Роковая дама треф - Арсеньева Елена (книга бесплатный формат .txt) 📗

– Как ваше здоровье, душенька? Надеюсь, вы вполне отдохнули, и action in erotica [100]… ох, простите, action in distans [101] оказало свое благотворное влияние?

Ах, как холодны были его старческие водянистые глаза, утонувшие меж морщинистых век! И их презрительное выражение, и эти слова лишь подтвердили то, что с самого начала смутно подозревала Ангелина: де Мон, с его опытностью, наблюдательностью и проницательностью, в два счета разгадал плохую игру дурака доктора и самый смысл спектакля.

Почему же он так охотно включился в него? Верно, потому, что был уверен, подобно многим французам, что ревность – постыдный порок, свойственный только варварам, что в просвещенных землях женщины должны быть свободны как воздух, что прихоть их должна являться законом для мужчин… а может быть, он хорошо понимал человеческую природу и полагал, что ежели жена его молода и ненасытна, то удобнее держать ее любовника в досягаемом пространстве и на виду, чтобы она не бегала на сторону. Так ли, иначе – все казалось Ангелине равно неприличным и противным. Но чего же другого ждать от человека, который ее купил и теперь никак не возражал, чтобы жену привязывала к мужу лишь супружеская неверность? Ох, ничтожество… Старое, дряхлое ничтожество!

Ангелина не смогла отказать себе в удовольствии высказать все это мужу. Мало что высказала – выкрикнула ему в лицо эти слова что есть мочи – и была немало удивлена, что презрение в водянистых глазах обратилось не в ярость, а в вежливое удивление. На мгновение опешив, Ангелина с трудом сообразила, что в опьянении злобы своей неожиданно заговорила по-русски. И это доставило ей такое наслаждение, такую чистую, почти детскую радость, что она не стала вновь переходить на французский и обрушила на тщательно прикрытую жидкими седыми волосами голову де Мона целый ушат самой непристойной русской брани – все, что только приходило ей на ум. При том сама в душе удивлялась, откуда поднабралась таких словесных перлов, среди которых «замороченный блядослов», «потасканный лягушатник» и «драный хрен» были далеко не самыми яркими. Наслушалась, конечно, в деревне, у дворни, потом в госпитале, от раненых, одурманенных болью, которые облегчали ею душу без всякого стеснения. А теперь со всем богатством русской простонародной речи мог познакомиться и нотариус.

Не скоро Ангелина угомонилась. И не потому, что запас ругательств истощился – нет, оказывается, она запомнила их поистине несметное количество! – просто перестала находить удовольствие в том, что ругает человека, который слушает с недоумением и все шире расплывается в улыбке.

Ангелина остановилась, чтобы перевести дух, села поудобнее, размышляя, правильно ли утонченно-язвительное выражение «делвь [102] утлая» перевести на французский просто как troue tonneau [103], да так и замерла, услышав голос нотариуса де Мона:

– Гнев ваш мне вполне понятен, однако, поверьте, я его не заслуживаю, дорогая баронесса Корф… или вы позволите мне звать вас просто Ан-ге-ли-на?..

Она какое-то время тупо смотрела в смеющиеся глаза своего мужа, прежде чем сообразила, что он тоже говорил по-русски.

4. Печь контрабандистов

Ангелина никогда не искала сильных ощущений – их ей и так выпало более чем вдоволь, однако подобного потрясения она давно уже не испытывала. Оказывается, ее муж, парижский нотариус Ксавье де Мон, был старинным другом русского посла в Париже Ивана Симолина, а также ее отца, барона Димитрия Корфа, у которого даже всерьез брал уроки русского языка. Еще пять-шесть лет назад де Мон виделся с ним и Ангелиной в русском посольстве в Лондоне на приеме по случаю отбытия в Россию из Гартвига графа де Лилля, Людовика Прованского. Ангелина, разумеется, де Мона не помнила: ну разве обращают пятнадцатилетние девочки внимание на столь почтенных старцев?! Но де Мон ее запомнил, ибо позавидовал тогда своему другу Корфу, порадовался, что тот сумел спасти свой брак, бывший в прежнюю пору для парижских сплетников любимой пищей. В Бокере нотариус де Мон узнал Ангелину с первого взгляда. Он не сразу поверил своим глазам, но знал, что не мог ошибиться, ибо сходство ее с отцом, прежде вполне обыкновенное, сделалось теперь поразительным; но это при том, что суховатые, надменные аристократические черты барона и его ледяные синие глаза были у Ангелины озарены сиянием такой богатой внутренней жизни, что придавали ее лицу и всей повадке особую прелесть, которую словами не объяснить.

«У нее, должно быть, бесчисленно поклонников… и будет еще более, когда мы расстанемся», – подумал де Мон с невольной грустью. План его состоял в следующем: он сообщит маркизе, что сам готов быть тем курьером, который отправится в Англию. Однако, якобы страшась за жизнь жены и будущего ребенка, потребует, чтобы Ангелина отправилась с ним, – и в Лондоне передаст ее с рук на руки барону Корфу; затем в Англии совершится тихий развод, и Ангелина, судя по всему, немедленно сочетается браком с этим молодым и безмерно обаятельным (де Мон был достаточно мудр, чтобы понимать и признавать это свойство в Оливье!) мерзавцем, которого она любила и который, без сомнения, и являлся отцом ее ребенка. Однако, где и с кем бы она ни была, де Мон позаботится, чтобы Оливье зависел от ее благорасположения, а не она – от его: состояние де ла Фонтейнов останется в ее руках. А сам он вернется в Париж и заживет себе, как жил прежде, en garbon [104], словно и не было никогда в его жизни этого странного и спешного брака. Поздно, всегда поздно! Однажды де Мон опоздал умереть, чтобы соединиться на небесах с той, которую истинно любил. Теперь, спустя четверть века, он вновь полюбил, и тоже слишком поздно. Как говорили древние, если ты прошел мимо розы, то не ищи ее более: или она отцвела, или ее сорвал кто-то другой!

С усилием отмахнувшись от таких невеселых мыслей, де Мон направил свои размышления в деловое русло. Надо полагать, вряд ли в Кале охотно переправят в Англию курьера роялистов, у которой сейчас нет даже дипломатических отношений с наполеоновским Парижем. Будь де Мон один, он с удовольствием тряхнул бы стариной и отправился на лодке контрабандистов, однако Ангелина… Опасности на море ей претерпеть придется, иного пути в Англию нет, но де Мон должен их свести до минимума! И в этом ему обязана помочь опять-таки маркиза, у которой имелись связи везде, даже среди самых отчаянных бонапартистов в доме Жозефины. Он откроет маркизе, кто такая Ангелина. Та, как всякая женщина, обожает драматические эффекты и непременно захочет принять участие в судьбе дочери русского дипломата.

Ангелине порою казалось, что ее жизнь после бегства из родного дома – всего лишь сон, где кошмары перемежаются дивными, сладостными картинами или просто спокойными, приятными сновидениями, которые давали отдохнуть измученной душе. Теперь ей снилось нечто как раз такое. Это был Париж – город, к которому название «сновидение» подходит как нельзя лучше. Что за роскошь, что за рай!.. У нее не хватало слов выразить свой восторг. Впрочем, правду говорят, что Париж – Вселенная, так возможно ли описать Вселенную?!

Дом нотариуса на бульваре Монмартр, новый, с ажурными балконами и нависшей мансардой, также был очарователен. К дому прилегал огромный сад, в котором все было так подстрижено и размечено, словно не только дела свои, но и всю природу нотариус желал подчинить римскому праву и действующему законодательству. Впрочем, и в одежде муж Ангелины был большой педант, а уж в молодости, судя по его рассказам… Теперь, когда между ним и Ангелиною установились совсем другие отношения, более напоминавшие отеческие и дочерние, де Мон повеселел, сделался доверчивее и порою даже рассказывал о своем прошлом: например, один раз он проигрался в пух только потому, что вдруг заметил, что по рассеянности надел два перстня с не подходящими друг к другу камнями. Тот проигрыш едва его не разорил, ведь свое состояние он составил за картами: имея в былые времена высокую, но скудную должность, взяток не принимал, однако охотно позволял нуждающимся в протекции проигрывать за зеленым сукном.