Искусство соблазна - Айвори Джудит (электронная книга .TXT) 📗
Если он и считал ее дурочкой, то ей он этого не показывал. Его темные, с тяжелыми веками глаза впивались в нее, но для нее они были непроницаемы.
Затем он вообще круто сменил тему.
— Можно? — спросил он и, опираясь на подлокотники, подался вперед. Он просил у нее разрешения подняться из-за стола. — Я бы хотел посидеть у камина. — Он не стал дожидаться ее разрешения и встал. — Если захотите, можете ко мне присоединиться.
Он повернулся к ней спиной и направился к шкафу возле окна: мрачному сооружению с бронзовой фурнитурой, на котором стоял чей-то бюст. Он открыл дверцу и достал графин и стаканы.
— Бренди? — спросил он, не глядя на нее.
— Нет, спасибо.
За окном кружились снежинки. Стюарт отражался в окне. Казалось, снег летит ему в лицо. Такой же холодный и нездешний, как и сам Стюарт. Он налил себе бренди на три пальца и вернулся, пройдя мимо нее, к камину. У камина были разбросаны диванные подушки. Стюарт привычными Движениями сложил их так, что образовалось нечто вроде тахты. Он опустился на импровизированную тахту и вытянулся возле камина в нескольких футах от Эммы. Вид у него был вполне непринужденный.
Эмма развернула к нему свое кресло. Оказалось, что оно Может поворачиваться на своей оси и даже качаться. Она откинулась на спинку, положила руки на подлокотники и вытянула ноги к огню. Она завидовала его расслабленной неге, но сама себе такого позволить не могла.
— Так расскажите мне, — сказал он со своей горы подушек, — как вы намерены вернуть статуэтку? Я передать вам не могу, с каким восторгом я жду того момента, когда она окажется у меня, а Леонард, напротив, как можно дальше.
— О, нечестность вашего дяди — едва ли не краеугольный камень в нашей игре. На самом деле мы в основном на его нечестность и рассчитываем.
Стюарт приподнял бровь.
— Хорошо, это я понял, но нельзя ли поконкретнее?
Он подогнул одну подушку себе под плечо, другую под голову, затем привстал, чтобы глотнуть бренди. При этом он продолжал смотреть на нее. Высокий мужчина в свободной домашней куртке. На нем были кожаные домашние туфли.
— Он умен, ваш дядя? — спросила она.
— Так же умен, как и я.
— Да, тогда он чертовски сообразителен, — с сарказмом сказала Эмма.
Стюарт засмеялся, но отрицать этого не стал. Она кратко изложила ему план.
— Я думаю, нам придется разыграть для него «кунье ранчо».
— Кунье ранчо, — повторил он, улыбаясь. В глазах его читался интерес.
— Ну да — кое-что из ничего. Почему «кунье ранчо»? Вы говорите, что будете скармливать крыс куницам, снимать с куниц шкуры, а тушки отдавать крысам, таким образом получая куний мех задаром. Такие вещи обычно нравятся людям, считающим себя сообразительными. На самом деле легче всего провести тех «умников», которые не слишком честны. Может, вы мне не поверите, но тупиц очень трудно зацепить. — В беседе наступила пауза. Довольно напряженная.
— Вы ведь не будете меня обманывать? — спросил он. Да, он решительно все схватывает на лету.
— О нет, — сказала она и хотела было по привычке добавить что-то в доверительном тоне, но Стюарт был действительно умен и подобные приемы на него не действовали. — Вы слишком много против меня имеете. Я могу оказаться в тюрьме.
Он приподнял голову и с серьезным видом кивнул. Глядя на нее, он делал какие-то свои заключения, но что за мысли бродили у него в голове, Эмма сказать не могла.
— Расскажите мне побольше о статуэтке, — попросила Эмма. — Какого она размера? Как она выглядит?
— Она примерно такой высоты. — Стюарт приподнял руку над стаканом бренди на уровне десяти дюймов от пола. — Она зеленая.
Эмма ждала подробностей. Вместо этого он спросил:
— Сколько раз вы участвовали в «играх доверия»?
— Я? Раз десять, не меньше. Но только это были незначительные роли, да и играли мы не по-крупному. Участвовала я и в «играх» покрупнее — раз пять-шесть. Но это было очень давно.
— И какого рода мошенничеством вы занимались? Кроме подделки бухгалтерских документов?
— Вы о подделке записей в гроссбухе? Это со мной в первый раз случилось. — Эмма скромно потупилась. Интересно, он ей верит? — Хотя подписи подделывала неоднократно. По правде говоря, сначала я собиралась подделать вашу подпись, и все. — Зря она вообще-то разоткровенничалась с членом палаты лордов. — Как-то я вела бухгалтерию, настоящую бухгалтерию у епископа.
Эмма улыбнулась своим воспоминаниям.
— Иногда эти уловки бывали довольно забавными. Большинство из них не были противозаконными. Вернее, их трудно классифицировать как противозаконные. Был случай, — она засмеялась, — когда мы поместили в газету объявление о продаже эликсира, который стоил одиннадцать шиллингов. Доставка почтой. Мы назвали этот эликсир «лекарством для настоящих мужчин». Текст гласил, что снадобье вернет тому, кто его примет, «спокойствие и уверенность в себе и приятность ощущений во время того процесса, о котором не принято говорить публично». — Она засмеялась, чуть смущенная тем, что так хорошо запомнила текст объявления. — Это было слабительное. Или еще: Зак обычно стоял на углу Пиккадилли и начинал эту игру. У него был красивый глубокий голос. Он взывал к прохожим: «Вот, друзья мои, лекарство для людей. Я не знаю, как оно работает. Я лишь знаю, что я был слепым и прозрел. Оно как Господне благословение. Я так думаю. Я принял его и выздоровел. Другие приняли его и выздоровели. Все, что я могу вам сказать, — тут он начинал трясти бутылкой в воздухе, — что благодаря ему я снова стал мужчиной».
Эмма смотрела на Стюарта — одетого как истинный английский джентльмен и возлежащего на подушках, как настоящий султан. Она даже порозовела от удовольствия, когда, встретившись с ним глазами, увидела, что взгляд его больше не пустой. Он улыбался — история с лекарством действительно его позабавила. Вдохновленная, она продолжила:
— Я готова была со смеху помереть, слушая про то лекарство, потому что если бы он и впрямь нашел такое средство, то, верно, стал бы его галлонами пить: он в нем вправду здорово нуждался.
Эмма вдруг замолчала и нахмурилась.
Стюарт со своих подушек наблюдал за чередой эмоций на ее лице. Он видел, как веселость сменилась смущением. Заметил, что она разозлилась на себя за излишнюю болтливость. Эмма закусила губу и сказала:
— Простите. Я слишком много говорю. — Она смотрела на Стюарта широко раскрытыми глазами. — Честно говоря, я никогда не думала об этом, пока он был жив. Мы ладили. У нас все было в порядке. Но после того, как...
— После того, что произошло сегодня утром, — закончил он за нее, — никто из нас не может выбросить из головы этот предмет.
«Эмма. Смешная, такая уверенная в себе Эмма. Разве не ты всего двенадцать часов назад сидела, привязанная к стулу — непохожему на тот, в котором ты сидишь сейчас, позволяя мне страстно себя целовать?» Разве кто-нибудь, разговаривая с ней, мог бы догадаться, что она способна на такое, что она способна была позволить ему целовать ее, не говоря уже обо всем остальном?
Один раз. О нет! Он хотел большего, одного раза ему было мало.
В дверь постучали, и слуги в белых перчатках с серебряными подносами появились в дверях для того, чтобы забрать остатки еды.
— Что-нибудь еще, сэр? — спросил один из слуг, перед тем как выйти.
Ему пришлось задать свой вопрос дважды: Стюарт, углубившись в свои мысли, совершенно его не слышал.
— Нет, Миллер, благодарю, — словно очнувшись от сна, сказал он. — Спокойной ночи.
Дверь закрылась с тихим щелчком — не громче потрескивания поленьев в камине. Эмма Хотчкис сидела в кресле, как королева. Странная маленькая женщина.
Какое одинокое, кошмарное детство. Да, она права, именно таким и было его детство, хотя он никогда не думал о нем в таком ключе. Стюарт вдруг понял, насколько в шесть лет он был неадекватен тому, чего от него требовали. Стыд. Разочарование. Как он мог быть одновременно желанным сыном своего отца и сыном своей матери, каким себя в первую очередь считал?
