в глазах наших он отражается, видят они, как спускается он по расползшейся грязи в селенье, и говорят ему, В бороде у тебя полно белых нитей, Балтазар, лоб твой покрылся морщинами, Балтазар, затылок твой стал как дубленый, Балтазар, плечи твои ссутулились, Балтазар, ты сам на себя не похож, Балтазар, но виной всему, несомненно, изъяны нашего зрения, ибо вон идет женщина, и там, где увидели мы старика, видит она молодого солдата, у которого спросила однажды, Как ваше имя, а может статься, видит она просто-напросто вот этого самого человека, что спускается по склону, перепачканный, поседевший, однорукий, Семь Солнц по прозвищу, если такое прозвище уместно при столь великой усталости, но для этой женщины он солнце незакатное, не потому, что это солнце всегда в блеске, но потому, что есть оно на свете, пусть тучи его прячут, пусть затмения случаются, но живет это солнце, Боже правый, и открывает объятия, кто кому, она ему, он ей, друг другу, они позор селения Мафра, обниматься эдак вот посереди площади, да еще в таких летах, может, это потому, что у них никогда не было детей, может, потому, что себе они кажутся моложе, чем есть на самом деле, бедные слепцы, а может, они единственные человеческие существа на свете, видящие друг друга такими, каковы они есть, сейчас, когда они вместе, даже нашим глазам дано видеть, что оба стали красивыми.