Трав медвяных цветенье (СИ) - Стрекалова Татьяна (книги полные версии бесплатно без регистрации .txt) 📗
Тут молодец подумал – а чего, как баба, перепугался-то? Ну, почему обязательно нечисть какая? Да мало ль, почему женщины кричат? Надо поглядеть – что за беда.
Помедлив, он поехал на крик. Не больно торопился. Осторожно двигался, осматривался. Впопыхах-то пожалуй, наедешь – не отобьёшься! А так – лёг за камушек – да перестрелял, кто там лишний. В общем – не особо его это задело. Ну, потрусил, на всякий случай.
Так продвигался, и даже с некоторым любопытством – как вдруг прозвучало – что-то вроде его имени. Прислушался – и вновь за крест схватился! Ну – слышит явственно: «Та-ху! Та-ху!» На расстоянии-то – долетает нечётко. Но – похоже! Что там ещё про его душу?! Снова прельщает бес лукавый?! Пока пробирался – всех угодников вспомнил. Однако ж – вольно, невольно – поторапливаться стал. И чем дальше – тем резвей.
Опять – ещё ближе – закричали – да истошно так: «Таху!» – даже начальное «С» проклюнулось… или сам уж он поверил в него. Потому что – показался… голос…
Аж, дух захватило!
Но тут же – благоразумие взяло верх. Да, с чего, думает? Откуда?! Не может быть! Блажь какая-то! В конце концов – чего сам не выдумаешь среди безмолвия лесного? Голос… Тебе, дорогой, этот голос и без чащ-бучил – днём и ночью слышится!
Хм… пусть даже – если кричат: «Стаху»? Что же? Так не одного тебя крестили! Ничего странного. Женщина. Стаха зовёт. Может, ребёнка потеряла, ищет – конечно, звучит отчаянье.
И опять он себя осадил… и опять замешкался…
Тем не менее – во всех волнениях и колебаниях – неотвратимо двигался на голос. А ход у кобылы мягкий да лёгкий. Она идёт – сучок не сломит!
Скоро поднялись на сухое место, откуда ни возьмись, завертелась тропка. Гназд – по ней.
Глядь – на тропе – привязанный конь. Гнедой. Ладный. Щипет траву, склонивши мирную голову. Торока у седла, скарб кой-какой. А главное, ружьё при седле, и хорошее. А седло – без хозяина.
Зато через седло через то – переброшено что-то очень знакомое. Гназд оторопел вконец! Тёмно-красное и белое что-то. И кусок вышитый проглядывает. О Господи! Ну, не бывает столько совпадений!
Вот тут-то - рьяно дёрнул он кобылу на голос. Уж не таясь, поскакал, во весь опор. Но в гуще кустарника пришлось бросить её. Спрыгнув, кинулся на крик. Слышит внятно в этом крике: его зовут. И зовёт… небось, не кикимора!
Голос прозвучал пронзительно, истошно – совсем близко… и в последний раз. Пробежал ещё, прислушался – всё! Тишина гробовая! Заметался – туда-сюда… Не найти! Опоздал, Стаху!
Что ж? Давай, крадучись, хоронясь – шарить вокруг. Спеша – но – чтоб ветка не хрустнула! Рука на курке.
И вдруг, рядом, сквозь сплетение ветвей – дыханье. Хриплое, частое.
Небось, знаешь, когда так дышат…
Ох, и погано стало!
Подобрался… сквозь рябь кустарника разглядел его. Со спины. Вернее, с задницы. Видит – мужик. Грехи человеческие умножает. И – похоже – над мёртвым телом глумится. Не разберёшь, кого там задавил насмерть. Ножка только видна. И башмачок. Красный узорный башмачок, что Стах на эту ножку когда-то своей рукой надевал…
Вот за этот башмачок – снёс ему Гназд башку напрочь. Всего с десятка шагов-то! В тот миг, как приподнялся тот в жадном содрогании.
Брызнуло во все стороны. Полетело кровавое крошево. А тот ещё дёргается, как живой. А из него хлюпает. Тьфу, гадость! Глаза б не глядели!
Да Гназд и не глядел – не до него. Сволок чуть в сторону. Разобрать пытался, что ж там под ним-то жуткое! Кровище! Месиво грязное! Ничего не поймёшь – но ведь знаешь, что! Не хочешь верить – но знаешь! На свет бы не родиться!
Покорёженное нагое тело, голова запрокинутая, закатившиеся глаза. В пятнах крови она казалась совершенно голубой.
Ощупал, осмотрел: что ж ты сделал-то, гад?! Придушил? Прибил? Порвал?
А потом – всё ж услышал. Сердце!
Стах вскочил. Что-то ещё можно! Сбегал до ближнего болотца, шапкой черпнул. Сколь донести удалось – бережно на лицо ей вылил, смывая кровь. Ещё принёс – ещё вылил. Лить и лить на неё холодную воду… Холодные плечи от мерзости отмывать. Тереть да теребить, крепко похлопывать: может, очнётся. Глаза, уста, щёки, шею, плечи, грудь… А ниже – нет. Ниже – смотреть невмоготу.
Прекрасное лицо – было ужасно: мёртво! Вглядывался – и едва узнавал. Сто раз сомнение возникало – она ли? И душа сто раз ёкала в надежде – и сто раз обрушивалась во мрак.
Наконец, вылив предостаточно воды – ощутил в ней слабое движенье. Дрогнуло под рукой, судорога прошла по мышцам. В горле клёкнуло – и она сильно вздохнула. И опять, опять. Задышала, дёрнулась. Ресницы затрепетали, из-под век пробился мутный взгляд. Он понял: смотрит! И – не видит. Не узнаёт.
Сперва обрадовался – по-страшному! Жива! Потом испугался. Потому как – тусклый безучастный взор близкого – это жутко! Её тут не было! Её вообще – не было!
Стах тряхнул её с отчаяньем:
– Лалу!
Зовёт, сам подвывает:
– Лалу! Слышишь?!
Бледные уста её шевельнулись – и замерли. Он – снова – давай трясти её, шлёпать, разминать. Поднял обе руки её за кисти – руки безжизненно упали. Как попало упали. Травой под косой. Будто отделены от тела.
– Лалу! – взвыл несчастный.
Бессмысленный глаз не двинулся. Она часто сглатывала подёргивающимся горлом. А потом глаз тихо закрылся. И всё! Стой над ней, кусай губы – а что делать, не знаешь.
Но делать надо. Гназд пошёл за лошадьми. Коня привёл, Девка-кобылка сама прибрела. Пока ходил – сообразил: у чужого седла – кобеняк свёрнутый. Расстелил его рядом с девушкой, осторожно её туда переложил. Страх сосал: а ну, хребет повредило? И потому подобрал молодец ровную стволину, отесал поглаже – под спину ей. Завернул и плотно рукавами обкрутил. Да ремнём крепко связал. В платье, видит, её не одеть – а из чащи выбираться надо. Надо искать чего-то… Приюта… лекаря… знахаря!
Быстро собрал он поклажу, Гнедого пристроил к Девкиному хвосту. А напоследок – подошёл к мёртвому. Глянул в лицо.
Лицо – попорченное, но что-то определяется. Конечно, трудно узнать в мёртвом – живого. Всё ж – подумав, решил: не было в жизни этой зверской неотёсанной рожи. А может, была – да не вспомнишь. Смотреть – с души воротит! Кто ж ты, подумал, и женщина ли тебя родила? Аль из гнили болотной выцарапался вот таким уже – нелюдем? И ничего тебе – радость земли, красоту мира – поломать, уничтожить, сапогом раздавить.
Времени не было – не то бы отвёл душу! А так – только обобрал его: ощупал, посрезал кисеты с весьма тяжёлым содержимым, снял, что можно было. Например, сапоги хорошие: пригодятся в хозяйстве! Много чести – в сапогах его на тот свет провожать! Да и – волкам вкуснее!
Девушку бережно положил поперёк седла кобылы и, придерживая, поехал прочь. Куда? У кого помощи просить? Что с едва живой девушкой делать?!
На привычные стоянки? Стоянки с хозяйками, а те не золотые. Языками-то чесать! Да и знающих нет. Да и самому туда не хочется – девушку-то!
Стал голову ломать – и доломался! До тётки Хартиковой! Вспомнилось вдруг: ну, да! Здесь, где-то неподалёку, кажется… точно! Вот так, если взять тропою наискось… а там…
Скорей, Стаху! Помнит, не помнит старуха, жива, не жива – а другого выхода у тебя нет! Знахарит бабка. Добрая бабка. И привёл Господь её в этих местах проживать!
Выбрался Гназд на большак – и повернул совсем в другую сторону от Мчены.
Он не зря безжалостно лошадей гнал. Не так близко тёткина деревня была. И день шёл к закату. А, прижимая к себе девушку, нашёл он, что та заметно потеплела. Вскоре она полыхала в его руках подобно хорошему костру. Сперва меленько тряслась, потом пошла дёргаться, а там – всё хуже и хуже. С напряжением Гназд еле удерживал бьющееся, задыхаюшееся тело. Из голубовато-белой она сделалась ярко-розовой. Щёки загорелись, разомкнулись воспалённые уста – и такое понесли!
