Короля играет свита - Арсеньева Елена (лучшие книги онлайн txt) 📗
– Это была женщина...
Он лежал ничком, вжавшись лицом в пол, а потому не мог видеть, как князь Каразин резко шатнулся назад, словно слова Алексеевы обернулись полновесным кулачным ударом.
– Женщина? Какая еще женщина?! – воскликнул он изумленно. И только головой покачал, получив едва слышный ответ:
– Этого, сударь, мне неведомо...
Март 1801 года
Той зимой столица была весьма неприглядна... Погода, и всегда в эту пору неприветливая, казалась особенно немилостивой. Солнце почти не показывалось на низко нависшем сером небе. Люди с трудом заставляли себя выходить из дому. И не только из-за погоды! Полиция усиливала меры строгости до такой степени, что вся столица, чудилось, находится на осадном положении. В девять вечера уже ставили на главных улицах заставы, через которые никого не пропускали, только врачей и акушеров. Это последнее узаконение вызвало судорожные улыбки на некоторых лицах: ведь, как было известно, сам император скоро ожидает в Михайловском дворце разрешения от бремени двух особ, с которыми он в это время был близок. Одна из них была княгиня Гагарина, другая – камер-юнгфера, а попросту – горничная императрицы, госпожа Юрьева. Все это было бы смешно, когда бы не было так грустно! Общее настроение было такое: «Сам бог нас оставил!»
Не удивительно ли, что все, куда ни кинь, причину этого явления видели только в одном человеке. Русский царь плох, поэтому «сам бог нас оставил»! Необходимость решительного шага витала в воздухе, об этом говорили даже извозчики, даже в питейных заведениях то шептались, то болтали о скорых переменах. Что доходило из этих слухов до Павла? Чему он верил, чему не считал нужным верить? Его наружным спокойствием нельзя было утешаться. Но сыновние чувства... Петр Алексеевич Пален, человек на редкость холодного темперамента, расчетливый, умный, обаятельный, хитрый, мудрый, вероломный и в то же время умеющий быть беззаветно преданным неким понятным только ему идеалам, он понимал, или ему казалось, что он понимает, те причины, которые внешне заставляли Александра колебаться и отмалчиваться в ответ на все сделанные ему намеки. Однако он не собирался оставлять великого князя в покое и ждал только удобного случая, чтобы им воспользоваться. Случай все не шел... Тогда Пален решил рискнуть так, как умел это делать только он один – он, кого сами же курляндцы называли pfiffig – хитрый, лукавый. Конечно, pfiffig, конечно... только во имя чего? Пален ничего не потерял при Павле, карьера его была стремительна, он сосредоточил в своих руках высшие посты в государстве, власть его была почти неограниченна. Пален был тем редким типом царедворца, который служил не императору, а империи, не царю, а царству, не государю, а государству. Он служил великой, могучей, непобедимой, православной Российской империи. Ее международному престижу, ее прошлому и будущему! А человек, руководивший этой империей, делал все, чтобы уничтожить идеалы Палена, вдребезги разбить их. Вот почему Петр Алексеевич был готов не только к перевороту, но и к цареубийству. Вот почему не боялся рискованных шагов. «Бог надоумил меня», – скажет он потом. Да, возможно, он был единственным человеком, которого в ту пору бог воистину не оставил!
...Это произошло 9 марта. Придя, по обыкновению, к императору рано утром, в семь часов, Петр Алексеевич застал Павла очень озабоченным и не просто серьезным, но даже мрачным. Император стоял под дверью и, едва министр вошел, захлопнул за ним дверь и последовал к столу за его спиной. Пален насторожился, однако оставался внешне спокоен. Тем временем Павел забежал вперед и несколько мгновений разглядывал своего министра с новым, подозрительным, изучающим выражением. Потом выпалил:
– Вы были в Петербурге в 1762 году?
– Да, государь, – кивнул Пален, начиная понимать, куда ветер дует, и придавая лицу своему выражение истинного pfiffig'а: самое что ни на есть непонимающее. – Но что вы хотите этим сказать, ваше величество?
– Вы принимали участие в заговоре, лишившем престола моего отца? – начиная дрожать, выкрикнул Павел.
– Господь с вами, ваше величество, – покачал головой Пален. – Я был в то время слишком молод. Кто я был? Простой унтер-офицер в одном из кавалерийских полков. Сами посудите, мне ли было решать судьбу государства? Быть действующим лицом в перевороте?! Нет. Но почему вы задаете этот вопрос?
Павел резко отвернулся, потом снова взглянул на министра, и во взгляде его смешались ненависть, и страх, и обычное для него выражение сдержанного безумия.
– Потому что... я чувствую, что и теперь хотят повторить то же самое!
На какой-то миг Пален ощутил, как у него мгновенно пересохли губы, а ладони похолодели. Но тотчас приступ малодушия прошел, Пален, взглянув на государя, со слабой улыбкой спросил, выделяя слова:
– Вы чувствуете или знаете наверняка, ваше величество?
Если он хотел успокоить императора, то едва ли в этом преуспел. Павел сделался бледен:
– Знаю наверняка, говорите вы? Получается, я не ошибся! Получается, есть нечто, что мне следует знать!
Теперь успокоить его было уже невозможно. Пален знал по опыту, что когда лицо Павла вот так желтеет, глаза начинают закатываться, ноздри раздуваются, значит, на него вот-вот накатит один из тех приступов бешенства, сладить с которыми не мог никто: ни окружающие, ни он сам. В ответ на увещевания, слезы, мольбы он мог только выдавить сквозь зубы: «Отстаньте! Не могу сдержаться!» – и продолжать буйствовать. В русских деревнях встречаются иногда женщины, которых называют кликушами. Говорят, они одержимы бесом Кликой, который заставляет их буйствовать и неистовствовать. Этих кликуш порою напоминал Палену император, но если баб можно было привести в чувство увесистой пощечиной, то не станешь же хлестать по физиономии императора, как бы тебе ни хотелось это сделать! Тут нужно было средство более радикальное, пощечина моральная, вернее сказать, хороший удар обухом, и Пален понял, что вот тот случай, которого он ждал. Пан или пропал!
Он скорбно опустил глаза:
– Вы правы, ваше величество. Заговор... заговор против вашей особы действительно существует.
Павел надул щеки и с шумом выпустил воздух изо рта.
– Вот как? – пробормотал он нерешительно, как если бы уже пожалел, что вообще затеял этот разговор.
– Да, именно так. Я знаю о заговоре, знаю заговорщиков, потому что сам из их числа.
– Что вы говорите? – робко улыбнулся Павел, вдруг понадеявшись, что это только глупая шутка.
– Сущую правду. Я состою в комитете заговорщиков, чтобы следить за ними и контролировать все их действия. Исподволь я ослабляю их решимость и расстраиваю их планы. Все нити заговора у меня в руках, поэтому у вас нет причин беспокоиться: против вас злоумышляет только кучка безумцев. Того, что случилось во Франции, здесь не произойдет! Также не ищите сходства между вашим положением и тем, в котором находился ваш несчастный батюшка. Он был иностранец, вы – русский. Его ненавидела гвардия, а вам она предана. Он преследовал духовенство, а вы его уважаете. В те времена в Петербурге не было никакой полиции, теперь же она существует и настолько предана вам, что слова сказать нельзя, шагу нельзя ступить, чтобы мне об этом немедленно не донесли.
– Все это верно, – кивнул император, видимо, приободрившись. – Но дремать нельзя. Вы должны принять самые строгие меры...
– Конечно, государь, я готов их принять. Но мне нужны полномочия настолько широкие, что я даже опасаюсь у вас их попросить. Ведь в списке заговорщиков очень не простые люди.
– Да мне все равно, кто там! Всех схватить! Заковать в цепи! В крепость их, в каторгу, в Сибирь!
– Я не могу. Я не могу! Я боюсь нанести вам смертельный удар, но... Простите, ваше величество! Во главе заговора ваши старшие сыновья и супруга!
– Я знал это, – ненавидяще прищурился Павел. – Вот это я и знал, и чувствовал!
Он даже ради приличия не сделал вид, будто огорчен. Более того, в глазах его светилось мстительное, почти довольное выражение. Павел знал, что окружающие втихомолку считают его чрезмерно подозрительным, почти безумным от тех страхов, которые вечно преследовали его, и теперь был чуть ли не счастлив, что наконец-то оказался прав в своих подозрениях. Он был готов сейчас же, немедленно призвать к себе великих князей и императрицу, бросить им в глаза обвинения, а потом тут же, на глазах своих, заковать в железы, однако Палену кое-как удалось его утихомирить. Павел успокоился, начал находить удовольствие в продолжении интриги, решив поиграть с «предателями», как кошка с мышкой. Пален пообещал ему, что самое большее через неделю заговор окончательно созреет, и тогда...
