Тайное венчание - Арсеньева Елена (читать книги бесплатно полностью .txt) 📗

Иногда ей так остро недоставало тепла, что она принималась возиться с Хасаром и Басаром, сторожевыми псами Хонгора, которые, к вящей ярости Анзан, прониклись к Эрле беззаветной, жаркой преданностью и, думалось, только и мечтали, чтобы Эрле почаще дразнила их, бегала с ними взапуски, таскала за пушистые, скрученные колечками хвосты или трепала за загривки, а Хасар и Басар могли бы, пыхтя, скакать вокруг нее, класть ей лапы на плечи, норовя лизнуть в нос, потом вдруг упасть в блаженном бессилии, вытянув лапы, умостив кудлатые морды ей на колени и счастливо щуря глаза. Их живое, телесное тепло грело ее выстуженную душу.

Вообще говоря, Хонгор тоже был для нее чем-то вроде Хасара и Басара. Но об этом не знали ни он, ни она сама.

Тяжелее всего ей было вспоминать о гибели Леонтия потому, что она не переставала ощущать неявную, смутную обиду на него. Леонтий был виноват в том, что не обладал той храбростью, которая не только заставляет человека сделать один решительный шаг, но и идти дальше своим путем и добиться победы. Потому он погиб. Ведь Судьба всегда на стороне сильных и храбрых! Леонтий был виноват в том, что всегда словно бы страшился своей любви к Лизе. Потому эта любовь не пылала костром, не цвела пышным цветом, а как бы тлела робко, с оглядкою, с боязнью, что вот-вот обрушится дождь и загасит этот тусклый огонек. В этом страхе и крылось его мучение. Лиза догадывалась, что Леонтий не был счастлив с нею, ибо чувствовал, что она как бы все время ждет от него чего-то другого или видит в нем кого-то другого. Так оно и было. Но Лиза ни за что бы в этом не призналась ни ему, ни себе. И вот теперь все кончилось; и особенно тяжко было ей от упреков больной совести: заходилась в рыданиях, глуша их мягким, душным мехом учи, которым накрывалась на ночь…

Струились дни. Таяли в небесах косяки птиц, мертво шелестела трава. Зима глядела в глаза.

Эрле боялась цоволгона. Это была новая неожиданность, которая могла вновь изменить течение бытия. С уже обжитыми, привычными горестями и радостями.

Но все-таки этот день настал.

Анзан скатала последний ковер, выбросила уже ненужный, пропитанный салом кизяк (у Эрле от чадного света болели глаза, и она с облегчением подумала, что хоть на несколько вечеров будет избавлена от дыма и вони), комком овечьей шерсти, намотанным на укрюк, обмахнула сажу с дымового отверстия – ортке. Потом взяла два маленьких узла со своей самой нарядной одеждой и украшениями, а Эрле велела выносить все остальное: утварь, тяжелые шубы, повседневную одежду, постели. Все это Хонгор проворно навьючил на четырех верблюдов, после того как напоил их напоследок из цандыка [31] возле кибитки.

Хасар и Басар, ошалев от непривычной суеты, бессильно растянулись на траве, вывалив длинные розовые языки.

Рядом с Хонгором взваливали свою пажить на горбы верблюдов и другие калмыки. Потом Хонгор, помогая себе выкриками «Хоп! Эхе-хоп!», с усилием выдернул цагараки – опоры кибитки.

Прерывисто вздохнула Анзан. Наверное, и ей было страшно бросать насиженное место и пускаться в предзимнюю степь. Впрочем, калмычке путь сей странный сызмальства привычен!

Хонгор взвалил свернутую кибитку и шесты терме [32] на пятого верблюда, а после того всю поклажу накрыли сверху коврами и кошмами. Упряжь верблюдов была изукрашена разноцветными шерстяными кистями и медными бубенчиками. Караван имел весьма нарядный вид, а бубенчики мелодично перезванивали. Кое-где к седлам верблюдов приделаны были по бокам детские колыбели наподобие ящиков, наполненных пухом, и маленькие калмычата весело поблескивали оттуда своими раскосыми глазенками, напоминая сурков, выглядывающих из своих норок. Однако Эрле дрожь пробрала при мысли, что и ей придется взгромоздиться на шаткое, ненадежное седалище, находящееся на спине верблюда. На такой невозможной высоте!

Все сложилось иначе. Женщины сели верхом на лошадей, навьюченных куда легче, чем верблюды: мелкой утварью, небольшими узелками и съестными припасами. Хонгор на своем рыжем Алтане, ровно подстриженная светлая челка которого от волнения чуть подрагивала, поехал во главе каравана, а следом шествовали все верблюды. Потом медленно двинулись кони с всадницами. За ними потянулись бессчетные, не меньше тюмена [33] , табуны лошадей, овец, коров, даже несколько прирученных куланов [34] , со всех сторон окруженные собаками и верховыми пастухами. Хасар и Басар держались ближе к Эрле.

И вот тревожно заржали лошади, замычали коровы, заблеяли овцы, подняли рев верблюды, запричитали женщины… Цоволгон начался. И скоро то место, где недавно стоял улус, скрылось в клубах сырого осеннего тумана, которые неслись, понукаемые ветром, по степи, словно табуны обезумевших лошадей, что норовили нагнать караван.

Без остановок шли дотемна. Мужчины во главе каравана сменялись: Хонгор давно уже проскакал назад, к табунам, сверкнув на устало поникшую, измученную тряской Эрле темным огнем глаз. А в остальном все оставалось по-прежнему. Увалы сменялись ямами, ямы – беспредельными плоскими, как лепешки, равнинами, равнины – курганами. На одном из них уже на закате Эрле увидела что-то, отдаленно напоминающее великанью фигуру.

На кургане стояла, прижав руки к животу, каменная баба. Глаза ее на плоском лице, озаренные красноватым закатным светом, чудились полными древней, кровавой, неизбывной тоски и муки, которые пророчила она и всем идущим мимо. Эрле потом долго не могла унять дрожь, спиною чувствуя ее немигающий, вечный взгляд.

Когда солнце ушло с небосвода, начали было становиться на ночлег, но из-за ближнего увала послышался хор волчьих голосов.

Эрле от ужаса едва не соскочила с коня да не бросилась куда глаза глядят, внезапно вспомнив зиму, промороженные колья притравы и такой же выматывающий душу вой!

Караван стал.

Мужчины собрались кучкой, о чем-то спорили, показывая рукоятками плетей на бугор, за которым не переставая выли волки. Эрле подумала, что там наверняка волчье урочище, логово зверей. Значит, здесь никак нельзя становиться на привал. Мало того, волки могут встать на след каравана. И тогда от них не отвяжешься…