У кромки моря узкий лепесток - Альенде Исабель (чтение книг .TXT, .FB2) 📗
— Чтобы не допустить воображаемой левой диктатуры, они установили беспощадную правую диктатуру, Фелипе.
— Слушай, Виктор, держи свое мнение при себе. Здесь это не пройдет. Ты же не будешь отрицать, что стало намного лучше, страна преуспевает.
— Цена за это слишком дорогая. Ты живешь не здесь и должен знать о здешних зверствах, тут такого не печатают.
— Только не начинай канитель о правах человека, от этого тоска берет, — перебил Фелипе. — Ну да, кое-где бывают не в меру брутальные полицейские, но это отдельные случаи. Но нельзя же обвинять Военную хунту и тем более президента Пиночета за эти редкие случаи. Главное — ситуация в стране спокойная и с экономикой все в порядке. Мы всегда были страной лузеров, а теперь люди имеют возможность зарабатывать и процветать. Система свободного рынка благоприятствует конкуренции и стимулирует обогащение.
— Это не свободный рынок, когда рабочая сила находится в подчинении, а базовые права нарушены. Ты считаешь, такую систему можно внедрить в демократию?
— В авторитарную и гарантированную демократию.
— Ты очень изменился, Фелипе.
— Почему ты так говоришь?
— Я помню тебя открытым, отвергающим культ любого рода, пусть немного циничным, критикующим все и вся, саркастичным и блестящим.
— Во многом я таким и остался, Виктор. Но к старости люди должны определиться. Я всегда был монархистом, — улыбнулся Фелипе. — В любом случае, друг мой, будь осторожен с высказываниями.
— Я осторожен, Фелипе, со всеми, кроме друзей.
Чтобы хоть как-то облегчить тяжелую ситуацию с платной медициной, Виктор стал работать волонтером во временной амбулатории в одном из самых нищих пригородов Сантьяго, которые появились и умножились полвека назад в связи с эмиграцией из деревень и прекращением добычи селитры. Там, где работал Виктор, скученно жили около шести тысяч человек. Вот где можно было ясно ощутить пульс репрессий, всеобщего недовольства и злобы даже среди самых мирных людей. Его пациенты жили в хижинах из картона и досок с утрамбованным земляным полом, без водопровода, электричества и канализации, летом в пыли, зимой в грязи, среди помоек, вместе с бродячими собаками, крысами и мухами. Большинство были безработными и добывали гроши, занимаясь чем-нибудь совсем безнадежным, чтобы как-то выжить: собирали на помойках пластик, стекло и бумагу, выполняли самую тяжелую поденную работу, какую только могли найти, что-то сбывали с рук или воровали. Правительство планировало покончить с этой проблемой, однако решение все время откладывалось, и в какой-то момент была выстроена стена, скрывающая это жалкое зрелище, не украшавшее город.
— Кто потрясает больше всех — это женщины, — рассказывал Виктор Росер. — Они несгибаемые, жертвенные, более воинственные, чем мужчины, матери не только для своих сыновей, но и для тех, кого они приютили под своим кровом. Они терпят алкоголизм и насилие от мужчин, которые их же и бросают, но ничто не может их сломить.
— Но им хоть как-то помогают?
— Да, церкви оказывают помощь, особенно евангелисты, а еще общественные организации и волонтеры, но меня беспокоят дети, Росер. Они растут бог знает как, часто ложатся спать голодными, редко посещают школу, так что в подростковом возрасте у них нет иного будущего, кроме как вступить в банду, употреблять наркотики или просто оказаться на улице.
— Я знаю тебя, Виктор. И знаю, что ты получаешь наибольшее удовлетворение именно там, и ни в каком другом месте, — заметила она.
Это была правда. За три дня работы в этой общине, где он по очереди работал вместе с двумя медсестрами и другими врачами-идеалистами, Виктор был полон энтузиазма, как в юности. Он возвращался домой с сжавшимся сердцем, узнав множество трагических историй, усталый как собака, но ему снова хотелось вернуться в амбулаторию. Цель жизни была такой же ясной, как во времена Гражданской войны, когда его роль на земле была понятна и неоспорима.
— Видела бы ты, как организована жизнь этих людей, Росер. Кто что может, несет в общий котел, и потом они что-то варят в огромных кастрюлях на костре прямо на улице. Смысл в том, чтобы каждому досталась миска горячего супа, но бывает, что на всех не хватает.
— Теперь я знаю, куда уходит твоя зарплата, Виктор.
— Там не только еды не хватает, Росер, в амбулатории нет самого необходимого.
Он объяснил ей, как жители поддерживают порядок, чтобы не навлекать на себя полицию, которая имеет обыкновение пускать в ход боевое оружие. Несбыточная мечта — иметь собственную крышу над головой и клочок земли, где можно обустроиться. Сначала люди просто занимали какой-нибудь участок и яростно сопротивлялись, если их пытались с него согнать. «Захват» начинался с того, что появлялось несколько человек, потом еще и еще, и потихоньку растягивалась нескончаемая процессия, люди везли нехитрые пожитки на тачках и тележках, несли сумки через плечо, тащили строительные обломки, пригодные для того, чтобы соорудить крышу над головой, коробки, одеяла, несли на плечах детей, а сзади плелись собаки, и когда власти обо всем этом узнавали, там уже жили тысячи человек, готовых защищать свои позиции, хоть это и могло обернуться для них самоубийством в те времена, поскольку силы правопорядка могли въехать в подобное поселение на танке и расстрелять всех картечью, ни на секунду не усомнившись в том, что они поступают правильно.
— Достаточно кому-то из активных соседей затеять протест или захват, чтобы исчезли все остальные, а если они снова вернутся, у входа в лагерь будет лежать труп в качестве предупреждения остальным. Они проделали такое с телом певца Виктора Хары, выпустив в него сорок пуль. Мне рассказывали.
В амбулаторию поступали с ожогами, переломами, ножевыми ранениями или порезами бутылочным стеклом, были жертвы домашнего насилия, в общем, ничего такого, что было бы ему до сих пор не известно, и одно только его присутствие давало жителям ощущение безопасности. Наиболее тяжелые случаи он отправлял в ближайшую больницу, а так как у амбулатории транспорта не было, отвозил пациентов на своей машине. Его предостерегали, что это неосторожно — везти на собственной машине, — могут обокрасть или разобрать автомобиль на части, чтобы продать на восточном рынке, но одна из старейшин, еще молодая бабушка с характером амазонки, предупредила жителей, особенно сбившихся с пути подростков, если кто тронет машину доктора, тому придется очень плохо. Этого было достаточно. У Виктора не было никаких проблем. Далмау продолжали жить накоплениями и тем, что зарабатывала Росер, поскольку зарплата Виктора уходила на закупки самого необходимого для амбулатории. Работа приносила ему такое удовлетворение, что Росер с этим смирилась. Финансовое обеспечение исходило и от Валентина Санчеса, который посылал ей чеки на значительные суммы и грузы из Венесуэлы, и она посещала поселение в те же дни, что и ее муж, и учила людей музыке. Она обнаружила, что это сближает их обоих даже больше, чем любовь, но ему об этом не сказала. Валентину Санчесу она посылала отчеты и фотографии.
— Через год у нас будет детский хор и молодежных оркестр. Тебе стоит приехать и увидеть их собственными глазами. Но сейчас нам очень нужна записывающая установка и усилители звука, чтобы давать концерты на открытом воздухе, — объясняла она, зная, что верный друг сделает все возможное, чтобы ей помочь.
Вспоминая с некоторой завистью идиллическое описание загородной жизни Офелии дель Солар, Виктор убедил Росер переехать в пригород Сантьяго. В городе было кошмарное количество транспорта и толпы торопливых, хмурых людей. К тому же на рассвете его покрывал ядовитый туман. Они нашли, что искали: деревенский дом из дерева и камня, с соломенной крышей, затейливой архитектуры, прятавшийся среди разросшейся сельской растительности. Когда три десятилетия назад его построили, подъездная дорога представляла собой зигзагообразную, вьющуюся среди обрывистых ущелий тропу, проложенную мулами, однако постепенно столица разрослась до подножия гор, и когда они покупали эту недвижимость, земельные участки и огороды в черту города не вошли. Общественный транспорт и почта туда не доходили, зато засыпали они, прислушиваясь к глубокой тишине природы, а просыпались под многоголосое пение птиц. В будние дни они вставали в пять утра, чтобы ехать на работу, и возвращались в сумерках, но то время, что они проводили в доме, давало им силы, помогавшие справляться с любыми неудобствами. Дом пустовал целыми днями, и за первые два года их обворовали одиннадцать раз. Кражи были такие скромные, что не было смысла расстраиваться или вызывать полицию. Вынесли садовый шланг, кухонную утварь, приемник на батарейках, будильник и еще какую-то ерунду. Украли также первый телевизор и два последующих, одного за другим, купленных на замену; тогда они решили обходиться без него. Тем более что было мало интересных передач. Они решили оставлять дверь незапертой, чтобы им не разбивали стекла, пытаясь проникнуть в дом, но Марсель привез им двух больших собак, купленных на городской псарне, которые хоть и лаяли, но отличались кротким нравом, и одного кусачего щенка. Это решило проблему.
