Дезире - Зелинко Анна-Мария (смотреть онлайн бесплатно книга TXT) 📗
Мюрат, конечно, насплетничал об этом, и с тех пор все называют бедного Лефабра «полковник-кальсоны».
Глава 21
В почтовой карете между Ганновером и Парижем, сентябрь, 1805
(Император отменил наш республиканский календарь. Моя покойная мама была бы очень счастлива. Она никак не могла к нему привыкнуть.)
Мы были очень счастливы в Ганновере — Жан-Батист, Оскар и я. Единственное, из-за чего мы ссорились, так это из-за драгоценного паркета в королевском дворце.
— То, что Оскар воображает, что этот навощеный как зеркало паркет в большом зале сделан только для того, чтобы сын военного губернатора катался по нему, как по льду, — меня не удивляет. Этому плутишке всего шесть лет. Но ты!..
Жан-Батист покачал головой и вместо того, чтобы рассердиться, рассмеялся. Мне пришлось обещать, что когда мне захочется покататься на паркете вместе с Оскаром, я удержусь от подобных развлечений.
Это был зал для танцев прежнего короля Ганновера. В резиденции господина Жана-Батиста Бернадотта, маршала Франции, военного губернатора государства Ганновер.
И я каждый раз обещала, но все-таки на другой день я не могла удержаться и позволяла Оскару увлечь себя в этот зал для катания по паркету. Это было, конечно, стыдно, так как я — первая дама государства Ганновер и у меня свой маленький двор, который состоит из лектрисы, компаньонки и жен офицеров моего мужа. К сожалению, я часто об этом забываю…
Да, мы были очень счастливы в Ганновере. И Ганновер был счастлив с нами. Это удивительно, так как Ганновер — завоеванная территория, порученная Жану-Батисту, главнокомандующему оккупационной армией. С шести часов утра до шести часов вечера и после ужина до ночи он склоняется над бумагами на своем письменном столе. Жан-Батист вводит свои порядки в этой немецкой стране и вводит их на основе Декларации Прав человека. Много крови пролилось во Франции, чтобы добиться равенства граждан. В Ганновере, стране неприятеля, для этого достаточно одного росчерка пера Бернадотта…
Так были отменены телесные наказания и упразднены гетто. Сейчас евреям разрешено заниматься любым делом, которое им по вкусу. Не напрасно Леви из Марселя пошли в бой в праздничной одежде.
Бывший сержант знает также, что нужно для содержания войск и выплаты контрибуции, не слишком большой. Жан-Батист с точностью установил размеры всех налогов, и никто из офицеров не имеет права взимать налоги по собственной инициативе.
Вообще, все население живет лучше, чем раньше, так как Жан-Батист аннулировал таможни, и в этой Германии, раздираемой войнами, Ганновер является островом, торгующим со всеми.
Когда граждане Ганновера стали почти богаты, Жан-Батист несколько повысил налоги и на полученные деньги закупил зерно, которое было послано в голодающую Северную Германию. Люди в Ганновере пожимали плечами, наши офицеры постучали себя по лбу, но никто не посмел открыто упрекнуть его в том, что у него есть сердце.
Наконец, Жан-Батист посоветовал купцам и ремесленникам несколько расширить свои связи с Ганзейскими городами и заработать таким путем много денег. Депутаты, выслушав его совет, онемели от удивления, так как ведь это «секрет Полишинеля», что Ганзейские города не слишком строго придерживаются континентальной блокады императора и продолжают обмен товарами с Англией. Но когда такой совет дает своим нищим, находящимся в рабстве, врагам маршал Франции!..
Когда торговля расцвела полностью и кассы Ганновера наполнились, Жан-Батист послал крупные суммы Геттингенскому университету. Это там сейчас преподают некоторые наиболее крупные ученые Европы.
Жан-Батист очень гордится «своим» университетом, и у него довольный вид, когда он склоняется над официальными документами. Но часто я застаю его погруженным в большие фолианты.
— Чего только не приходится учить сержанту, такому невежественному, как я, — бормочет он тогда, не поднимая глаз и протягивая мне руку.
Я сажусь близко к нему, и он кладет руку мне на щеку.
— Ты слишком много администрируешь, — говорю я ему неловко. Он только качает головой.
— Я учусь, девчурка. Я стараюсь делать все как можно лучше. Это не трудно, если только нас оставят в покое.
Мы оба знаем, о ком говорит Жан-Батист…
В Ганновере я немного пополнела. Мы не танцевали ночи напролет и не стояли часами, присутствуя на парадах. Во всяком случае, не более двух часов.
Жан-Батист сократил приемы, чтобы доставить мне удовольствие. После ужина в большинстве случаев наши офицеры с женами собирались в моей гостиной. Мы болтали о новостях, дошедших из Парижа. Император подготавливал нападение на Англию. Он находился на побережье Ламанша. Жозефина продолжала делать долги, но об этом говорили только шепотом.
Жан-Батист приглашал также профессоров из Геттингена, которые на ужасном французском языке пытались объяснить нам свои доктрины. Один из них однажды прочел нам по-немецки пьесу, написанную автором романа «Страдания Вертера», которым мы раньше зачитывались. Фамилия этого писателя — Гете, и я делала Жану-Батисту знаки, чтобы он прекратил эту пытку, так как мы все очень плохо понимали немецкий.
Другой рассказывал нам о крупном враче, который сейчас работает в Геттингене и который излечил многих от глухоты. Этот вопрос очень интересует Жана-Батиста, потому что многие наши солдаты стали туги на ухо, особенно артиллеристы.
Вдруг он закричал:
— Нужно порекомендовать одному из моих друзей обратиться к этому профессору. Мой друг живет в Вене, я напишу ему, чтобы он приехал в Геттинген. Тогда он сможет навестить нас здесь. Дезире, нужно, чтобы ты с ним познакомилась. Это музыкант, с которым я встречался в Вене, когда был там послом. Это друг Крейцера, ты знаешь.
Я, конечно, испугалась. Под предлогом моей занятости различными приемами я заставила Жана-Батиста поверить, что у меня нет ни минуты, свободной для занятий музыкой и хорошими манерами. Он же был так занят, что не контролировал меня.
На пианино я не играла, а что касается манер, то я прекрасно справлялась, когда мне нужно было с помощью нескольких изящных жестов, выученных у Монтеля, перевести стадо гостей из столовой в гостиную. Для дочери торговца шелком, неожиданно поселившейся в королевском дворце в Ганновере, я очень хорошо выходила из положения.
Сейчас я, конечно, испугалась, что мне придется играть перед этим венским музыкантом.
Но в этом не было никакой необходимости. Я никогда не забуду этот вечер, когда к нам пришел венский музыкант.
Как прекрасно он прошел!.. Как прекрасно он начался!..
Оскар, глаза которого начинали блестеть каждый раз, когда он мог слушать музыку, терзал меня, пока я не обещала ему позволить остаться с нами позже обычного.
Венский музыкант назывался, Бог мой, я записала его фамилию, очень странную фамилию, очень немецкую, конечно, да… его фамилия Бетховен…
Жан-Батист приказал, чтобы все музыканты бывшего оркестра королевского двора в Ганновере явились в распоряжение этого Бетховена из Вены и репетировали с ним три утра подряд. В эти дни ни Оскар, ни я не смели входить в зал, и мы не катались по паркету.
В эти дни я держалась, как мне и полагалось, в роли первой дамы. Оскар, наоборот, был очень возбужден.
— До которого часа, мамочка, я смогу остаться в зале? До полуночи? А как человек, если он глухой, может писать музыку? Он не может слышать даже собственную музыку? А у него есть слуховая трубка? Он часто на ней играет?
После завтрака я ездила с Оскаром на прогулку. Мы ехали по длинной аллее под сенью зеленых и золотых лип, по аллее, которая вела от замка к деревне Геренгаузен, и я старалась ответить на его бесчисленные вопросы.
Поскольку я еще не видела этого господина, которого зовут Бетховен или как-то в этом роде, я ничего не знала о слуховой трубке, но думала, что хотя он и музыкант, но пользуется он трубкой, чтобы слушать, а не играть на ней…
— Папа говорит, что это один из самых великих людей, которых он знает. Как ты думаешь, какой у него рост? Он выше, чем гренадеры из императорской гвардии?
