Одержимое сердце - Сатклифф Кэтрин (полная версия книги txt) 📗

Я пробежала в свою комнату мимо Адриенны и бросилась поперек кровати, я старалась отгородиться от доносившихся до меня из коридора гневных голосов, старалась не слышать их.

Не могу сказать, сколько времени я пролежала ничком, орошая слезами подушку. Возможно, долгие минуты. Возможно, долгие часы. Я услышала, что наступила тишина, и тотчас же хлопнула дверь моей комнаты.

Встав на колени, я смотрела на мужа, грудь мою сжимали гнев и страх.

— Держись от меня подальше, — сказала я.

— Не я изрезал портрет. Я закрыла уши руками.

— Не желаю ничего слушать. Я устала от постоянных объяснений и лжи. — Николас двинулся ко мне, но я шарахнулась к изголовью кровати. — Остановись! — крикнула я. — Я должна была бы послушать их, но верила тебе!

Он обошел кровать, я ринулась к другому ее краю и спрыгнула на пол. Схватив с подноса принесенную им чашку чаю, я метнула ее в него. Николас увернулся. Тогда я взяла кувшинчик с молоком и бросила его вслед за чашкой. Он ударился о стену, лужица молока растеклась по полу, осколки стекла разлетелись по комнате.

Николас медленно обошел кровать. Движения его были осторожными.

— Я не трогал портрета, — сказал он ровным тоном. — Послушай меня, Ариэль. Несколько дней назад я выбросил испорченные полотна, но клянусь тебе, что твоего портрета среди них не было.

Я снова верила ему и ощущала эту веру как бремя, и пыталась противиться этой вере всем своим измученным телом.

— Я тебе не верю.

— Я не выходил из комнаты со дня несчастного случая, — продолжал он. — Кто угодно мог войти в студию, потому что дверь в нее была не заперта.

Я чувствовала, что не могу противиться. Слишком уж сильным было желание верить ему; снова глубокий звучный голос и нежный взгляд Николаса оказали обычное действие на мои расшатанные и потрясенные нервы, и я в очередной раз поддалась наваждению.

Напряжение окутывало нас, как ореол, как сгущавшиеся ночные тени. И вдруг до нас донесся звук, в происхождении которого было нельзя ошибиться. Такой звук исторгает сотрясаемый приступами рвоты желудок. Этот звук шел из темноты, из дальнего конца комнаты. Я почувствовала, как ослабели мои колени, будто стали ватными. Николас стремительно повернулся: — Что за?..

Тишина. Потом царапанье когтей, глухой стук, стон — все это подействовало на меня так, будто по жилам моим стремительно потекла не кровь, а лед. Снова наступило молчание.

Я осторожно, с опаской приблизилась к тому месту, откуда слышались ужасные звуки, и остановилась за спиной мужа. Мы оба вглядывались во мрак и в один и тот же момент увидели тельце Вельзевула, скорчившегося от страшной конвульсии. Он лежал у стены, его усы еще были покрыты молоком.

Яд! Я отшатнулась, ужас лишил меня дара речи. Я видела лицо моего мужа, мрачное и решительное. Повернувшись, я ринулась к двери и бросилась на нее, будто мое хрупкое тело могло преодолеть этот барьер. Его руки обвились вокруг меня, оторвали меня от двери — я лягалась, царапалась и пыталась кричать изо всех сил.

Николас зажал мне рот рукой, я укусила его в руку и почувствовала вкус его крови, и только тогда услышала, как он тихонько выругался. Он бросил меня на кровать и, прежде чем я успела вскочить с нее, навалился на меня, прижимая к постели всей своей тяжестью. Он все еще прижимал ладонь к моему рту и носу с такой силой, что мне казалось, что, не сумев справиться со мной с помощью лестницы и яда, он решил меня задушить.

Я перестала сопротивляться. Моя воля к жизни испарилась в тот момент, когда пришло осознание того, что я так ошибалась в своем муже.

При жизни я отдала ему свое сердце. В смерти отдам свою душу.

Закрыв глаза и все еще с трудом дыша, я пробормотала:

— Ладно, делай со мной что хочешь. Убей меня!

Он молчал, и я думала, что слышу стук его сердца, а возможно, это стучало мое. Наконец он прошептал:

— Не будь идиоткой.

Я снова подняла на него глаза. Мы смотрели друг на друга, лица наши были так близко, что мы почти касались друг друга носами, и постепенно жар его тела победил мое оцепенение, и я почувствовала, что тело мое, соприкоснувшись с его телом, будто растаяло. Он снова зашептал:

— Если я отниму руку от твоего рта, обещаешь не кричать?

— Нет.

— Не обещаешь кричать или обещаешь не кричать?

— Тебе придется рискнуть!

Он не решился убрать руку от моих губ.

— Ты меня выслушаешь, леди Малхэм, и, когда я закончу, если у тебя будет желание кричать, кричи во всю глотку. А пока что будешь отвечать мне кивком головы. Тебя столкнули с лестницы?

Я кивнула и почувствовала, как тело его будто одеревенело.

— Я не толкал тебя.

То, как прищурились мои глаза, видимо, показало моему мужу, что я ему не поверила.

— Меня не было рядом с тобой, когда ты упала, — продолжал он. — Поверь мне.

При этих его словах я сделала попытку рассмеяться. Именно доверие к нему заставило меня оказаться в таком бедственном положении. Он медленно отнял руку от моего рта. И я выплюнула ему прямо в лицо:

— Лжец!

Потом рванулась и чуть было не опрокинула его.

Я молотила его изо всех сил, но он вскоре лишил меня этой возможности, схватив за руки и пригвоздив их к кровати. Он гневно смотрел мне прямо в глаза.

— Для той, кто сделал обман формой жизни, называть кого-нибудь лжецом не подобает… Мэгги!

Я подозревала, что он знает, кто я на самом деле, теперь признание этого вызвало у меня больший страх, чем тысяча угроз смерти. Я на короткое мгновение лишилась чувств. Когда я снова открыла глаза, то у меня еле хватило сил прошептать:

— Как давно ты знаешь?

— Я это заподозрил с самого первого раза, когда попытался писать твой портрет. Мне было трудно схватить сходство, в то время как в моем сознании и памяти было запечатлено одно лицо, а видел я другое.

Выпустив мои руки, Николас отвел локон черных волос, прилипших к моей щеке.

— Ты изменилась, Мэгги. Той девушке, в которую я влюбился два года назад, не пришло бы в голову мстить мне.

— Тому человеку, которого я полюбила два года назад, не пришло бы в голову травить меня, — возразила я.

Итак, мы лежали рядом, грудь к груди, бедро к бедру, и каждый выложил карты на стол. Наконец Николас соскользнул и лег рядом, правда, не убрав ноги с моего бедра и рукой все еще обнимая меня за талию.

— Мэгги, — сказал он наконец, — я хочу, чтобы ты меня выслушала. Время признаний пришло. Мы должны доверять друг другу. Я не пытался тебя убить. А это значит, что кто-то другой в этом доме пытался с тобой разделаться. И не один раз, а дважды. Разница в том, что во второй раз метили в нас обоих.

Я недоверчиво подняла бровь, отказываясь верить и даже посмотреть ему в лицо. Если бы я это сделала, я не смогла бы за себя поручиться.

— Чай был предназначен для нас обоих, — сказал он.

— Но его приготовил ты. Не станешь же ты это отрицать?

— Нет. А это значит, что яд добавили в молоко позже. Я налил его в кувшин сам.

— Полагаю, что этот яд витал над твоей головой, пока ты не отвернулся, а потом камнем упал в молоко и оказался там до того, как ты смог его обнаружить.

— Прекрати, кто-то пытался убить меня, и настроение у меня слишком скверное, чтобы выдержать твой сарказм.

— Итак, что же новенькое мы узнали?

— У тебя жало, как у осы, Мэгги. Я изо всех сил пытаюсь вспомнить, за что это я полюбил тебя тогда, когда увидел впервые.

— Потому что я была единственной женщиной, способной терпеть твою невероятную самонадеянность и высокомерие.

— Ага. Спасибо, что разъяснила.

— Не стоит благодарности.

Я не увидела, а скорее почувствовала его улыбку, скорее услышала в его голосе, потому что продолжала смотреть не на него, а в сторону. И в следующий момент его губы оказались у самого моего уха, и он сказал:

— Я вышел из кухни буквально на десять минут, чтобы проведать Матильду. Я ведь сказал, что она нездорова.

— Убедительное алиби. Чертыхнувшись, Николас вскочил с кровати и заходил по комнате.