"На синеве не вспененной волны..." (СИ) - "dragon4488" (читать полностью бесплатно хорошие книги .txt) 📗
— О! Весьма рад знакомству! Да-да, припоминаю вас, молодой человек. Следует сказать, что вы практически не изменились, что не может не радовать — ваш светлый образ пришёлся по вкусу многим ценителям искусства, уверяю вас. Ну что же, не стану мешать старым друзьям, — заявил профессор и, напомнив Данте о завтрашней встрече с предполагаемыми студентами, откланялся.
— На мгновение мне показалось, что ты убежишь… — чуть улыбнулся Данте, когда они остались наедине.
— Мне тоже так показалось, — прошептал Тимоти.
— Рад, что ты передумал. Было бы невежливо, не дав никаких объяснений, оставить профессора и броситься за тобою следом…
Улыбка сошла с лица Габриэля, он подошёл вплотную и замер, не смея коснуться, удостовериться, что стоящий перед ним юноша — не плод воображения.
— Ты… изменился. — Он оглядел Тимоти и страдальчески закусил губу. — Прошу, позволь убедиться, что ты не морок, и я не сошёл с ума от тоски, не лежу в бреду…
Тимоти опустил глаза.
— Я не грежусь тебе, — тихо произнёс он, нерешительно протянул руку и чуть коснулся дрожащих пальцев художника.
Данте счастливо выдохнул, ухватил его тонкое запястье и потянул к себе, чтобы прижать к исстрадавшемуся сердцу, но Тимоти отшатнулся.
— Нет…
Лицо итальянца исказилось мукой, но, услыхав за спиной звонкие голоса будущих студентов, стайкой впорхнувших в галерею, он сумел выдавить понимающую улыбку.
— Да, ты прав. Здесь слишком шумно. Прогуляемся?.. — спросил он и, грустно усмехнувшись, добавил: — Полагаю, это безопасно — вряд ли наши скромные персоны всё ещё интересны служителям закона, ведь столько времени прошло. К тому же, что преступного в прогулке?..
— Прогуляемся, — согласился юноша, но всё внутри него кричало о том, что это — дурная затея…
***
Весна правила бал в старом парке. Свежая и сияющая, она щедро расплескала свои краски: яркие и нежные, дерзкие и робкие. Всё вокруг дышало новой жизнью — чистой, искрящейся, которую ещё не успела припорошить лёгкая печаль городской пыли. Даже вековые деревья напоминали стайки юных девушек, облачившихся в нежно-зелёные кружевные платья. С ними соперничали тюльпаны и гиацинты. Рассаженные с любовью и заботой в горшки, ящики, клумбы — они радовали взгляд прохожих всеми мыслимыми и немыслимыми оттенками красного, жёлтого, лилового, бледно-голубого. Клубились шапками белоснежных облаков пышно цветущие кусты спиреи, их тонкие ветви склонялись к изумрудной траве, словно в изящном менуэте. А среди всего этого великолепия по извилистым дорожкам, посыпанным песком, с видом гордых хозяев прохаживались розовые пеликаны.
— Смотри, пеликаны… — безо всякого восторга, но с невероятной горечью прошептал Тимоти.
Тонкие пальцы осторожно коснулись его запястья. Он невольно задержал дыхание и опустил ресницы, с трепетом ощущая это нежное, почти невесомое касание. Слезы навернулись на глаза, размывая игривые весенние краски. Тимоти часто заморгал, чтобы укротить их и, неожиданно для себя, тихо произнёс:
— Они идут, касаются едва,
Под сердцем слыша дрожь одной струны,
Их помыслы лишь сердцу отданы
Любви — она всегда для них права…
— Так, пенясь, дышит неба синева на синеве не вспененной волны, — закончил итальянец, решительно переплёл их пальцы и улыбнулся. — Значит, ты не забыл?..
— Я помню все твои стихи, — ответил Тимоти и, тревожно обернувшись на шуршание песка под ногами пожилой четы, неспешно прогуливающейся неподалёку, мягко попытался высвободить руку.
Россетти, заметив краем глаза посторонних, с сожалением отпустил его.
— Прости, я забылся… — виновато улыбнулся он, — но меня можно понять, не находишь?
Тимоти с тоской посмотрел в сияющие немым восторгом глаза и направился к ажурному мостику, перекинутому через пруд. Пригревшиеся на майском солнышке утки тут же оживились, деловито закрякали и, подплыв поближе, выжидающе уставились на предполагаемого кормильца.
— Мы ничего не принесли для вас, простите… — тихо извинился перед ними Тимоти и, облокотившись о перила, задумчиво посмотрел на старую раскидистую иву. Лёгкий ветерок ласково играл серебристо-зелёными водопадами гибких ветвей, струящихся до самой земли.
— Помнишь, как мы мечтали посидеть под шатром, сотканным из солнца? — прошептал Габриэль, склонившись к самому уху юноши, и нежно убрал непослушную золотистую прядь, упавшую на чистый лоб.
Тимоти плотно смежил веки — горячее дыхание итальянца, его близость и касание рук пронзили острой болью изнывающее сердце. Невыносимая, раздирающая, боль попыталась найти выход, поднялась к горлу, стремясь вырваться надрывным криком. Он мучительно сглотнул, загоняя её обратно, отстранился и умоляюще выдавил:
— Пожалуйста, Габриэль, не надо…
— Тебе неприятны мои прикосновения? — Данте горько усмехнулся. — Значит ли это, что в твоём сердце для меня больше нет места?
Лицо юноши на мгновение исказилось страданием, но, ничего не ответив, он опустил глаза и направился к раскидистому дереву.
Тимоти раздвинул струящийся занавес старой ивы, ступил под благодатную сень и замер, обводя взглядом небольшую лужайку, скрытую от посторонних гибкими ветвями. Место их тайных свиданий, любви и беспечности — оно было полно счастливых воспоминаний. Яркие и живые, они безжалостно набросились на него, заключили в объятия, закружили в сверкающем хороводе, разрывая душу, тысячекратно усиливая боль в гулко бьющемся сердце. Как же хотелось закричать, распугать криком этих непрошеных гостей, но Тимоти снова мужественно поборол это желание…
Тяжело вздохнув, юноша спустился к берегу и осмотрелся. В этом самом месте он когда-то упал в воду, очарованный вечерними огнями Уайт-Холла и подступивший слишком близко к невысокому обрыву. Сейчас, разумеется, никаких огней не было, а сказочные башенки замка сияли белизной на фоне яркого чистого неба.
Грустная улыбка тронула губы Тимоти и тут же померкла. Башенки смазались, расплылись неясными пятнами перед глазами. Он почувствовал, как что-то жгучее заструилось по щёкам, рассеянно провёл ладонью по лицу и, взглянув на неё, горько усмехнулся — боль все-таки нашла выход, пролившись беззвучными слезами.
Он скорее почувствовал, нежели услышал подошедшего к нему Россетти, и, судорожно вздохнув, произнёс:
— Я виделся с Маньяком. Он рассказал мне обо всём: о твоих терзаниях после нашего расставания, о казни и о том, что весь этот ужас настолько подкосил тебя, что едва не стоил жизни. Мне очень горько сознавать, что не разделил с тобой это тяжкое бремя, ведь я был не менее причастен к трагедии…
Голос Тимоти дрогнул. С трудом сглотнув горький ком, перекрывший горло, он прошептал:
— Прошу, прости меня за все страдания, которые я поневоле причинил тебе…
— Тебе не за что извиняться. И я не думаю, что разлука далась тебе намного легче. Просто ты оказался гораздо сильнее меня, — мягко произнёс итальянец. — Что до гибели Райли, то твоей вины ни в чём нет, да и мою вину можно назвать условной, потому что за таверной шпионили задолго до того рокового дня. Во всяком случае, все пытаются убедить меня в этом, — невесело усмехнулся он и коснулся плеча юноши. — Я хочу забыть то жуткое время, Тимоти, и теперь, когда ты рядом, мне будет гораздо проще это сделать…
Габриэль осторожно сжал его плечи, борясь с искушением заключить в объятия.
— Однако ты так и не ответил на мой вопрос: осталось ли в твоём сердце место для меня?
Тимоти отчаянно закусил губы, чтобы сдержать рвущийся наружу жалобный всхлип.
— Прошу тебя, ответь, не заставляй меня терзаться в неведении…
— Ты никогда не покинешь моё сердце, но это уже не имеет значения, — прошептал юноша и развернулся к художнику. — Прости, Габриэль. Прости, но я вынужден снова причинить тебе боль…
— Я не понимаю тебя, — пробормотал Данте, вглядываясь в блестящие от слёз глаза.
— Полтора года назад нам так и не удалось попрощаться. Предлагаю сделать это сейчас…
