Князь сердца моего - Арсеньева Елена (электронную книгу бесплатно без регистрации TXT) 📗
Степан небрежно сунул ее в тот же угол, где она была найдена, и взглянул на своего барина:
– Вдогон, ваше благородие?
– Но куда? Куда? – заломила руки Ангелина.
Степан растерянно пожал плечами:
– Да бес его ведает, куда он подевался, лиходей!
Никита молчал, чуть нахмурясь. Потом сказал задумчиво:
– «Московский купец» – значит, бонапартовский солдат. Сейчас в Париже у таких земля под ногами горит, всякий рад будет его выдать. Где ему наверняка спасение сыщется, так это среди своих же. Наполеон шел к Парижу кружной дорогою, через Труа и Фонтенбло... Думаю, он все еще стоит в Фонтенбло, а значит, по той дороге и будут спасаться все ошметки его старой гвардии. Клянусь Богом, мы его настигнем! – вскричал он, зажигая Ангелину своей уверенностью. – Не плачь! Мы спасем твою дочь!
«Почему – твою? Нашу!» – хотела крикнуть она, однако Никита уже бежал вниз по лестнице, увлекая ее за собою.
Счастье, что Степан оказался истинно вездесущ и отыскал при доме конюшню. Там нашлись запасные лошади, нашлось дамское седло для Ангелины; и вскоре кавалькада из трех всадников неслась по окраинным улицам Парижа к юго-западной заставе, откуда шла дорога к старинному королевскому дворцу.
Голова у Ангелины кружилась от волнения и страха, виски ломило от жаркого солнца, пыли, шума.
Слава богу, город кончался, впереди – дорога на Фонтенбло, и вот-вот станет ясно, верна ли Никитина догадка. У похитителя было часа два фору, но он идет пешком да с ребенком на руках. Они же верхом и, если расчет правильный, настигнут его через полчаса, не более. Никита привстал на стременах, тихо свистнул; Степан добавил к нему лютое, звериное улюлюканье – и кони, в испуге прижав уши и закусив удила, понеслись во весь опор, словно и не касаясь наезженной дороги.
Но как ни ждали всадники этого мгновения, ни один из них не поверил глазам своим, когда впереди показалось неясное пятно, вскоре принявшее очертания огромной фигуры, бегущей сломя голову.
– Стой! Стой! – закричали Никита и Степан.
– Юленька! – воззвала Ангелина и едва не лишилась сознания, услыхав еле различимый плач ребенка.
Боже милостивый! Дочь ее жива!..
– Ох, ваше благородие! – вдруг завопил Степан, тыча вперед рукою. – Вы только гляньте, кто там!
Навстречу бегущему скакали всадники: человек пять-шесть. Высокие каски, султаны и плюмажи; синие мундиры, кирасы, сверкавшие под солнцем...
– Товарищи! Спасите! – закричал беглец, ускоряя шаги. – Русские... Казаки!..
– Это французы! Убей бог, они! Кирасиры! Засада! – Степан попытался осадить коня.
Однако Никита неостановимо летел вперед. Он выхватил саблю, привстал на стременах, и голос его, сильный, вольный, разнесся далеко вокруг.
– Казаки! Сабли к бою! – скомандовал Никита. – Лава, рассыпайсь! Заходи слева, окружай справа!
– Бей, не жалей! – подхватил ободрившийся Степан, и снова Ангелина услышала тот же дикий степной вой, от которого пена полетела с удил коней, а волосы на головах людей стали дыбом.
Кирасиры замерли посреди дороги.
Ангелина оглянулась, и на миг ей почудилось, что из облака пыли, которое стелилось за ними, вот-вот вырвется тот самый эскадрон, которым командовал Никита. И, верно, та же мысль мелькнула у наполеоновских кирасир, ибо они спешно заворотили коней и понеслись прочь, в густую тень знаменитых дубрав Фонтенбло.
Похититель пробежал еще несколько шагов, простирая вперед одну руку, ибо другой придерживал ребенка, но вдруг ноги его подкосились, и он упал на колени, согнувшись и тяжело дыша.
Ангелина слетела с седла, упала, но оказалась проворнее Никиты и Степана: вскочила на ноги, бросилась вперед с криком:
– Юлечка! Юленька!
Похититель поднялся на ноги, прижимая к себе плачущего ребенка. Его покрытое пылью лицо было искажено странной гримасой, некой смесью угрозы и страдания, и Ангелина замерла, а с нею рядом замерли Никита и Степан.
– Да ведь это... – пробормотал Степан.
– Бог мой! – выдохнул Никита.
И только Ангелина молча перекрестилась.
Все трое узнали этого человека.
Степан узнал свирепого француза, который с отрядом таких же оголтелых разбойников ворвался в охотничий домик, убил множество крестьян и едва не прикончил самого князя.
Никита узнал негодяя, который хладнокровно командовал его расстрелом...
Ангелина узнала эти карие маленькие глазки и низенький лоб, хотя думала, что увидит их снова лишь на том свете.
– Лелуп... – со стоном выдохнула она, и слезы хлынули из ее глаз. – Лелуп, умоляю! – Она протянула руки к Юленьке, но Лелуп отвернулся, загородил ребенка:
– Не тронь мою дочь!
Его дочь?
Господи милосердный! Да с чего он взял?!
Значит, мадам Жизель сказала Лелупу, что дитя – дочь Ангелины, а он не смог убить ее, потому что высчитал срок рождения и решил...
– Нет, нет! – Ангелина выставила вперед ладони.
– Да! – прорычал Лелуп. – Я знаю! Ты была моей женщиной, ты зачала от меня и родила мне дочь!
– Ох... – не сказал, а выдохнул Никита, и это «ох», исполненное муки, уязвило Ангелину в самое сердце. Еще мгновение – и она потеряет его, едва отыскав. И не она одна! Юленька тоже потеряет отца!
Эта мысль придала Ангелине решимости, и, схватив Никиту за руку, она подтащила его к Лелупу. Юленька, завидев мать, рванулась с такой силой, что Лелуп невольно разжал руки, но Ангелина успела подхватить девочку – и разразилась счастливыми рыданиями, когда маленькие ладошки вцепились в нее, а замурзанное, заплаканное личико ткнулось в то теплое местечко между шеей и плечом, где Юленька засыпала почти столько вечеров, сколько прожила на этом свете.
Она-то успокоилась мгновенно, но Ангелина знала: еще не все беды позади! Она протянула дочь Никите. Тот на миг опешил, уставился на дитя с таким ужасом, что Степан закашлялся от смеха.
Юленька, насупясь и сунув пальчик в рот, взглянула на незнакомца.
Она с любопытством потянулась к шраму на виске Никиты, и, лишь ощутив легонькое прикосновение крошечных пальчиков, он осознал, что держит девочку на руках.
Никита посмотрел на маленькое задорное личико. Дерзкие серые глаза глянули в другие серые глаза; сощурились круто загнутые светлые ресницы; дрогнули уголки четко прорисованных губ; задрожали от затаенной улыбки крошечные ямочки на подбородке.
– Матушка Пресвятая Богородица! – прошептал потрясенный Степан. – Ну вылитый, вылитый... Как две капли... – И, не договорив, утер невольную слезу.
– Это его дочь! – вскричала Ангелина, хватая Лелупа за руку и умоляюще заглядывая в щелочки темных тоскливых глаз. – Разве ты не видишь?!
Лелуп и сам не мог отвести взгляда от Юленьки, которая пытливо рассматривала новое для нее лицо. И оно нравилось, нравилось ей!
Вот она обвела пальчиком рот незнакомца. Никита засмеялся от щекотки и прихватил губами ноготок Юленьки, которая расхохоталась в ответ так звонко и радостно, словно множество колокольчиков зазвенело вокруг.
– Смеется, – шепнул Лелуп, как зачарованный. – У него смеется, а у меня плакала. Что ж... И впрямь его, что ли? Ну, – тяжело вздохнул он, – раз так... что ж! Стреляйте!
Глаза Никиты вспыхнули. Степан стиснул пальцы на рукояти сабли, но оба не двинулись с места, глядя на Ангелину.
А той было почти невыносимо впервые глядеть без страха в полумертвые глаза Лелупа. Прощать – и принимать прощение...
Никита порывался сказать что-то, но не смог.
Степан с досадою вздохнул:
– Так уж и быть, иди... ирод! Барин отпускает. Иди, ну! А то еще передумаем!
Лелуп смотрел исподлобья, веря и не веря. Резко повернулся, побежал, припадая на одну ногу, и вдруг дернулся, покосился по-волчьи через плечо – глаза тускло блеснули:
– Будьте вы все прокляты!
Никто не шелохнулся.
Лелуп безнадежно махнул рукой и побрел по дороге к Фонтенбло. Шел медленно, словно ожидая выстрела в спину, и трое – нет, четверо русских безотрывно смотрели ему вслед, пока согбенная фигура не скрылась за поворотом дороги.
