Серебряное пламя - Джонсон Сьюзен (онлайн книги бесплатно полные txt) 📗
— Не следует грустить, — предостерег Кит, его улыбка была доброй, — ни сегодня, ни в будущем.
Трей постарался перебороть мрачное настроение, которое все больше и больше охватывало его. Если Импрес все еще ждет, его сегодняшний вечер должен быть радостным.
— Все разрядилось, — сказал он так тихо, что Кит едва услышал его. — Ты не замечал, что предвкушение часто превосходит случившееся? — Он пожал плечами, поднял бокал и осушил его.
— Разве никогда женщина не уходила от тебя прежде — Хотя вопрос был прямой, голос у Кита был нейтральный, он с самым безмятежным видом развалился в кресле.
Трей окинул взглядом Кита и подумал, прежде чем ответить.
— Нет, — ответил он, наполняя бокал. — А от тебя?
— Нет.
Трей засмеялся.
— Тогда ты понимаешь. — Соскользнув глубже в кресло, он откинул голову. — Дело не в уходе, — сказал он, пытаясь объяснить. — Я не так эгоцентричен. Просто эта женщина измучила меня.
— Почему? — Симпатия и серьезность были в вопросе Кита.
— Если бы я знал. Она была… — Трей вздохнул. — Всем — горячей и холодной, мягкой и жесткой как сталь, и чертовски живой. — Его голос упал, и в короткой усмешке на секунду блеснули зубы. — Искательница приключений, которой Валерия в подметки не годится.
— У Валерии, конечно, определенный талант, — признал Кит, — но ты еще не был в Макао. Женщины там… — Он ухмыльнулся. — Моя яхта, между прочим, в Сан-Франциско. Что может быть лучше того, чтобы забыть… как ее имя?
— Импрес.
Брови Кита поднялись.
— Интересное имечко.
— Оно очень подходит ей, — сказал Трей. — Стерва.
Глава 18
Осень Импрес проводила уединенно в Париже, ожидая рождения ребенка и принимая только близких друзей. Она все лето старалась вычеркнуть из своей памяти образ высокого темноволосого полуиндейца, принимая участие во всех развлечениях, посещая магазины и танцевальные вечера, на которых мужчины уделяли ей огромное внимание. Ей хотелось надеяться, что время и светская жизнь помогут преодолеть невыразимое желание, отвлекут от воспоминаний, а поток развлечений сделает Трея не более чем тусклым воспоминанием.
Афоризм «время лечит все», несмотря на прошедшие месяцы, оказался в отношении ее ужасно несправедлив. Трей был сокровищем, о котором она думала с грустью, и которое было невозможно выбросить из памяти. Однако Импрес была непреклонна в том, что Трей не должен знать о ее беременности. Если бы любил, то, конечно же, приехал бы. Но он не приехал, и Импрес догадывалась почему. Неугомонный и быстро воспламеняющийся, он наверняка увлекся кем-то еще. Полный надменности образ Валерии возник в ее памяти, наложившись на бесконечный ряд других самодовольных женщин. Трей не заслуживает того, чтобы знать о ее ребенке, подумала Импрес в раздражении, и затем ужасная мысль, горькая и мрачная, больно задела ее сердце: если бы он и узнал, то все равно не приехал бы.
Сидя в семейном розарии фамильного дома под теплым осенним солнцем, так же, как и много раз в прошлом, вдыхая сладковатый аромат поздних роз, Импрес подумала: а не были ли годы изгнания просто сном? Казалось, будто она никогда не покидала этого уединенного, окруженного стенами сада с фонтаном и тщательно подметенными дорожками.
Но в следующий момент толчок ребенка под сердцем вновь вернул ее к реальности. Она уже не та молоденькая наивная девушка, которая ждет, что папа и мама выйдут из разных французских дверей и помогут советом и делом. Ответственность за семью грубо оборвала ее детство, а Трей Брэддок-Блэк сделал ее женщиной в полной мере. Ей следует ненавидеть его, и Импрес будет ненавидеть, но вовсе не как обманутая любовница, ведь она любит его. Любовь и ненависть существовали неотделимо друг от друга. И за все месяцы со времени отъезда из Монтаны она была не в состоянии найти путеводную нить, которая вывела бы ее из этого лабиринта и принесла душе покой.
Он не побеспокоился о том, чтобы приехать за ней, подумала Импрес с тихим вздохом, хорошо сознавая наивность своей мысли, будто она чем-то отличается от других женщин в его жизни. Как нелеп тот романтизм, решила она в следующий момент. Разве возможно, чтобы жизнь Трея Брэддок-Блэка могла оказаться из-за нее в тупике? Хрупкие мечты против суровой действительности.
— Интересно, что он делает сейчас? — задумчиво произнесла она.
Заполнила ли его жизнь новая любовница или, может быть, жена со своими любимыми цветами или покупкой новых платьев?
Трей в это время лежал на пожелтевшей осенней траве, а неподалеку пасся Рэлли. Конь пощипывал траву, поднимая иногда голову и смотря на Трея, словно бы прислушиваясь к тому, что рассказывал ему об Импрес сам хозяин. Обнаженный по пояс, со сброшенными мокасинами Трей удобно разлегся на траве и загорал под теплым не по сезону солнцем.
— Ей бы понравилось здесь, — сказал он, глядя на стремительный ручей, который обегал маленький лужок. — Это место так похоже на их участок в горах.
Но сейчас же он вспомнил, что Гай теперь граф, и маленький домик в Монтане, наверное, уже забыт, как и все остальное.
— Ты знаешь, Рэлли, — сказал он нежно, — я не думаю, что Импрес Джордан восхищалась бы простотой этой горной красоты. Она отправилась искать пастбища позеленей, туда, где блещет позолота аристократической мишуры.
Размышления Импрес были внезапно прерваны громким криком Эдуарда, и она тревожно обернулась, но, слава Богу, ничего не случилось. Однако лицо малыша расплылось в улыбке, когда он бежал к ней. Импрес улыбнулась в ответ младшему брату, изо всех сил несущемуся к ней, счастливая от того, что он счастлив. Она не единственная, кто скучает по Трею: Эдуард все еще спал вместе со снегоступами, которые он взял из Монтаны.
Внезапно Импрес выдохнула в солнечное небо:
— Почему ты не приехал за нами, Трей?
Она отчаянно скучала по нему сегодня, по его объятиям, теплу, красоте улыбки.
— У кошки Тома котята! — пронзительно кричал Эдуард, его короткие ножки трудились, преодолевая последние ярды. — Я хочу таких же!
Импрес ласково обняла брата.
— Пойдем посмотрим! — кричал он. Возбуждение так и плясало в его глазах.
И сияющий образ Трея был на время вытеснен теплыми объятиями малыша и громкими выражениями его восторга.
Месяц спустя известный врач-акушер, которого приглашали во все аристократические семьи, печально покачал головой и сказал Аделаиде:
— Больше я ничего не могу сделать.
В большой комнате, пропитанной запахом лекарств, было душно, и в предрассветные часы только уныние воцарилось в ней, словно сумрак из темных углов окутал всех, кто здесь собрался.
Импрес мучилась в родах полтора дня. Тридцать шесть часов непрерывных схваток, неистовой боли и тщетного ожидания. Ребенок был расположен ягодицами вперед, и доктор ничего не мог сделать.
— Природа берет свое, — проговорил он после тоге, как пульс Импрес стал катастрофически падать, а крики, которые она издавала несколько часов подряд в приступах боли, затихли.
— Вы просто невежа! — прошипела Аделаида.
Она проклинала его бессилие, ругая себя за то, что не выгнала этого доктора раньше. Хотя он и присутствовал при двух ее родах, степень его непрофессионализма стала ей ясна только теперь.
Ужаснувшись, Аделаида послала за Беатрис, накричав на слуг, которые бросились на лихорадочные поиски старой няни. Беатрис была для Аделаиды больше матерью, чем ее собственная, и во времена опасности или горя она всегда звала ее.
Примерно через двадцать минут старая няня показалась на лестнице, и Аделаида ударилась в слезы.
— Я должна была позвать тебя раньше, — проговорила она сквозь душившие ее рыдания.
Беатрис успокаивающе погладила ее и затем спокойным голосом, которым она прекращала все страхи в детстве, сказала:
— Тише, тише, дитя мое. Я здесь, и ты должна быть мужественной.
