Катрин и хранитель сокровищ - Бенцони Жюльетта (библиотека книг .TXT) 📗
— Вы хотите сказать, что вы… были влюблены?
— Ну да, почему нет? Ее звали Мари де ла Шенель. Ей было пятнадцать, и она была блондинкой, как и ты… может быть, не такой яркой и не такой красивой! Итак, мы пустились в путь. Я избавлю тебя от полного описания исхода этой гибельной экспедиции, неизбежного следствия нашей молодости и неопытности. Дисциплина там и не ночевала. Каждый из нас думал только о том, чтобы покрыть себя почетом и славой, и нисколько не заботился о пользе общего дела, несмотря на все горькие увещевания короля Сигизмунда, напуганного безумствами, которые мы творили. У него было то преимущество перед нами, что он знал своего врага — турка, чьи смелость и упорство в сражении были ему хорошо известны. Турками командовал их султан Баязет, которого они звали Илдерим, что значит «молния». И, поверь мне, он был достоин этого имени! Его янычары, как огонь небесный, налетали на избранную им цель и сплошь и рядом заставали нас врасплох. Мы встретились с войсками Баязета под Никополем и были разбиты наголову. Не из-за недостатка храбрости, ибо рыцари нашей безумной армии сражались как герои. Может быть, никогда еще это жгучее солнце не видывало такой доблести. Но когда наступил вечер 28 сентября, в плену у султана оказалось восемь тысяч христиан, из которых три сотни принадлежали к самым старинным и прославленным домам Франции и Бургундии: Жан, граф Неверский и я, Анри де Бар, графы д'Э и де ла Марш, Ангерран де Куси, маршал Бусико — почти все из оставшихся в живых. Впрочем, с турецкой стороны потери тоже были очень большими. Мы убили их так много, что султан пришел в неистовство. Большая часть пленников была истреблена на месте, и я никогда не забуду ужас этой кровавой бани.
Мою жизнь пощадили только благодаря слову, замолвленному графом Жаном, с которым я и был отправлен в столицу Баязета. Нас заперли в крепости, где мы должны были оставаться вплоть до прибытия гигантского выкупа, потребованного султаном. Мы находились там много долгих месяцев — столько, что глаз мой, выбитый стрелой, успел затянуться. Но даже преподанный нам жестокий урок не вполне отрезвил нас… во всяком случае, меня. Заключение и бездеятельность были мне в тягость. Я искал способов развлечься. Воспользовавшись тем, что внутри самой крепости мы имели значительную свободу передвижения, я попытался проникнуть в гарем командовавшего крепостью бея, воистину, порыв сумасшедшего! Я был застигнут врасплох, когда пытался перелезть через садовую ограду, схвачен, закован в цепи и приведен к бею. Он хотел отрубить мне голову немедля, но граф Жан узнал об этом вовремя, чтобы вмещаться. После долгих споров и уговоров он убедил их оставить меня в живых, но все — таки я был передан в руки палача, чтобы ответить за преступление, в котором был повинен. Когда тот окончил свою работу, я был жив, но не был больше мужчиной! Они обработали мою рану тем же варварским способом, что и людям, предназначенным для охраны гарема: закопали меня на несколько дней по голову в песок. Я едва не умер от этого, но, по-видимому, мой час тогда еще не настал. Я вернулся во Францию, к своим… и упросил Мари де Шенель выйти замуж за другого.
С широко раскрытыми от ужаса глазами Катрин молча смотрела на своего мужа, как будто видя его впервые. В ней больше не было злости: в глубине ее сердца открылся родник бесконечной жалости к этому человеку, чьи страдания она теперь поняла до конца. Раздававшийся в камере странно спокойный, неторопливый голос Гарэна сменила тяжелая тишина, нарушаемая только звуком сочащейся с потолка и капающей на землю воды. Чувствуя ком в горле, Катрин пыталась найти слова, которые не были бы ни глупыми, ни обидными, ибо она ощутила в Гарэне чувствительную и трепетную ранимость. Как бы то ни было, именно она первой нарушила молчание, заговорив с ним тоном хотя и сдержанным, но невольно окрашенным уважением.
— А… герцог знал о вашем ранении, когда приказал вам жениться на мне?
— Конечно, — с горькой улыбкой откликнулся Гарэн.
— Когда-то моя тайна была известна только герцогу Жану, и он поклялся хранить ее. Филипп узнал об этом совершенно случайно, когда я был ранен возле него в бою. Мы были одни, все остальные телохранители были отрезаны от нас. Он сам меня выходил, привел в сознание и спас мне жизнь, проследив, чтобы меня вынесли из сражения как можно быстрее. И он сдержал свое слово, но я перестал испытывать к нему какую-либо признательность с тех пор, как однажды он воспользовался этим, чтобы выдать тебя за меня замуж. Я думаю, что стал ненавидеть его с нашей брачной ночи, когда твоя изумительная красота открылась наконец передо мной полностью. Ты была прекрасна, но запретна, недостижима для меня… навсегда! А я любил тебя, любил, как безумец, которым, в сущности, я и стал…
Его голос сделался хриплым, и он отвернулся, но в колеблющемся свете факела Катрин увидела слезу, одну-единственную слезу, скатившуюся по его небритой щеке и скрывшуюся в бороде. Побежденная, она упала перед скованным узником на колени и нежно вытерла оставшийся на щеке влажный след.
— Гарэн, — прошептала она, — почему вы не сказали мне об этом раньше? Зачем вы молчали? Неужели вы не понимали, что я бы вам помогла? Если бы я знала об этой ужасной истории раньше, то герцог, клянусь, никогда бы не дотронулся до меня; я никогда не навлекла бы на вас этот стыд, эту жуткую пытку!
— Это было бы ошибкой, моя прелесть. Ты создана для любви и счастья, чтобы давать жизнь. Со мной твоя жизнь зашла бы в тупик…
Гнев Катрин был обращен теперь на другого. Теперь она ненавидела Филиппа… за тот жестокий и холодный расчет, жертвой которого стал Гарэн. Как мог герцог использовать в своих целях тайну этой трагедии, которую ему открыл случай? Ее недоброжелательность по отношению к мужу исчезла.
— Я не могу позволить вам умереть, — торопливо прошептала она. — Мы должны сделать что — нибудь, этот человек, ваш тюремщик, он любит золото. Если мы предложим ему богатство и место, где скрыться, он даст вам бежать… Послушайте, у меня нет денег, но есть мои драгоценности, все камни, что вы дали мне, даже тот знаменитый черный алмаз. Любой из них для этого человека будет целым состоянием…
— Нет, — резко перебил Гарэн. — Не продолжай! Я благодарен за предложение, продиктованное твоим сердцем и чувством справедливости, но у меня больше нет никакого желания жить! Филипп Машфуан и его советники оказали мне услугу, приговорив к смерти. Ты не представляешь, как я устал от жизни.
Катрин не сводила глаз с рук Гарэна, закованных в кандалы. Эти руки наводили на мысль о необычайном смирении и о недолговечности.
— Свобода! — шепнула она. — Свобода — это чудесная вещь! Вы еще молоды и полны жизни и будете богаты, если захотите. Того, что я сохранила, вам хватит, чтобы начать новую жизнь где-нибудь в другом месте… Вдали отсюда вы могли бы начать все сначала…
— Что я буду делать со своей свободой? Продолжать страдать от той изощренной и бесчеловечной танталовой пытки, которой ты для меня являешься? Оставаться Прометеем, скованным своим собственным бессилием и вечно пожираемым заживо стервятником желания, покуда старость не положит этому конец? Нет, Катрин, я помирился с тобой и умру теперь счастливым человеком, поверь мне!
Она еще долго продолжала бы убеждать его, устрашенная мыслью о том, что конец его столь близок. Все это выглядело такой чудовищной несправедливостью!
Она искренне забыла, что только совсем недавно сама подверглась в его руках гораздо более жестокому обращению. Но на лестнице вдруг раздались шаги и гул голосов.
— Кто-то идет, — сказал Гарэн, услышав их. — Тюремщик, и с ним, несомненно, святой отец, который пришел исповедать меня. Тебе надо идти. Прощай, Катрин.
Прости мне, что я не сделал тебя счастливой, и поминай меня иногда в твоих молитвах. Я умру с твоим именем на устах.
Его изуродованное шрамом лицо было таким неподвижным, как будто было высечено из камня. На глаза Катрин навернулись слезы. Она в волнении заломила руки.
