Знамя любви - Карнеги Саша (чтение книг txt) 📗
– Но я же для них француз. Так чего мне опасаться?
– Не валяйте дурака, Генри. Если вас арестуют и начнут пытать, они очень быстро дознаются, кто вы на самом деле. Говорю вам, немедленно вон отсюда.
– Будь по-вашему. Но Бог мой, какое невезение! Три дня в Петербурге – и вот, извольте радоваться! Интересно, как отнесется к этому Конти?
– Месье принц де Конти вряд ли придет в восторг от того, что все его планы порушены.
– Мой дорогой Чарльз, вы как никто умеете смягчать выражения.
– Ждите здесь. Пойду побеседую с этим доблестным сержантом. – Д'Эон вышел, а Бонвиль остался сидеть за столом, погруженный в свои думы. Конти, сидя в Темпле, словно паук ткет сложную паутину секретной службы короля, эту сеть тайной дипломатии и шпионажа, охватывающую самые отдаленные уголки Европы... Хитрые проницательные глаза, голос сухой, как пергамент... «В Санкт-Петербурге ваша задача чрезвычайно проста: действовать в интересах Франции против влияния Англии и канцлера Бестужева... Мой выбор остановился именно на вас, ибо, как мне представляется, вы сможете найти общий язык с ее величеством великой княгиней Екатериной... Из того, что я о ней слышал, у меня сложилось впечатление, что вы ей должны понравиться... И своей родной стране вы, может, также сумеете помочь, – В устах де Конти эти речи звучали так естественно! – Шевалье д'Эон представит вас ее высочеству. После этого, месье, все в ваших руках... Излишне подчеркивать важность доверенной вам задачи... Франция, смею вас заверить, в долгу перед вами не останется».
И вот после трех дней пребывания в России такой казус! Бонвиль в расстройстве обхватил голову руками, но тут с порога раздался голос входящего д'Эона:
– Не отчаивайтесь, мой друг! Уже то хорошо, что не ваш труп валяется на снегу и вот-вот будет спущен в полынью.
Под легким снегопадом они уселись в сани и спустились на лед Невы. Тьма стояла кромешная – тучи закрыли месяц, а северное сияние потухло.
На пути им попалась прошедшая совсем рядом с ними группа темных фигур, с берега доносились визг санных полозьев по снегу и глухой звук удара солдатских пик об землю по команде «На плечо! Вольно!» и снова «На плечо! Вольно!». Де Бонвиля била дрожь, как он ни старался поплотнее закутаться в шубу.
Он почувствовал на своем плече участливую руку д'Эона.
– Не оплакивайте его, Бонвиль. Повторяю, вашей вины нет никакой. Да и вообще, при таком невоздержанном языке он был обречен на это.
Де Бонвиль прикрыл глаза для защиты от бьющего в лицо снега.
– А вы, Чарльз, что будет с вами?
– Но я же никого не убивал. К тому же до прибытия маркиза де Лопиталя я буду представлять здесь Францию, – последние слова д'Эон произнес не без гордости. – В худшем случае мне предложат по приказу ее императорского величества покинуть пределы России.
Они свернули с речного льда на дорогу, и сани то и дело подбрасывало на рытвинах.
– Но ее императорское величество такого приказа не отдаст, – продолжал он с уверенной улыбкой. – У меня с императрицей прекрасные отношения. И все же... – Улыбка сбежала с его лица. – И все же, кто знает, как это злосчастное происшествие отразится на приезде нового посла и даже на восстановлении самого посольства.
На этом разговор замер, и они молча подъехали к консульству. Слуг подняли с постелей – помогать де Бонвилю укладываться. В кухне заспанный повар готовил еду. Из конюшни вывели и запрягли в сани лошадей – одним словом, все консульство зашевелилось, словно растревоженный улей. Покинул свою нагретую постель и поверенный в делах Франции месье Маккензи Дуглас. Зевая и потягиваясь, он вышел из теплой спальни и по указанию д'Эона стал оформлять необходимые бумаги.
В течение часа они сидели втроем в столовой, где Бонвиль ел перед трудной дорогой.
– Ешьте как следует, Анри, – уговаривал его д'Эон. – Одному Богу известно, когда вам доведется есть снова.
– Все готово, – сообщил Дуглас. – Деньги, документы... Лошадей смените в Можайске, а затем в Вязьме.
Де Бонвиль внимательно слушал. Ему не очень нравился Маккензи Дуглас: физиономия какая-то заостренная, лисья, вся в веснушках, глаза бегают. Многие считали его якобинцем, вынужденным бежать после некоторых событий из Шотландии, но люди, более сведущие, знали, что он профессиональный шпион, ранее работавший на Голландию, а затем предпочтивший ей Францию.
– Сани с багажом будут готовы через полчаса, – доложил лакей.
Трое продолжали беседовать.
– И куда же вы собираетесь направить свои стопы, покинув пределы России? – поинтересовался шотландец.
– В Париж.
– В Париж? Разумно ли это? Простите, месье де Бонвиль, – помолчав, как бы в замешательстве, Маккензи дотронулся до своей щеки, – но вас так легко опознать.
– Он затаится до тех пор, пока я не приеду в Париж и не доложу Конти в точности, как все произошло, – сказал д'Эон. – Месье Конти человек чести, он поймет, что Анри стал жертвой безвыходного положения.
– У меня есть друзья в Париже, – вставил Бонвиль. Почему бы ему, пока суд да дело, не скрыться в частной квартире Туанон над салоном ее матери? А со временем станет ясно, куда ветер дует.
– О возвращении на родину вы не помышляете?
– Нет! – решительно отрезал Анри.
– Еще остается армия, – предложил Маккензи Дуглас. – Война списывает все грехи людям нашего круга, которые попадают в неприятности.
– Да, – кивнул д'Эон. – Недаром сотрудников тайной королевской службы считают обреченными. В случае провала им не на кого рассчитывать. Дуглас прав, Анри. Если в Париже вам не повезет, обратитесь к Луи де Вальфону – он, наверняка, сможет взять вас в свой полк.
Лакей снова сунул голову в дверь.
– Все готово, месье.
Резкий удар кнута звучал завершающим аккордом петербургской трагедии. Пара коней рванули с места, вожжи натянулись.
– До свидания, Анри, удачи вам! Мы очень скоро встретимся! – кричал вслед быстро удалявшимся саням выскочивший на крыльцо д'Эон. Де Бонвиль, не оглядываясь, поднял руку прощальным жестом.
Мягкий снегопад вскоре скрыл сани из виду.
– Франция! – задумчиво произнес Маккензи Дуглас. – Видно, мало у нее достойных сынов, если на нее работают шотландцы и поляки.
Они оба засмеялись и вошли в дом.
Генрик Баринский, известный также под именем Анри де Бонвиль, засунул ноги поглубже в устилающую дно саней солому. «Сдается мне, что, если и дальше так пойдет, я буду знать все ухабы и рытвины на пути между Петербургом и Парижем», – устало подумал он.
Снегопад затих, и внимание Генрика привлекло освещенное окно высоко над землей. Вглядевшись, он рассмотрел за оконным стеклом неясный силуэт женщины, вырисовывающийся на фоне мягкого комнатного освещения. Сани быстро промчались мимо, но Генрик еще долго оглядывался, всей душой желая быть там, в тепле и уюте этой комнаты.
Он вздохнул с завистью и одновременно с покорностью судьбе, откинулся на высокую спинку саней, закрыл глаза и с тоской настроился на бесконечную дорогу, которую ему предстояло преодолеть.
Возвратившись домой, во дворец Бубина, Казя сбросила накидку на стул.
– Устала, – сказала она. – Хочу спать!
– А ты не хочешь спать с Орловым? – ехидно поинтересовался Лев; развалившись в одном кресле, он пытался непослушными руками развязать галстук. «Да, – подумала Казя, – видит Бог, хочу». Всю дорогу от Баратынских до дома Бубин изводил ее мерзкими замечаниями подобного рода. «Надеюсь, ты получила удовольствие от вечера с этим... – он запнулся, выбирая слово пооскорбительнее, – с этим мужланом. Да-да, мужлан-переросток с мозгами насекомого. Но к чему женщине мозги? Женщине нужны в мужчине не мозги, а...», – и он употребил грубое непристойное слово. Казя никак не реагировала на оскорбительные выражения Льва, и он в конце концов мрачно замолчал, уставившись перед собой.
Сейчас Лев, пошатываясь в кресле, пытался стянуть чулки со своих тонких белых ног. Глазки его, казавшиеся еще меньше обычного, были налиты кровью. Казя, сидя у печки, покрытой яркими расписными изразцами, молила Бога о том, чтобы он впал в обычное для него при опьянениях состояние забытья, но он продолжал сверлить ее злобным взглядом.
