Исповедь соперницы - Вилар Симона (читать книги полные TXT) 📗

Почему-то показалось, что мои слова не сильно ее обнадежили. Ушла. Позже я видел ее коленопреклоненной, ушедшей в молитву настолько, что не заметила, когда я подошел. И я вынужден был ждать, когда окончит молиться. Но мое терпение не безгранично. Я взял девушку за плечо.

— Вот что, миледи…

Она вздохнула и поднялась, осеняя себя крестным знамением. Не ожидая, что я собираюсь сказать, заговорила сама:

— Это было изначальной ошибкой, что мы полагались на Тауэр Вейк. И да помогут нам Бог и святые угодники, ибо выхода у нас теперь нет.

Это означало, что она сожалеет, что доверилась мне. С некоторых пор в глубине души я и сам сознавал, что не прав. Но признать это мне не позволяла гордость. Поэтому я принялся уверять леди Гиту, что наше положение не так уж и безнадежно — башня отменно укреплена, подобраться к ней можно только по насыпи, но и насыпь не поможет нашим врагам, ибо ее пересекает ров, а мост поднят. Вокруг — глубокие воды озера, и даже если эти нормандские умники попробуют атаковать нас на плотах и лодках, то в Тауэр Вейк достаточно камней, стрел и дротиков, чтобы отправить их на корм рыбам. Главное для нас — продержаться хотя бы несколько дней, а там поднимутся саксы по всему графству и помогут нам…

— Сомневаюсь, — перебила меня девушка и так резко, что я опешил. Она же, словно почувствовав себя виноватой, взяла мою ладонь своими маленькими ручками. — Разве вы не понимаете, Хорса, что к восставшим скорее примыкают, если они побеждают, а не когда в беде.

— Плохо же вы думаете о своем племени, Гита Вейк, — перебил я ее. — Они годами изнывали под тиранией норманнов и теперь…

— Я бы не назвала ее тиранией, — отмахнулась Гита. И только я набрал в грудь воздуха для отповеди, как она быстро заговорила: — Вы что же не замечали сколько лет саксы мирно уживались с норманнами, вступали в смешанные браки, рожали общих детей, вели общие дела?

— О чем ты говоришь девушка?!

Я презрительно усмехнулся.

— Сейчас я словно слушал этого продавшегося норманнам предателя Эдгара Армстронга. Вы говорите, как он, и это весьма прискорбно, если учесть, что наш герефа покинул графство, предпочел попросту исчезнуть, только бы не вмешиваться в ваше дело, позволив нормандскому попу растерзать вас.

Она вздрогнула, задышала так, что подумал — вот-вот расплачется. Может следовало утешить ее, но я все еще был сердит. Да и отвлекло появление Альрика. Молодой тан пришел сообщить, что под покровом ночи норманны прокрались к мосту и пытаются ножовками перепилить доски там, где мост удерживают на весу цепи.

Мне было уже не до леди Гиты. Я вновь почувствовал жар в крови, почувствовал себя соколом, рвущимся в полет. А потом… Клянусь старыми богами саксов — это была бешеная ночь!

Туман мешал нам целиться в облепивших мост воинов неприятеля. Тогда я распорядился бросать с башни подожженные вязанки хвороста, и в свете их пламени наши стрелы и дротики стали куда точнее поражать цель. Но вместо павших из тумана возникали все новые воины.

Тем временем норманны окружили башню на плотах, на которых были установлены защитные мантелеты [43], и при свете огней довольно метко сражали из луков наших защитников. Проклятые норманны! В конце концов я решил открыть башню и сделать вылазку, дабы сбросить рубивших мост воинов. Но поздно понял свою ошибку. Едва ворота Тауэр Вейк открылись, как норманны устремились на мост, словно осы на мед. Закипела настоящая горячая схватки. Лязг оружия, проклятия, крики — все смешалось в адской какофонии. Мы отбивались, рубились, прикрываясь щитами от стрел. Люди падали, мне залило глаза чьей-то брызнувшей кровью. Я рубил почти вслепую. А подпиленный мост уже накренился, завис на одной цепи. И стал столь скользким от крови, что мы съезжали по нему, как по глиняному откосу. Я сам едва не свалился, но меня удержали. И кто? Мой сын Олдрих. Он выволок меня, уже цепляющегося за край, помог встать, а в следующий миг сам стал сам оседать, и я едва успел подхватить его и внести в башню, ибо в него впились сразу две стрелы. Олдрих вопил не своим голосом, точно в горячке. А тут еще часть норманнов просочились за створку ворот, бились в самой башне, среди рвущихся на привязи коней, блеющих коз. Я кричал, чтобы закрыли ворота, невзирая остались ли еще наши люди снаружи. Главное успеть укрыться в башне.

Олдрих уже не вопил, потерял сознание. Я передал его кому-то на руки, развернувшись, рубанул секирой ближайшего норманна и кинулся помогать кузнецу Аббе и Цедрику закрыть створки ворот. Последнее, что я заметил, так это своего хромого воина Гирта, пытающегося протиснуться в проем створок. Я оттолкнул его назад и створки захлопнулись. Мы вбросили брусья в пазы и смогли перевести дух, несмотря на то, что снаружи сильно стучали, ломились. Я даже различил голос Гирта, славшего проклятья на мою голову, а еще через миг, только его отчаянный вопль.

— Это же был ваш воин, — все еще тяжело дыша, заметил мне Цедрик.

Я только махнул рукой. Неважно потерять одного или двоих, когда спасены остальные. К тому же Гирт спал с одной из моих жен.

За воротами стоял отчаянный стук. Видимо норманны пытались прорубить их секирами. Потом с глухим ударом упал мост — этим псам все же удалось опустить его. И тотчас удары в ворота удвоились. Конечно их створки были сделаны на совесть и нападавшим нужен был по крайней мере таран. А пока пусть наши стрелки поснимают их, пока у нападавших не пройдет охота подставлять себя под жало наших стрел и дротиков.

Но оказалось Утрэд приготовил для них кое-что получше. Он велел лить с башни на нападавших кипящее масло. И как же орали, вопили, стонали эти норманны! Сладостная картина! Враги горели, метались, катались по дамбе, сваливаясь в воду, тонули. Ибо когда масло проникает под доспехи, его адского жжения не охладит даже ледяная вода.

В конце концов норманны отступили. Мы ликовали, кричали, хохотали. А тут еще с таким трудом отвоеванный ими мост воспламенился и Тауэр Вейк оказалась отрезанной от дамбы. Правда и ворота тоже загорелись и нам пришлось изрядно потрудиться, пока погасили их. И все это под обстрелом норманнских лучников.

Когда все окончилось, я почувствовал, как устал. Но самое дивное — у меня не оказалось ни единой царапины. Ну чем не повод, чтоб возликовать! Но я не ликовал. Поднялся на этаж, где лежали раненные. Женщины оказывали им помощь, перевязывали. Я увидел леди Гиту, склонившуюся над Олдрихом. Мой сын был без сознания. Сегодня он проявил себя, как мужчина, спас меня. Я если ему суждено умереть, я буду с гордостью вспоминать о нем.

Гита увидела, как я смотрю на сына.

— Он крепкий парнишка, Хорса. И хотя наконечник одной стрелы с трудом удалось достать, а древко второй раздробилось, но жизненно важные органы все же не повреждены.

Она разрезала куртку и тунику на плече Олдриха, промывала рану каким-то остро пахнущим составом. Чтож, она провела большую часть жизни в монастыре, а там неплохо обучают врачеванию.

— Так я могу быть спокоен за Олдриха?

Гита как-то странно поглядела на меня.

— Этого я не говорила. Ранение серьезное. Хорошо, что он в беспамятстве и не ощущает боли. Я же со своей стороны сделаю, что могу. Но боюсь…

Она как-то виновато развела руками.

— Кость серьезно смещена. Наконечник глубоко ушел, нам пришлось сильно разрезать мышцы, чтобы достать его. И эти щепки от древка стрелы…

Я отвернулся, не мог глядеть, как она что-то извлекает из кровавого месива, в какое превратилось плечо Олдриха. Крови я не боялся только во время схватки. А так… Я не мог этого видеть, начинало поташнивать.

Гита негромко сказала:

— Боюсь, что твой сын, Хорса, не сможет более владеть рукой.

— Рука-то левая, — заметил я, все еще не в силах оглянуться. — Это главное. Настоящему воину нужна правая, чтоб владеть оружием.

И опять этот ее странный взгляд. Я ушел. Мне надо было хоть немного отдохнуть.