Рыцарь темного солнца - Вербинина Валерия (читать хорошую книгу .TXT) 📗
– Ну, будет тебе, будет, – заговорил епископ, вроде бы смягчаясь. – Никто тебя ни в чем не обвиняет. Странно еще вот что: один заслуживающий доверия человек утверждает, что видел тебя в Мальборке, где ты, конечно же, никогда не была.
Мадленка шумно высморкалась. (Носовые платки в то время уже существовали. Их изобрел, между прочим, английский король Ричард II, тот самый, что так плохо кончил, и о котором добросовестный мистер Шекспир написал пару веков спустя довольно примечательную пьесу.)
– Думаю, отец мой, – вполне искренне сказала затем девушка, – что, если бы я – боже упаси! – вдруг оказалась в Мальборке, я вряд ли смогла бы о таком забыть. Впрочем, – шмыгая носом, добавила она, – вы, если не верите, вольны вызвать вашего заслуживающего доверия человека сюда, чтобы он не трепал без толку мое честное имя. Во всем, что происходит со мной, я уповаю на господа, который не оставит меня своей заботой.
– Дело в том, – вмешался вдруг князь Доминик, – что тот человек, оказывавший нам бесчисленные услуги, недавно упал в колодец и сломал шею. Мы и впрямь хотели вызвать его, да вот не успели.
– На все воля божия… – Мадленка перекрестилась, гадая про себя, кто именно оказался твердой рукой той божьей воли: синеглазый Боэмунд или силач Лягушонок? Почему-то ей хотелось, чтобы именно синеглазый. Разумеется, Август не мог появиться в Каменках просто так; его известили, что разыскиваемый Михал Краковский вскоре там окажется. Кто известил? Скорее всего, кто-то из жителей Мальборка, к счастью, не признавший в ее сопровождавшем фон Мейссена, иначе бы крестоносец и его воины не смогли так просто ускользнуть из Каменок. Однако, кто бы ни был тот наушник, Мадленке он больше не опасен. Кончился век доносчика. Отдоносился, иудина душа.
– Я надеюсь, ты рассказала нам всю правду. – Голос епископа был мягок, но глаза смотрели строго. – Помни, что господь не терпит лжи.
Мадленка заученно кивнула, хотя отлично помнила, что ложь не входит в перечень смертных грехов. Для бога лжи не существует, ведь солгать тому, кто все видит и знает, невозможно, – но не станет же Всевышний запрещать смертному немного отступить от истины во имя защиты собственного спокойствия и собственной жизни от других смертных. В конце концов, если ложь для чего-то существует, то только для этого.
– К прискорбию моему, мы пока не можем освободить тебя от подозрений, дитя мое, – продолжал епископ. – То, что ты нам поведала здесь, может оказаться правдой, а может и не быть ею. То, что произошло с матерью-настоятельницей и с княгиней Гизелой, слишком серьезно, чтобы мы пренебрегали малейшей возможностью разобраться во всем. Впредь до особого постановления суда тебе воспрещается покидать замок. – И под конец он благодушно заключил: – Впрочем, если все обстояло именно так, как ты говоришь, тебе нечего бояться. На сегодня все. Ты можешь вернуться к себе. Завтра мы продолжим.
Мадленка раскрыла рот. Она и так все рассказала, чего же еще от нее хотят? Ладно, положим, рассказала не совсем все, но говорить на польском суде, что крестоносцы укрыли тебя и оказали тебе помощь, – это уж, извините, для самоубийцы. Неприятно поразило ее и то, что, оказывается, из всех восемнадцати ее спутников что-то значила только выдра-настоятельница. Кстати, и о самозванке теперь уже никто не вспоминал. Чудно! Вроде бы чада господа должны быть равны перед ним… Так нет, выходит, ничего подобного. Но лично она не променяла бы Михала и на сотню княгинь с настоятельницами вместе.
Понуро, Мадленка возвращалась по полутемным переходам к себе, а стражи ее, звякая шпорами, шли на шаг позади нее.
Глава 7,
в которой Мадленка познает всю глубину человеческого коварства
Во вторник слушания возобновились, но Мадленку уже ни о чем не просили рассказывать. Допросили остальных свидетелей, чьи показания ничего не стоили, ибо были призваны характеризовать Мадленку с той лишь точки зрения, можно ли доверять ей или нет. Вызывали слуг, Августа, Дезидерия, литвинку, даже самого князя Диковского.
А вот потом обвинители с удвоенной энергией принялись за Мадленку. Ей задавали конкретные вопросы, она отвечала; если же пыталась уклониться и увести разговор в сторону, ее грубо обрывали. Допрашивали в основном епископ Флориан и молодой священник, аббат Сильвестр, которого она вчера приструнила и который, судя по его едким нападкам, не забыл этого. Мадленку изумляло, как много они жаждут знать о ней. Раньше никто ею особо не интересовался, а теперь вдруг ее персона оказалась в центре всеобщего внимания. Девушку спрашивали, хорошо ли к ней относились в отчем доме, нравилась ли ей мать-настоятельница и что Мадленка почувствовала, увидев ее мертвой. Спрашивали о крестоносце, о том, как она вообще относится к рыцарям. Спросили даже неожиданно, пришелся ли ей по вкусу Мальборк, но Мадленка не попалась в ловушку, заявив, что о Мальборке не знает ровным счетом ничего, кроме того, что это крепость, расположенная где-то на севере, которую никто не смог взять. Епископ Флориан любопытствовал, что она думает о короле и является ли ревностной католичкой. Аббат Сильвестр зачем-то допытывался, девственница ли она, не было ли у нее любовника. Словом, Мадленка порою чувствовала себя как травинка, которую несет бурным потоком, и не знала, прибьет ли ее когда-либо к надежному берегу, где ей уже нечего будет опасаться.
В четверг ей начали угрожать. Аббат объявил, что им доподлинно известно, что она лжет или, по крайней мере, утаивает часть правды. Епископ Флориан вмешался, мягко отчитал своего коллегу и с печалью в голосе довел до сведения Мадленки, что она не отдает себе отчета в опасностях, которые ей угрожают. Укрывая преступников, она оказывает себе плохую услугу и предает свою бессмертную душу.
– Как я, слабая девушка, могу кого-то укрывать? – спросила тогда Мадленка. – И потом, святые отцы, если вам все равно известно более, чем мне, то чего же вы от меня добиваетесь? Я ведь не могу сказать вам больше того, что знаю! Или вы хотите, чтобы я и впрямь лгала вам?
Епископ Флориан с заметным неудовольствием обратился к аббату по-латыни, и Мадленка, напрягши слух, уловила: «Сильна, ничего не скажешь», «В логике ей не отказать». «Дьявол ее научил этой логике», – горько отозвался аббат.
«Не дьявол, а синеглазый Боэмунд», – с удовлетворением отметила про себя Мадленка.
Но то, как проходил суд над ней, внушало ей беспокойство. Вначале подразумевалось, что она подозревается в двух убийствах – княгини Гизелы и самозванки. Потом о самозванке вроде бы все забыли, а когда Мадленка потребовала, чтобы судьи прежде всего выяснили, откуда взялась данная особа и кто подстрекал ее выступить под чужим именем, епископ отнесся к ее словам с явным неодобрением. Получалось, что самозванка никому не нужна и не интересна, и даже если бы Мадленка убила ее в припадке гнева за то, что та выдавала себя за нее, никто бы особенно не опечалился. По крайней мере, такое заключение Мадленка сделала из некоторых намеков епископа и его помощника. Но потом девушка заметила, что, помимо княгини, ей пытаются также вменить в вину и нападение на настоятельницу. Причина? Пожалуйста: Мадленка не хотела в монастырь, у нее был любовник, о котором судьям ничего не известно, он-то все и организовал, а она, Мадленка, лишь разыгрывает из себя невинную овечку, на деле не только соучастница преступления, но и подстрекательница к нему. Кстати, уверяли ее, данная версия с успехом объясняет, почему из всего каравана выжила она одна, а также то, отчего нападение произошло именно в тот момент, когда по просьбе Мадленки караван остановился. Да попросту она знала о готовящемся деле, вот и все.
«Ловко, ничего не скажешь», – думала рыжая Мадленка, бледнея от злобы.
По приказу епископа ей пришлось подвергнуться унизительному осмотру, после которого хмурая повитуха объявила, что Мадленка и впрямь нетронутая девственница, virgo intacta. Однако забавным образом заключение сие ничего не дало: аббат Сильвестр нашелся: мол, планировавший-де нападение приятель девушки только намеревался сделаться ее любовником. И вопрос повис в воздухе.
