Костер на снегу - Райан Нэн (книги хорошего качества TXT) 📗
— Ну и что же дальше? — осведомился Кейн. Натали подняла глаза и встретила взгляд, выражавший холодную насмешку. Она поощрительным движением облизнула губы. Никакой реакции.
— Интересно, что ты предпримешь теперь, когда я уже наполовину раздет и все-таки не собираюсь на тебя набрасываться?
— Наполовину — слишком мало.
Алкоголь, бродивши ив крови, побуждал ее к поступкам, совершенно невообразимым в трезвом, обычном состоянии. Натали чувствовала себя хозяйкой положения: как племянница фронтового друга, она была в полной безопасности и могла шалить, как ей только вздумается.
Она положила руку на свою едва прикрытую грудь, обвела пальцами край декольте, спустилась к ложбинке между грудями, проникла под корсет до самого соска. Кейн по-прежнему не двигался, но теперь он как зачарованный следил за ее рукой. Продолжая изощренную пытку, Натали расстегнула на плече застежку. Теперь только корсет поддерживал платье на груди, а плечо полностью обнажилось. Лицо Кейна исказила гримаса, но почти тотчас оно снова разгладилось. Натали наклонилась к нему, чтобы лучше было наблюдать.
— Ты хочешь меня не меньше, чем я тебя… признай это! Признай это!
Она качнулась вперед и прижалась к горячей коже, к густой поросли у него на груди. Кейн содрогнулся всем телом, и вдруг, как вспышка, Натали озарило понимание того, какую опасную игру она затеяла. Бравада уступила место страху. Натали стремительно отодвинулась. Глаза Кейна горели, и было абсолютно ясно, что недавние благородные помыслы забыты.
— Боже мой, что я делаю? Мне не следовало…
Она не договорила. Горячий рот обрушился на ее губы с голодной жадностью, руки с силой сжали ее. В груди отдались тяжелые удары чужого сердца, и Натали ясно поняла, что назад дороги нет. Да ей и не хотелось отступать. В порыве проснувшейся страсти, уже наслаждаясь собственным безрассудством, она ответила на поцелуй. О, какими они были, поцелуи Кейна! Жадными и в то же время осторожными, одновременно берущими и дарящими, грубыми и нежными. Эти губы умели прижиматься, всасывать, кусать и пощипывать — умели все, что только можно себе вообразить.
О Боже, она уже у него на коленях! Когда он успел подхватить ее. Если и дальше так пойдет…
— Кейн… — прошептала Натали. — Так нельзя, Кейн… мы не должны…
— Поздно. Понимаешь, поздно! Ты добилась своего, а теперь будет по-моему.
Звук его дыхания, запах его тела — все только разжигало желание. Он весь был горячая, ненасытная плоть, этот южанин, и сама близость его была как любовный напиток.
Натали дрожала всем телом, когда Кейн распускал шнуровку корсажа, но была не в силах издать ни слова протеста. рот прильнул к набухшему соску, и с губ ее слетело только беззвучное “ах!”.
— Ты будешь моей, здесь и сейчас!
Она, вновь оказалась прижатой к груди, к жестким завиткам. От прикосновения к ним соски окаменели и сладко заныли. Натали прильнула еще ближе, потерлась в инстинктивной потребности утолить щемящий зуд, потом опомнилась и попыталась натянуть корсет.
— Ну уж нет! — Кейн откинулся на сиденье, увлекая ее за собой, вынуждая распластаться на спине. — Ты сама этого хотела!
Несколько минут Натали молча отбивалась, скорее машинально, но сразу притихла, ощутив под подолом руку. У нее вырвался жалобный стон, не столько протеста, сколько полной капитуляции. Ищущее прикосновение перемещалось все выше, туда, где ее женская плоть была обнажена и беззащитна против вторжения, где не было даже самой хрупкой шелковой преграды, у которой Кейн мог бы помедлить и опомниться.
— Боже правый!
Пальцы замерли в развилке ее ног. Бесконечно пристыженная, Натали прошептала в свое оправдание что-то невнятное и зарылась пылающим лицом Кейну в плечо. Стук его сердца над ее ухом участился. Подол пополз вверх. Лунный луч упал на ее бедра, осветив островок волос, таких рыжих, что это было заметно даже в полумраке — как, впрочем, и влажный блеск между ними. Осознав это, Натали поняла, что сейчас умрет от стыда и желания.
— Кейн, ты, наверное, думаешь, что я…
— Ради всего святого, молчи! — прошептал он хрипло. Он провел там кончиками всех пальцев сразу, точно посередине, и Натали содрогнулась от наслаждения.
— Ты сделаешь все, что я скажу!
— Я сделаю все, что ты скажешь…
— Тогда раздвинь ноги!
Она повиновалась. Сиденье было недостаточно широким для любовных игр, и одна нога, все еще в чулке и подвязке, свесилась с него, белея на темном фоне. Кейн опустился на колени. Его смуглая рука резко выделялась на белом теле Натали, она двигалась, лаская. В том, что она все это видит, было неописуемое бесстыдство, которое и мучило, и распаляло так, что едва не сводило с ума.
Когда Кейн поднялся к ней, Натали приняла его нетерпеливо, с жадной готовностью. Слияние их было стремительным и до того сладостным, что у обоих вырвался счастливый крик. Их движения были судорожными, шепот невнятным, стоны хриплыми и прерывистыми, а когда наступил упоительный миг самозабвения, они сжали друг друга в объятиях так, словно хотели стать единым целым…
Однако страсть отхлынула так же быстро, как и пришла. Давний голод был утолен, запретный плод сорван, и рассудок снова заговорил в полный голос. Обоим вдруг открылась суть случившегося: каждый понял, что, поддавшись искушению, он пошел против своих принципов, против трудно принятого решения. Как же это могло произойти?
Не дожидаясь, пока успокоится дыхание, Кейн поднялся и пересел на противоположное сиденье, на ходу поправляя одежду. Натали, алея от новой вспышки стыда, теперь уже смешанного с раскаянием, торопливо одернула подол, чтобы прикрыть обнаженные живот и бедра. Нечего было и думать о том, чтобы затянуть корсет. Платье так сильно сбилось к поясу, что стоило большого труда поддернуть его и хоть как-то приспособить на место. Застежки на плечах упорно отказывались схватываться, и Натали, стиснув зубы, молча боролась с ними. Бестолково проходили минуты, разжигая в ней гнев на Кейна, который и не думал предлагать свою помощь, бесстрастно наблюдая за тем, как она мучается со своим вычурным одеянием. На лице его было то же холодное, равнодушное выражение, что и в те минуты, когда он противился ее флирту. Казалось, чем больше она суетится, тем сильнее в нем злорадное удовлетворение и тем более она ему отвратительна.
