Рискованный флирт - Чейз Лоретта (читаем книги онлайн бесплатно .TXT) 📗
Она улыбнулась:
– Я знала, что ты поймешь.
– Вообще-то я не могу понять подтекст и символическое значение. Но я вижу, увидел, как только с нее удалили грязь, что это исключительное произведение искусства. Я никогда не устану ею любоваться.
Очень любезно, подумал он. Зрело. Интеллигентно. Разумно. Надо только положить руку на стол, и не будет вид но, что она дрожит.
– Я надеялась, что ты ее почувствуешь, – сказала Джессика. – Я была уверена, что ты распознаешь, какая она редкостная и замечательная. Это потому, что она больше будит чувства, чем другие работы, как бы они ни были прекрасны, согласен?
– Будит чувства. – Дейн смотрел на сочные краски, на богато расписанные фигуры. Даже сейчас, когда икона была его, он не решался разобраться в чувствах, которые она в нем вызывала.
Джессика встала, подошла и положила руки ему на плечи.
– Когда я впервые ее увидела после реставрации, она произвела на меня необычайно сильное впечатление. Такой уровень искусства явно выше моего понимания. Ты знаток. Я просто барахольщица, я не всегда уверена, почему некоторые вещи притягивают мой взгляд, даже если не сомневаюсь в их ценности.
Дейн пришел в замешательство.
– Ты просишь меня объяснить, что в ней такого экстраординарного?
– Кроме необычного цвета глаз, – сказала Джессика. – И избытка золота. И мастерства. Ничто из этого не объясняет, почему она вызывает такие сильные чувства.
– У тебя она вызывает сильные чувства, потому что ты сентиментальна, – сказал Дейн и неохотно перевел глаза на икону. Прокашлявшись, он продолжил тоном терпеливого учителя: – Мы привыкли к классической русской угрюмости, но здесь по-другому. Ребенок Иисус выглядит сердитым как будто потому, что устал позировать, или он голоден, или просто жаждет внимания. А у его матери нет на лице обычного трагического выражения. Да, она немного хмурится. Возможно, ее слегка раздражает беспокойный ребенок. У нее на устах полуулыбка, как будто она уговаривает его или прощает, потому что знает, что иначе он не может. Невинное дитя, он все воспринимает как должное: ее улыбку, уговоры, терпение… прощение. Он не знает, кто он, тем более как благодарить за это. И он хмурится и сердится… в благословенном младенческом неведении. – Дейн помолчал; ему показалось, что в комнате стало слишком тихо, а женщина рядом с ним стоит слишком неподвижно. – Все вместе естественно и по-человечески, – продолжал он, стараясь сохранять легкий, нейтральный тон. – Мы забываем, что перед нами фигуры святых, среди художественных условностей и богатого внешнего убранства мы видим простую человеческую сценку. Если бы эта Богородица с младенцем были просто святыми, работа не была бы вполовину так интересна и ценна.
– Я понимаю, что ты хочешь сказать, – тихо проговорила Джессика. – Художник ухватил личность своих моделей, и материнскую любовь, и настроение момента.
– Вот что пробудило в тебе чувства, – сказал он. – Даже я был заинтригован и не удержался от разговора о том, что выражают их лица – хотя они давно умерли и правда не имеет значения. Вот в чем талант художника – он заставляет удивляться. Он как будто подшутил над зрителем, понимаешь?
Дейн заставил тебя засмеяться, словно до боли прекрасное отражение материнской любви было веселой художественной загадкой.
Джессика пожала ему плечо.
– Я знала, что в ней больше, чем видит мой неискушенный глаз, – нежно сказала она, слишком нежно. – Ты такой проницательный, Дейн. – Она отошла и быстро вернулась на свое место.
Но недостаточно быстро. Он успел это заметить до того, как она спрятала, – он увидел это во взгляде, как за секунду до того услышал в голосе печаль… жалость.
Сердце сжалось и забилось от возмущения – на себя, потому что сказал слишком много, и на нее, потому что она быстро, быстрее, чем он, уловила, что он сказал, и хуже того – что он почувствовал.
Но он не ребенок, напомнил себе Дейн. Он не беспомощный. Не важно, сколько он по глупости открыл своей жене, его характер не изменился. Он сам не изменился ни на йоту.
В Джессике он нашел достойную вещь, вот и все! Он намерен извлечь из нее все, что можно. Он, конечно, позволит ей делать его счастливым, но скорее он даст содрать с себя живого кожу и сварить в кипящем масле, чем позволит жене его жалеть.
Глава 15
Потом вошел Эндрюс и с ним Джозеф, первый лакей. Он поставил перед его светлостью бифштекс и эль. Эндрюс резал мясо, а Джессика, которая хотела сама оказать ему эту маленькую услугу, притворялась, что ест завтрак, по вкусу похожий на опилки. Оказывается, она, эксперт по интерпретации мужчин, совсем не понимала мужа. Даже прошлой ночью, когда она обнаружила, что он вовсе не преисполнен самомнения, как она была уверена, и любовь женщин не приходит к нему легко, как она предполагала, – она не догадалась о глубине его несчастья.
Она только напомнила себе, что многие мужчины себя не видят. Например, когда Берти смотрится в зеркало, он видит умного мужчину. Когда смотрится Дейн, он каким-то образом не замечает своей красоты. Для знатока это странно, но мужчины не очень последовательные создания.
Что касается любви женщин… Сама Джессика никогда не трепетала перед возможностью в него влюбиться. Однако она понимала, что другие женщины, даже закоренелые профессионалки, могли решить, что он – не то, за что надо хвататься.
Хотя ей следовало бы понять, что трудность лежит глубже. Она должна была соединить все подсказки: его острую чувствительность, недоверие к женщинам, нервное восприятие родительского дома, горечь по отношению к матери, устрашающий портрет отца и противоречивое поведение его самого по отношению к ней.
Она должна была понять – и разве все инстинкты не кричали об этом? – что она ему отчаянно нужна, что он чего-то от нее ждет.
Он хотел того, чего хочет каждый человек, – любви. Но он хотел этого больше других, видимо, потому, что не получал и отблеска любви с тех пор, как был ребенком. Джессика знала, что должна была засмеяться, как он, и отнестись к этому легко вне зависимости от того, что почувствовала. Не надо было говорить о матерях и мальчиках, которых они любят. Тогда Дейн не посмотрел бы так на нее, и она не увидела бы одинокого маленького мальчика, и Дейн не увидел бы горе в ее глазах.
А теперь он думает, что она его жалеет, или хуже того – нарочно вызвала на откровенность, чтобы он выдал себя. Он, наверное, в ярости.
«Не уходи, – молча взмолилась она. – Сердись, если без этого нельзя, но не отворачивайся и не уходи».
Дейн не ушел.
Если бы Джессика меньше разбиралась в мужской неразумности, его поведение в последующие несколько дней разрушило бы всякую надежду на построение чего-то, хоть отдаленно напоминающего правильную семью. Она решила бы, что он Вельзевул и что он никогда в жизни не был маленьким мальчиком – пусть бы и одиноким, и с разбитым сердцем, – а готовым родился из головы Князя Тьмы, как Афина – из головы Зевса.
Но вскоре она поняла, что к этому Дейн и стремится. Он хочет, чтобы она верила, что он бессердечный развратник, что его интерес к ней – чистая похоть, что она для него – не больше чем забавная игрушка.
К пятнице он совратил ее на подоконнике в спальне, в алькове портретной галереи, под роялем в музыкальной комнате и напротив двери в ее гостиную перед портретом его матери. И это еще только дневные порочные развлечения.
По крайней мере, в занятиях любовью он остался таким же страстным. Сколько бы Дейн ни притворялся холодным и рассудочным, он не мог сделать вид, что не хочет ее или, что доведение ее до безумия в постели есть решающая часть его программы.
Но в остальное время он был тем Дейном, каким все его считали. Он мог часами быть любезным, даже очаровательным, а потом вдруг без видимых причин отворачивался, обливал ее ядовитым сарказмом, или обращался свысока, или расчетливо бросался такими словами, которые должны были привести ее в ярость.
