Марианна в огненном венке. Книга 1 - Бенцони Жюльетта (полные книги .txt) 📗
Она уже дошла в своих размышлениях до этого пункта, свидетельствующего, что оптимизм возвращается к ней, когда старая тюрьма, только что давившая абсолютной тишиной, словно взорвалась. С топотом тяжелых сапог и звоном оружия смешались крики и шум борьбы.
И Марианна с ужасом узнала голос яростно протестовавшего Жоливаля.
— Вы не имеете права! — взывал он. — Я иностранец, француз, вы слышите? Говорю вам, что я француз и вы не имеете права касаться меня. Я хочу видеть губернатора! Я хочу видеть герцога де Ришелье! Ри-шелье!.. Послушайте, вы, черт возьми!.. Банда мерзавцев…
Последнее слово завершилось стоном, давшим понять возмущенной молодой женщине, что пленника ударили, чтобы заставить замолчать.
Вполне возможно, что бедного виконта схватили сразу после возвращения домой и, может быть, даже не соизволили объяснить причину ареста. И он теперь не понимает, что произошло…
Марианна бросилась к двери, прижалась ртом к решетке глазка и закричала:
— Аркадиус! Я здесь… Я совсем рядом с вами!
Меня тоже арестовали… Виновата эта ужасная женщина… эта Гаше!..
Но в ответ она услышала только новый крик боли, более отдаленный, которому предшествовал грохот отворяемой и захлопнувшейся двери и скрип засовов. Тогда ее охватила безумная ярость. Кулаками и ногами она замолотила по толстому дубу, горланя проклятия и ругательства на разных языках в безумной надежде, что кто-нибудь из арестовавших их тупоголовых грубиянов хоть что-то поймет и, испугавшись последствий, как-то доложит герцогу де Ришелье.
Результат этого предприятия не заставил себя ждать.
Дверь ее темницы распахнулась так неожиданно, что Марианна потеряла равновесие и рухнула в коридор. Но ее удержал кулак лысого гиганта, чей волосяной покров, похоже, сконцентрировался в громадных рыжеватых усах, спускавшихся вниз по сторонам его рта. Грубым тумаком новоприбывший отправил молодую женщину на ее соломенную подстилку, выкрикивая слова, которые она не поняла, но, очевидно, предупреждавшие, чтобы она не шумела.
Затем, желая подкрепить свои слова делом, мужчина вытащил из-за пояса длинную плеть и прошелся ею по спине и плечам заключенной, которая взвыла.
Вне себя, видя, что с ней обращаются, как со строптивым животным, она распрямилась, с гибкостью ужа соскользнула со своего ложа и, прыгнула к палачу, впилась зубами в его запястье. Тюремщик заревел, как бык на бойне, оторвал молодую женщину от укушенной руки и так толкнул ее, что она покатилась по полу, где и осталась распростертой, полуоглушенная последними ударами плети, которыми он наградил ее, прежде чем убраться…
Она долго лежала, неспособная подняться, ощущая жгучую боль на спине и плечах, пытаясь усмирить обезумевшее сердце. Несмотря на причиненные ударами мучения, она не уронила ни слезинки, таковы были ее гнев и возмущение.
Что же это за люди, что так грубо обращаются с заключенными? В глубине памяти она нашла воспоминание о рассказе княгини Морузи, когда она жила у нее. В России суд скорый. Часто несчастные, неугодные царю или его приближенным, просто исчезали. Закованных в цепи, их отправляли в Сибирь, где они работали в шахтах.
Они никогда не возвращались оттуда, потому что холод, голод и жестокое обращение вскоре открывали перед ними двери мира, который принято называть лучшим!
Может быть, и их ожидала эта ужасная судьба, ее и Жоливаля… и, если когда-либо герцог Ришелье, этот неистовый враг Наполеона, обнаружит, кем она была в действительности, ничто не могло бы их спасти от неминуемой смерти, если только властелин Новороссии не предпочтет, по примеру своих новых турецких друзей, бросить их в море с камнями на шеях…
При мысли о губернаторе ее снова охватила ярость.
Что это может быть за человек, если он позволяет на управляемой им территории такие дикие нравы? Без сомнения, самое отвратительное и презренное существо! Осмелиться носить имя величайшего укротителя феодалов, порожденного землей Франции до Наполеона, и сделаться заурядным лакеем московского царя, повелителя племени с обычаями более варварскими, чем у настоящих дикарей, если сослаться на жгущие стыдом воспоминания, которые оставил ей красавчик граф Чернышев…
Марианна кончила тем, что с трудом поднялась, но только чтобы без сил упасть на нары. Спина сильно болела, и теперь молодая женщина дрожала от холода в легком шелковом платье, изорванном плетью тюремщика. Она замерзала в этой одиночке, где царила атмосфера подземелья. Ее мучила также и жажда, но воду в кувшине, который она с трудом поднесла к губам, видно, не меняли несколько дней, так как у нее был вкус болотной гнили.
Чтобы хоть немного согреться, она кое-как прикрылась соломой, стараясь не раздражать израненную кожу, и, укрепляя угасающее мужество, попыталась молиться.
Но нужные слова не находились, ибо трудно молиться, когда властвует гнев. Однако именно благодаря ему ей удалось преградить дорогу страху…
Сколько времени оставалась она так, с открытыми остановившимися глазами, среди гнетущей тишины? Уходили часы, и мало-помалу царившие в тюрьме сумерки стали сгущаться, но обессиленная молодая женщина не замечала этого. Все ее естество стремилось к друзьям: к Жоливалю, видимо, попавшему в такие же условия, к Язону, который никогда не получит необходимую помощь… Подумать только, что он мог находиться в нескольких шагах от нее, отчаявшийся, больной, быть может?.. Пытки и скверное обращение не могли сломить его гордую натуру! Одному Богу известно, что эти негодяи делают с ним!..
Она даже не услышала, как открылся глазок в двери.
И когда оттуда же пробежал луч света и остановился на скорчившейся в соломе фигуре, она не заметила этого.
— Мой Бог! Это же она! — прошептал чей-то голос. — Откройте немедленно!..
Луч света превратился в поток, льющийся из большого фонаря в руке тюремщика. Он проник в камеру, разгоняя мрак и вырвав наконец молодую женщину из прострации. Она заморгала и выпрямилась, а в камеру уже вошел человек небольшого роста, в черной сутане, с непокрытой седой головой.
При виде черного одеяния Марианна испуганно вскрикнула, ибо в тюрьме появление священника редко было добрым знаком. Но испуг прошел мгновенно, так как новоприбывший уже устремился к ней с протянутыми руками.
— Марианна! Малютка моя!.. Но что ты делаешь здесь?
Ей показалось, что над ней раскрылись небеса, и, потеряв голос, она прошептала:
— Крестный!.. Вы?..
Но радость слишком резко сменила отчаяние. У молодой женщины закружилась голова, и она схватилась за шею старца, который, одновременно плача и смеясь, прижал ее к сердцу. Она бормотала, неспособная еще поверить в такое счастье:
— Крестный! Это невозможно!.. Я грежу…
Видя состояние, в каком находилась его крестница, ее разорванное платье, бледное лицо и взгляд, в котором еще затаился страх, кардинал разразился проклятиями.
— До чего же они довели тебя, негодяи!..
Он продолжал по-русски, изливая свой гнев на тюремщика, который, стоя в двух шагах, с тупостью идиота смотрел на князя Римской Церкви, обращавшегося с воровкой, как самая нежная мать.
Сопровождавшийся окриком повелительный жест заставил его исчезнуть, тогда как Готье де Шазей пытался усмирить рыдания крестницы, которая теперь, когда нервное напряжение спало, фонтаном лила слезы на его плече и старалась их объяснить:
— Я так боялась, крестный… Я думала… что меня уничтожат, даже не выслушав…
— Было от чего, и я буду всегда благодарить небо, направившее меня в эти дни в Одессу! Когда Ришелье сказал мне, что у Дюкру арестовали приехавшую вчера путешественницу, которая выдает себя, используя некоторое сходство, за дочь Пьера де Вилленев и совершила кражу, я для очистки совести поспешил в тюрьму. Я ясно не представлял, что могло привести тебя сюда, но я знал, что только одно существо способно быть похожим на твоего отца: ты! Конечно, меня беспокоила кража…
— Клянусь вам, что я ничего не крала!.. Эта женщина…
— Я знаю, малютка, знаю. Или, скорей, я сомневался в ней, ибо, видишь ли, с этой женщиной я знаком очень давно. Но пойдем, довольно сидеть здесь. Губернатор сопровождал меня и ждет нас наверху, у коменданта крепости…
