Желание сердца (Дезире — значит желание) (Другой перевод) - Картленд Барбара (электронные книги бесплатно TXT) 📗
Куда бы гости ни кинули взгляд, везде находили цветы всех форм, оттенков и видов. Цветы украшали нос и борта гондол, цветы были на шляпах у гондольеров и даже на вершинах их шестов, привязанные там золотыми и серебряными ленточками.
Цветы были разбросаны и по воде — водяные лилии, розовые и белые, покачивались на зыбком серебре озера, а в одной гондоле, самой большой, расположился оркестр, игравший изумительную музыку, под которую пели гондольеры с задором и мастерством, говорившем о профессионализме.
Все это было так неожиданно и так прелестно, что Корнелия могла только изумленно смотреть округлившимися, как у взволнованного ребенка, глазами.
— Спасибо, дорогой, — тихо сказала Рене князю.
— Ты довольна? Я так на это надеялся.
— Я довольна.
Слова были намеренно сдержанными, но, по-видимому, он все понял.
— Я никогда не представляла, что бывает такая прелесть! — воскликнула Корнелия, обращаясь к герцогу.
— Я тоже до сих пор не видел ничего более прелестного, — ответил он, но глаза его были прикованы к ее лицу, и она вспыхнула, когда поняла, что он имел в виду.
Слуги в венецианских костюмах помогли им забраться в гондолы, устланные мягкими атласными подушками.
Отъехав от замка, Корнелия обернулась и увидела, что он тоже был украшен в венецианском стиле — с окон свешивались длинные шелковые искусно вышитые панно, в точности как это бывает в Венеции в дни праздников.
Цветы и флажки скрывали каменный цоколь, а по обеим сторонам замка были хитроумно размещены деревья, увешанные апельсинами, чтобы создать впечатление апельсиновой рощи.
— Если Венеция такая, как бы мне хотелось ее увидеть! — с тоской произнесла Корнелия, когда гондола, доставившая ее и герцога на другую сторону, отъехала от ступеней.
— В один прекрасный день я отвезу вас туда, — ответил герцог.
Она чуть грустно покачала головой, но он повторил свое обещание с решительностью, которой нельзя было пренебречь.
— Я отвезу вас туда в мае; это пора влюбленных, когда стоят теплые дни, но ночи еще холодные, поэтому согреться можно только в объятиях любви. Там я вас научу, что значит любить, моя маленькая возлюбленная.
Корнелия отвернулась в сторону и попыталась напустить на себя суровость, но сегодня она не могла на него сердиться.
Обед на четырех был накрыт на длинном столе, покрытом золотой скатертью и освещенном огромными красными свечами в великолепных золотых канделябрах. Позднее, когда на смену сумеркам пришла темнота, повсюду появились огни — огоньки на гондолах, разъезжавших взад-вперед по озеру, огоньки, спрятанные на деревьях по обоим берегам, огоньки, скользившие по воде сами по себе среди восковых цветов водяных лилий.
В начале все смеялись и болтали и были очень веселы. Князь блистал остроумием, как те мужчины, о которых читала Корнелия, с блестящим умом и образованием, истинные джентльмены.
И она увидела Рене в новом свете: ее подруга развлекала гостей с находчивостью не меньшей, чем у князя, но в то же время оставалась загадочной и соблазнительной в каждом слове, в каждом жесте. Очарованная, Корнелия не сводила с нее глаз, чувствуя себя совсем зеленой и неопытной по сравнению с женщиной, в совершенстве познавшей искусство быть привлекательной.
Корнелия даже не осмелилась посмотреть на герцога из опасения, что вдруг он больше ею не интересуется, а покорен этой новой блистательной Рене. Но напрасно она беспокоилась. Герцог смотрел только на нее и с таким выражением, что бросив взгляд в его сторону, она затрепетала, а кровь прилила и отхлынула от ее щек.
Одно блюдо сменяло другое, в хрустальные бокалы наливались вина редких и изысканных букетов, музыка становилась все проникновенней, и Корнелия догадалась, что для их услаждения поют скорее всего величайшие оперные звезды.
Голоса звучали необыкновенно романтично, поэтому когда герцог коснулся ее пальцев, она не отняла руки, чувствуя, как покоряющая музыка лишает ее последних сил сопротивляться ему.
Когда обед подошел к концу, слуги оставили на столе вино и исчезли. Совсем стемнело, и уже не гондолы, а только огоньки мерцали и скользили по отражающей их глади. Вскоре стало непонятно — где огонек, а где его отражение в зеркале воды.
Музыка изменилась — великолепные голоса смолкли, вместо них вдруг зазвучали низкие аккорды гитары и серебряные звуки скрипки — цыганская мелодия! Она донеслась откуда-то издалека, с озера, вызвав у Корнелии странные чувства, и совладать с ними было невозможно. Охваченная внезапным неистовым весельем, она захотела танцевать, двигаясь в такт мелодии, которая, казалось, пронизывает насквозь, делая ее саму частью этой музыки.
Герцог отодвинул стул и увлек Корнелию за собой, отойдя немного от стола к краю озера. Здесь, куда не достигал свет от свечей, она различала только его лицо и увидела, что он не сводит глаз с ее губ.
— Все это так прекрасно, — произнесла она, слегка вздохнув от полноты удовольствия.
— И вы тоже, моя прелестная возлюбленная.
— Вам это кажется, потому что все сегодня тронуто волшебством.
— Я очень давно так думаю, — ответил он, — сегодняшний вечер никак на это не повлиял, важно только то, что мы здесь вдвоем.
Что-то в его голосе заставило ее почувствовать инстинктивный страх. Она оглянулась на стол. Князя и Рене там не было. Они тоже растворились среди теней.
— Да, мы одни, — сказал герцог, словно прочитал ее мысли. — Вы боитесь меня?
— Нет, не совсем вас, — ответила Корнелия, пытаясь найти слова, чтобы объяснить странное ощущение. — Это просто музыка, темнота и… да… и вы.
— Моя глупышка, почему вы со мной боретесь? — спросил герцог. — Вы любите меня, я знаю, что любите. Я видел это в ваших глазах, я ощутил это по вашим губам. Вы любите меня, но все же никак не хотите в этом признаться и продолжаете бороться с чем-то, что не подвластно никому из нас.
— А если я прекратила борьбу? — спросила Корнелия. Она чуть слышно выдохнула эти слова, и в тот же миг музыка зазвучала еще неистовей, восторженней, иступленней. Она звучала то громче, то тише, словно приближалась и отступала, подкрадывалась ближе и убегала прочь, и с каждым разом Корнелия становилась все слабее, решимость покидала ее. Она почувствовала, что не сможет продолжать борьбу, не сможет дольше сопротивляться волнению собственного сердца, которое теперь билось в ритме дикой цыганской музыки.
Она любила этого человека, любила все больше с каждым своим вздохом, и когда он крепко обнял ее и повел к домику, стоявшему неподалеку, у нее не было сил спрашивать о чем-либо.
Он отбросил шелковые портьеры, и они вошли с террасы в комнату. Она была очень тускло освещена — казалось, в ней мерцает только слабый лучик, пробившийся сквозь завесу цветов, высвечивая чудесные краски, которые смешались и переплелись в узор, не поддающийся описанию.
Цветы закрывали стены, потолок и огромную софу в дальнем конце комнаты, сплошь усыпанную лепестками роз, розовыми и белыми. Лепестки кружили в воздухе, медленно опускаясь с потолка, словно снежинки; попадая на секунду в луч света, они становились прозрачными, а затем терялись среди множества других таких же лепестков, упавших на пол сплошным ковром.
Это была благоухающая беседка изумительной красоты. Корнелия узнала экзотический чувственный аромат тубероз и соблазнительную сладость лилий, но тут же обо всем позабыла, потому что оказалась в объятиях герцога и его губы прижались к ее губам.
Снаружи цыганская музыка поднялась до крещендо. Она сломила последнее сопротивление Корнелии, последнюю попытку оставаться холодной и равнодушной. Вместо этого Корнелия отдалась поцелуям герцога, позволила еще сильнее обнять себя, чувствуя, что его губы касаются ее глаз, шеи, обнаженных плеч; затем она услышала его голос, хриплый и грубый от страсти:
— Господи, как я люблю вас, моя дорогая малышка, моя королева!
Он посмотрел на головку, склоненную к его плечу — веки были чуть-чуть опущены, красные губы полуоткрыты, мягкое кружево на груди вздымалось.
