Венец желаний - Грант Лаура (чтение книг TXT) 📗
— У нее было сотрясение, — терпеливо объяснил сарацинский лекарь. — Однако мудрый Эль-Каммас, исцелив ее от него, решил исцелить ее и от слепоты. У нее здоровые глаза, сэр рыцарь, значит, причина ее слепоты в мозге.
У Рейнера застучало в висках.
— И он может исцелить ее слепоту этим… гипнозом?
Не об этом ли говорил лекарь в Салерно, когда настойчиво советовал ему обратиться к сарацинским лекарям?
Сарацин, словно защищаясь, воздел к небу тонкие смуглые руки.
— Мы ничего не обещаем, неверный. Все в руках Аллаха! Пойдем со мной. Там есть комната, из которой ты сможешь все видеть и слышать, если будешь вести себя тихо.
В комнате, куда они пришли, не было окон, и пару секунд Рейнер простоял, не двигаясь и привыкая к темноте, потом он различил два стула возле декоративной решетки, за которой была большая, залитая солнечным светом комната.
Не предупреди его Аль-Карим заранее, он бы не удержался от какого-нибудь возгласа. Как бы то ни было, когда он уселся на стул, тот заскрипел под его тяжестью.
По другую сторону решетки на застеленной белоснежными простынями кровати сидела Алуетт и, казалось, смотрела прямо на него. Ясно было, что она ничего не слышит, кроме голоса старого мавра, сидевшего рядом с ней.
Эль-Каммас только один раз взглянул на решетку и сделал знак указательным пальцем, что знает о присутствии своего ученика и Рейнера, а потом вернулся к своим монотонным заклинаниям.
— Он вводит ее в транс. Ты подоспел как раз вовремя. Мой учитель гипнотизирует ее каждый день и сказал, что еще немножко и он достигнет цели.
— Если только он вернет Алуетт зрение… — начал было Рейнер, но слезы не дали ему договорить.
Он видел, как она опустила веки и длинные тени легли ей на щеки.
— Шшшшш. Слушай. Она в гипнотическом сне.
— Алуетт, когда я позвоню в этот маленький колокольчик, мы закончим наш разговор и ты проснешься, помня только то, что я прикажу тебе помнить, — сказал Эль-Каммас.
Как всегда, когда они разговаривали, руки и ноги у нее становились легкими, словно ничего не весили, а веки тяжелыми, так что она никакими силами не могла поднять их. А на душе у нее воцарялся абсолютный покой.
— Алуетт, в прошлые наши встречи ты уже многое вспомнила. Ты рассказала мне о своей любви к музыке, которая проявилась в полную силу после того, как ты ослепла. Мы обсуждали твое горячее желание стать монахиней, хотя ты и не знаешь, как оно зародилось в тебе. Ты не скрыла от меня, что согласилась отправиться в крестовый поход, только чтобы доставить удовольствие своему брату-королю. Потом ты встретила английского рыцаря, которого полюбила и который убедил тебя, что лучше тебе стать его женой, чем принять постриг. Даже Рейнер со своего места видел, как раскраснелись у Алуетт щеки и на губах появилась прелестная улыбка.
— Сегодня мы не будем говорить об этом, Алуетт. Мы вернемся в то время, которого чуть коснулись в нашу первую встречу. Давай вернемся в то время, когда ты ослепла.
Радостная улыбка мгновенно исчезла с лица Алуетт. Она отшатнулась от лекаря, сжала одну руку в кулак, а другую поднесла ко рту.
— Нет, я не хочу, — тихо, но отчетливо произнесла Алуетт.
— Придется, Алуетт, — ласково сказал мавр. — Мы и так долго избегали говорить об этом. Я знаю, это огорчает тебя… может быть, ты и ослепла из-за этого. Где-то глубоко внутри ты знаешь, почему ослепла, но твоя душа не желает, чтобы твой разум знал тайну, а это нехорошо. Мы должны отворить последнюю дверь, Алуетт.
Она сидела не шевелясь, но лицо у нее было испуганное.
— Сколько тебе было лет, когда ты ослепла? — спросил Эль-Каммас своим чарующим голосом.
— Восемь.
— Вернись мысленно в то время… перед тем, как ты ослепла.
Рейнер видел, как смягчилось лицо Алуетт, словно она действительно вернулась в детство.
— Где ты?
— Во дворце в Париже. Мы каждый год приезжали к королю Людовику.
Голос у Алуетт стал как будто тоньше и взволнованнее, более девчоночьим, что ли.
— Ах, да, к королю Людовику, твоему тайному отцу, — подхватил Эль-Каммас. — Ты его любила?
— Да, он был добр ко мне… когда мы оставались с ним одни, только мой папа и я. Он улыбается, гладит меня по голове, говорит мне, что я хорошенькая, хотя смотрит на меня печально, когда говорит это, а потом шепчет: «Вся в Лизетт». Он думает, что я не слышу, а я все слышу. Потом он обещает папа никогда не оставлять меня.
— Алуетт, твой настоящий отец, король Людовик, когда-нибудь обижал тебя?
— Нет.
— Кто там еще? Была у короля дочь, с которой ты играла? Там были принцессы?
— Ближе всех ко мне по годам Алее, но она уехал а в Англию. Она должна была расти вместе с детьми Плантагенетов, а потом стать женой Ричарда.
— А принцы? У короля Людовика были сыновья? — продолжал ласково расспрашивать Эль-Каммас.
— Один. Филипп. Он на шесть лет старше меня.
— Ты его любишь?
— Любила, — неуверенно проговорила Алуетт.
— А теперь? Скажи мне, какой он.
— Он одевается в шелк, бархат и меха. У него остроконечная бородка. Его всегда окружает много мужчин и женщин, с которыми он пьет вино и веселится.
— Алуетт, ты сказала, что любила принца Филиппа, а теперь его не любишь. Пожалуйста, ответь почему?
Лоб у Алуетт покрылся испариной. Она молчала.
— Алуетт?
— Я… Он не защитил меня… Он позволил меня обидеть…
— Обидеть? О чем ты говоришь? — спросил старый мавр.
— Нет… Я не могу… Мне больно…
— Алуетт, ты должна. Я обещаю тебе, как только ты расскажешь, тебе больше не будет больно. Никогда. Ты из-за этого ослепла?
— Да. — Рейнер почувствовал, что у него лоб тоже стал мокрый, и он наклонился вперед, не желая пропустить ни слова.
— Алуетт, что было именно так, перед тем как ты ослепла?
Алуетт долго молчала, и лекарь уже хотел было поторопить ее, как она заговорила сама, правда медленно и неохотно.
— Я во дворце. Проснулась ночью, а Эрменгарды нет рядом. Мне плохо без нее, поэтому я иду ее искать. Завернулась в простыню поверх рубашки и иду по коридору. Вижу комнату. Мне страшно… Но я думаю, может, Эрменгарда там, поэтому открываю дверь…
Голос Алуетт постепенно стихал, а дыхание учащалось.
— Алуетт, что было за этой дверью?
— Там темно. Факелы гаснут. Запах вина… женских духов… знатные юноши… они лежат там с женщинами…
— Среди них Филипп?
— Да.
— Филипп обидел тебя?
— Нет. Он… он совсем пьян. Я иду к нему, может, он знает, где Эрменгарда. Он подымается, хочет подойти ко мне и падает. Другой человек останавливает меня. Он… он говорит, что я хорошая девочка, смеется… трогает меня. Говорит всякие вещи…
— Всякие вещи?
Она заплакала совсем по-детски.
— Плохие вещи… О том, что я ублюдок и всем наплевать на меня. Что я уже созрела и меня пора пощипать… Что слаще всего на свете девицы…
— Филипп ничего не делает? — спросил Эль-Каммас, и в его голосе прозвучало недоверие.
— Он пытается встать и падает. У него закрыты глаза. — Алуетт… Ты знаешь этого человека?
— Нет… Я не вижу его лица. Оно в тени. Теперь вижу! Это Фулк де Лангр… Как-то я видела, как он бил поваренка. Он жестокий. Пусть он уйдет! Я его боюсь!
Рейнер выпрямился и сжал кулаки. Он видел ужас на лице любимой и не сдержал себя.
— Хватит, — тихо сказал он, хватая Аль-Карима за рукав. — Хватит! Разве ты не видишь, что это выше ее сил!
Эль-Каммас услыхал его слова и, покраснев от негодования, грозно посмотрел на него.
— Тише, — попросил Аль-Карим. — Если вы потревожите ее сейчас, в самый страшный момент ее жизни, она может сойти с ума! Поверьте, Эль-Каммас все сделает, как надо!
К счастью, Рейнер не разбудил Алуетт, и, понимая, что у него нет выбора, он опять сел на стул, со страхом вслушиваясь в детский голосок, дрожащий от недетского страха.
— Он сильно сжимает меня, очень сильно, и бросает на кушетку. Я падаю на спину. Помогите мне, пожалуйста, милые госпожи, не надо смеяться… Почему все мужчины веселятся и подбадривают его? Скажите ему, чтобы он оставил меня. Он срывает простыню и рубашку и трогает меня. Мне больно. Не надо меня мучить. Он раздевается. Господи, что это?
