Роковая дама треф - Арсеньева Елена (книга бесплатный формат .txt) 📗
У тетушки Марго, которая некогда, как это ни странно, тоже была ребенком, в Тарасконе жила старая нянька, и вот господь прибрал ее. Тетушка Марго отправилась на похороны и поминки, а в этот день, как нарочно, разыгрался мистраль. Когда дилижанс, на котором решила подъехать тетушка Марго, переезжал через Бокерский мост (великолепное решетчатое сооружение), ветер пришел в полное неистовство. Кучера сдуло с козел; с крыши дилижанса посыпались чемоданы и корзины, сам же экипаж угрожающе накренился… Пассажиры-мужчины один за другим повыскакивали из дилижанса и вцепились в веревки, укрепленные по его стенкам, однако усилий восьми человек было недостаточно, и экипаж, проломив решетчатые резные перила, свалился в Рону под страшный женский крик, доносившийся изнутри, и под вопль спохватившегося кучера:
– А как же дама?!
Дамой, не успевшей выскочить и совершившей смертельный полет с Бокерского моста, оказалась, как можно догадаться, тетушка Марго…
Однако тетушка была еще жива, когда ее вытащили из реки: с переломанными ребрами, вся в ссадинах, она находилась при смерти. Из обломков дилижанса соорудили носилки и доставили бренное тело домой, в объятия насмерть перепуганного племянника. Никогда, даже, кажется, на мосту через Березину, не было у Оливье столь испуганного лица. Ведь там у него оставалась надежда выжить, вернуться домой, дождаться наследства… Мост через Рону почти лишил его такой надежды, ведь тетушка Марго явно собиралась умереть, не оставив завещания!
Бокер затаил дыхание. Дамы с дочерьми на выданье всей душою молились, чтобы нотариус господин Блан успел прийти в дом де ла Фонтейнов прежде, чем тетушка Марго отдаст богу душу, множество было и таких горожан, которые охотно протянули бы поперек улицы веревочку, чтобы господин Блан споткнулся о нее и сломал себе ногу. Впрочем, бокерский нотариус был человек осторожный и всегда смотрел себе под ноги, а оттого отличался чрезвычайной медлительностью, и то расстояние, которое нормальный человек прошел бы за полчаса, нотариус Блан преодолевал больше часу.
Он был преисполнен уверенности, что завещание удастся составить, даже если мадам де ла Фонтейн лишилась дара речи. Ведь закон разрешал в таком случае выражать свою волю жестами. У нее сломаны руки, но ведь шея-то не сломана, рассуждал нотариус, значит, кивать в знак согласия сможет, это разрешено – только обязательно в присутствии двух нотариусов. Молодому де ла Фонтейну очень повезло: в Бокере по делам как раз оказался парижский нотариус де Мон, человек, весьма известный в своих кругах как заслугами перед законом, так и богатством (он занимался юриспруденцией не для заработка, а из любви к искусству), а также благородством происхождения, связанного, между прочим, с Бокером. Один из прежних властителей Прованса, Раймонд V, в 1172 году созвал в Бокер множество вельмож, и каждый прибывший сюда рыцарь старался блеснуть роскошью. Так, Вильгельм Громаркель приказал приготовить на огне восковых факелов все блюда для своего личного стола и для угощения трехсот рыцарей.
Раймонд де Во приказал сжечь перед собравшимися рыцарями тридцать самых красивых лошадей из числа привезенных. А Рембо де Мон велел провести при помощи двенадцати пар быков длинные борозды во дворах и в окрестностях замка и в этих бороздах «посеять» тридцать тысяч су. Тогда су равнялся теперешнему франку, и среди жителей Бокера не было человека, который вот уже почти семьсот лет не ждал бы каждую весну, что замечательные семена наконец-то взойдут и заколосятся.
Как легко догадаться, Рембо де Мон был предком Ксавье де Мона, отчего бокерцы, лелея многовековые надежды, относились к потомку с тем же пиететом, что и к предку. Поэтому нотариус Блан счел для себя честью, когда господин де Мон согласился наведаться с ним в дом де ла Фонтейнов.
Разумеется, они отправились в путь не пешком: де Мон счел бы ниже своего достоинства пешком ходить по городу, который считал чуть ли не своим вассальным владением. Два квартала до дома клиентов следовало непременно преодолеть в двухместной позолоченной карете с огромными стеклами спереди и по сторонам, в карете о шести лошадях с вензелями на дверцах и двумя форейторами верхом. Беда была лишь в том, что карета стояла незаложенная, а потому прошел еще час, прежде чем она тронулась в путь, причем в то время, как передняя лошадь вступила на фонтейновский двор, задние колеса кареты как раз выезжали с гостиничного двора: кварталы в Бокере были коротенькие.
Но рано или поздно все заканчивается, так что настало наконец мгновение, когда нотариус Блан ввел высокочтимого коллегу в тот дом, где спешно требовалось составление завещания.
Уже стемнело. Толстая служанка, всхлипывая, сунула каждому по вонючей свече в грязном закапанном подсвечнике и, махнув рукой в сторону лестницы, – мол, идите наверх! – села на нижней ступеньке и уткнулась в передник, старательно всхлипывая.
Поднявшись во второй этаж, нотариусы некоторое время бродили по неосвещенному коридору, тычась то в одну, то в другую запертую дверь (причем нотариус Блан переживал, что заставляет ждать высокопоставленного коллегу, а тот смутно надеялся, что следующая дверь все же откроется – и он наконец увидит синеглазую красавицу Анжель, о которой был уже весьма наслышан, а вот повстречать как-то еще не привелось), пока наконец одна из дверей не открылась и на пороге не возник печальный и бледный Оливье де ла Фонтейн, который ввел их в невероятно натопленную комнатку (чтобы, как объяснил несчастный племянник, тетушка, побывавшая в ледяной воде Роны, хорошенько прогрелась). К тому же комнатка была чрезвычайно плохо освещена, и две свечи нотариусов мало чем помогли.
Господин Блан подошел к страдалице, которая поразила его своей бледностью. От кровати, стоявшей в алькове и почти совсем скрытой от глаз широким пологом, шел какой-то сильный запах. Нотариусы, расположившись у маленького столика, в двух шагах от кровати, приступили к делу.
– Ну-с, – бодро начал Блан, которому высокочтимый собрат снисходительным жестом уступил право первого слова. – Нам глубоко прискорбно, сударыня, что мы вынуждены явиться сюда по столь печальному поводу, однако господь бог, Всевышний Отец наш, учит смирению, небеса рано или поздно будут отверзты всякому из нас, а потому надлежит с радостью обратить очи свои горе?, обострить слух свой – и ждать, пока хоры ангельские не возвестят нам встречу с новой, светлой жизнью, которая, несомненно, ожидает такую благородную и праведную душу, как ваша!
Нотариус Блан перевел дух и услышал короткое, сдавленное всхлипывание. Он огляделся не без гордости. Нотариус де Мон сидел, сцепив пальцы и мечтательно уставившись в пространство. Оливье де ла Фонтейн внимательно слушал, был он по-прежнему бледен, однако слезы на его глазах не блистали. Получалось, что своей речью Блан пронял лишь несчастную страдалицу, а ведь ей и без того худо! Поэтому милосердный Блан взял гербовую бумагу и обмакнул тщательно очищенное перо в походную чернильницу, которую всегда носил на поясе.
– Итак, сударыня, – возвестил он официальным тоном, – желаете ли вы составить завещание?
Марго де ла Фонтейн опустила подбородок на одеяло в знак согласия.
– Желаете ли вы оставить кому-либо, кто не находится в этой комнате, принадлежащее вам движимое и недвижимое имущество все в совокупности?
Больная осталась неподвижна.
– Часть вашего имущества?
Полная неподвижность.
– Следует ли понимать вас так, что ваш наследник находится в этой комнате?
Последовал кивок.
– Дайте знак, если ваш наследник – присутствующий здесь Оливье де ла Фонтейн! – воззвал нотариус Блан, пристально вглядываясь в фигуру, простертую на кровати.
Умирающая энергично кивнула – даже дважды.
Блан и де ла Фонтейн враз облегченно вздохнули, и нотариус начал писать.
В это время нотариус де Мон думал о том, что никогда в жизни ему не было так душно. Следовало бы попросить этого де ла Фонтейна открыть окно, однако де Мон не хотел обнаруживать слабость перед своим провинциальным коллегою, а потому просто поднес к носу батистовый платок, в котором носил флакончик с нюхательными солями. Однако, к его величайшему конфузу, флакончик выпал из платка и покатился под кровать.
