Пробуждение сердца - Брэнтли Пейдж (читать книги онлайн бесплатно полностью без сокращений .txt, .fb2) 📗
Но больше всего Санче нравилось смотреть на овец. В день, когда отары перегоняли на пастбища, она выезжала с Хью и Мартином. Все утро она не покидала седла, наблюдая за тем, как пастушьи овчарки носятся, словно тени, в высокой траве лугов, собирая разбредавшихся в разные стороны овец. Умные собаки без устали метались среди отары, высматривая отбившихся животных, заставляя упрямых присоединяться к остальным, жалобно блеющим в ожидании стрижки.
В конце месяца Санча занялась садом. Как-то утром она одна работала там, высаживая на новую клумбу маргаритки, заросли которых обнаружила на старом кладбище, как вдруг произошло нечто поразительное. Утро было тихое, лишь изредка перекликались птицы. Неожиданно сад как будто ожил, заполненный непонятным жужжанием, словно в воздухе летало множество ангелов.
Это были не ангелы, а пчелиный рой, который повис над садом, вибрируя сотнями крылышек, и опустился на фигуру Пречистой Девы. Освальд, повар аббатства, который заодно смотрел и за пчелами, поспешил, насколько позволяли его старческие ноги, в сад. Это было великое событие, и, едва услышав о нем, все: юные помощники конюхов, слуги, дети с горящими глазами, – все собрались в господском саду, чтобы наблюдать чудо.
Темная копошащаяся пчелиная масса покрывала фигуру Богоматери как плащ, отчего она, казалось, ожила. Монахи опустились на колени и принялись усердно молиться; толпа благоговейно гудела.
Брат Малком воспринял случившееся как знамение.
– Дети мои, с сердцами, преисполненными любви, вознесем хвалу благословенной Деве Марии, – обратился он к собравшимся. – Ибо ее милосердием можем мы избавиться от прошлых грехов и очистить помыслы наши, слова и деяния. – Воздев руки и глаза к небу, он возопил: – Благословенна ты, Мария, ибо в душе твоей обитает Святой Дух, о коем пел Давид. Благословенная ты, кого славят…
Даже старая Мора, пахнущая овсяной мукой и дрожжами, появилась из кухни в окружении внучек, чтобы послушать брата Малкома. Позже брат Освальд собрал пчелиный рой. Едва видимый под шевелящейся массой, он осторожно направился к фруктовому саду, где стояли соломенные ульи.
Два дня, пока хлестал проливной дождь, Санча не выходила из гостиной. Сидя с Алисой возле лампы и занимаясь вышиванием, она мельком взглянула на стол, покрытый скатертью. Стол был обычный, он ежедневно попадался на глаза, но сейчас скатерть была постелена наискосок, и длинные концы ее свисали до самого пола. Санча вдруг почувствовала, как вновь ее охватывает паника, как поднимается все тот же леденящий страх, что сжал ее сердце тогда, в господском саду, когда она услышала звук колокольчиков. И весь день чувство ужаса не покидало ее.
Но если тревожные, мрачные мысли одолевали Санчу все же не слишком часто, то любовью она была полна постоянно. Хью был ослеплен ею, хотел, чтобы она всегда находилась рядом, делился с нею мыслями и обсуждал свои решения. Никогда еще она не чувствовала, что так любима, так близка другому человеку.
В уединении их спальни он превращался в медведя, нашедшего медовый сот: нетерпеливого и осторожного. Она принадлежала ему во всех смыслах слова; стеснительность была отброшена и забыта, появилось необыкновенное чувство свободы и гордости своим телом. Действия и слова, которые несколько месяцев назад заставили бы ее сгорать от стыда, теперь представлялись естественными, как дыхание. Совершенно иными глазами смотрела теперь Санча на мир, который и сам чудесным образом переменился. Она была как гусеница, внезапно превратившаяся в восхитительную бабочку, или как ученый, который наконец нашел ответ на мучительно-важные вопросы. Восторженность не покидала ее. Все объяснялось просто: она любила.
Лето было в полном разгаре. С лугов веяло ароматом цветущего клевера, на полях ветер гнал волны желтеющего овса. Жаркие летние дни дарили Санче новые, неведомые прежде чувства, и у нее не возникало желания вспоминать о прошлом.
Хью любил говорить ей:
– Ты самая красивая девушка на свете.
Она тихо смеялась и, горделиво поводя головой так, что пышные черные волосы волной перекатывались по спине, лукаво спрашивала:
– Откуда ты знаешь? Ты же не видел других девушек, какие есть на свете.
На что он неизменно отвечал:
– Мне и не нужно их видеть, потому что у меня есть ты.
Хью казалось, что он любил Санчу с того самого момента, когда впервые увидел ее. И теперь, дойдя в обладании ею до сокровеннейших глубин, он по-новому наслаждался нежными объятиями и поцелуями. Он любил зарываться лицом в ее волосы, прикасаться к ним губами, покрывать поцелуями ее шею и затылок, шепча откровенные, иногда смешные слова. Пока Санча, ослабев от смеха, вновь не отдавалась ему.
Однажды душной ночью, когда они никак не могли уснуть, Хью заговорил о своем детстве, о том, как жил с дедом-лесником, который знал лес и чувствовал себя в нем так же привольно, как дикие звери.
– А когда ты стал оруженосцем? – спросила Санча.
– Меня учили верить в Бога и в то, что Он воплотился в человеке, а еще тому, как убивать людей. – Он перевернулся на спину и смотрел на нее сквозь полуприкрытые веки. – Если вдуматься, это так странно, потому что воспитывали нас священники. Дисциплина была суровая. Я все прекрасно помню. Мне еще не исполнилось и девяти, когда меня отправили в крепость Невиллов. Нас было пятеро, таких парнишек, – вспоминал он с улыбкой. – Все сыновья местных дворян, наподобие меня. Много ночей я провел, стоя на коленях в часовне и молясь о спасении души. Священники учили нас латыни: читать и писать, а еще счету. Если мы сбивались с пути истинного, нас секли розгами.
– Правда? И часто тебя наказывали?
– Довольно часто.
– За что? За какие прегрешения?
– За то, что я предпочитал родной язык. – Рассказывая, Хью машинально накручивал на палец прядь ее густых волос. – Может, будь я прилежней в стихосложении, меня бы наказывали реже. – Он лукаво подмигнул ей и добавил: – Надо было мне усердней заниматься латинской грамматикой.
Санча засмеялась и уверила его, что епископ, прочтя письмо, непременно сочтет его знатоком латинского. И, конечно, это будет целиком ее заслуга. Они принялись спорить, потом некоторое время лежали молча.
– Почему ты никогда не говоришь о своей матери? – спросила минуту спустя Санча.
– Она умерла.
– У нее были еще дети?
– Нет, она умерла очень молодой. Я даже лица ее не помню.
– А дедушка?
– Тоже умер.
– Брат Малком рассказывал тебе, как застал меня на кладбище, где я разглядывала могилы?
– Нет, он мне ничего не сказал. Моей родни там нет.
– Да, он мне говорил.
– Что он рассказывал тебе еще?
– Очень мало. Он беспокоился, что я увижу кости римских легионеров и разволнуюсь. Он сказал только, что ничего не знает о твоих родственниках. Где они похоронены?
– В лесу, возле дедовой сторожки, – ответил Хью и удрученно добавил: – Мне следовало бы съездить туда, поклониться их могилам.
– Можно, я поеду с тобой?
Хью взглянул на нее и улыбнулся. В сумраке спальни ее черные глаза казались бездонными.
– Конечно, я буду очень рад.
Всю следующую неделю Хью пропадал в принадлежавшей ему деревне. Начатое там строительство подходило к концу, в том числе крытые прилавки на рыночной площади. Каждый день он, Мартин и Румолд возвращались только под вечер, всегда в хорошем настроении и слегка навеселе.
Теплым ветреным утром Хью отправился навестить сторожку деда. Санча ехала рядом с ним, любуясь природой: густыми кронами деревьев, ослепительно синим небом, лугами, сплошь покрытыми голубыми цветами.
Солнце было уже высоко, когда Хью остановил коня в роще древних дубов. Забыв обо всем, он долго смотрел вокруг.
– В эту рощу я бегал ребенком. Деревья, может быть, стали выше, но в остальном почти ничего не изменилось. – Он послал коня вперед и подъехал к могучему дубу.
Санча дернула поводья и последовала за ним.
– Вот это мое дерево, – сказал Хью. Он спешился, бросил поводья и провел рукой по морщинистой коре гиганта, ища крест, который когда-то вырезал. Наконец он нашел его.
