Тайна древлянской княгини - Дворецкая Елизавета Алексеевна (бесплатная библиотека электронных книг .txt) 📗

– Во всяком случае, эта женщина выглядит точь-в-точь как княгиня Предслава. – Рулав кивнул. – Остальное трудно утверждать в полночь полнолуния, да еще возле святилища и жальника. Если ты действительно княгиня – как ты сюда попала?

– Я ходила в святилище гадать по луне. Хотела узнать, ушел ли дух моего мужа в Закрадный мир или это он приходит ко мне…

Предслава запнулась: у нее перехватило дыхание, и при виде Рулава, который уже четыре года по мере сил заменял ей всех старших родичей, она с новой силой осознала, насколько она несчастна и одинока, насколько тяжело и почти безнадежно ее положение.

– Конечно, я все знаю. – Рулав сочувственно кивнул, его голос зазвучал мягче, и теперь в нем слышалась скорбь. – В Киеве нам все рассказали, а что случилось, мы узнали еще там, на Суле, когда проезжали мимо. Князь погиб, как и положено мужчине и воину его происхождения. Он теперь у Одина … или у Перуна, не знаю, скорее так. Ты можешь гордиться им. Но, конечно, мне тоже очень жаль!

Варяг подошел ближе и обнял ее; Предслава бросила метлу, уткнулась ему в плечо и разрыдалась. Чуть ли не впервые за эти месяцы, ощутив рядом с собой надежного близкого человека, она дала волю слезам, пытаясь хоть ненадолго расслабиться и забыться.

Обнимая ее, Рулав провел рукой по ее голове, покрытой повоем: тот прилегал непривычно плотно, и длинных кос, светлых, почти как лунные лучи, под ним больше не было. Три месяца назад двадцатилетняя древлянская княгиня Предслава Волегостевна стала вдовой, и на этом, надо думать, ее беды не кончились.

Разглядеть ее толком Вояте удалось только в княжьей избе, где в этот поздний час зажгли и светильники, и лучины в таком количестве, что хоть иголки с полу подбирай. Рулав сперва созвал и успокоил разбежавшуюся дружину, потом убедил коростеньскую стражу открыть ворота – оказывается, там никто не спал, кмети ждали возвращения ушедшей на Святую гору княгини, но не решились сразу отворить неведомым гостям. Когда дружина въезжала в город, вокруг уже толпились жители – женщины в платках, наброшенных на криво повязанные повои, мужчины в вотолах, сукнях и кожухах, накинутых на плечи поверх наспех подпоясанных рубах, в незавязанных черевьях. Навстречу Рулаву с воплями выбежала жена – баба лет на двадцать его моложе, в которой Воята уже не мог разглядеть никакой красоты, но старый княжий кормилец явно ей обрадовался. Княгиня исчезла, и Воята уже думал, что больше сегодня ее не увидит.

– Мы можем устроить вас в гриднице, там теперь есть место, – сказал ему Рулав, и Воята хорошо понимал горечь, прозвучавшую в этих словах: в сражении на Суле погиб не только князь Володимер, но и половина его дружины. – Пусть люди располагаются, я велю подать хлеба и еще чего найдут… хотя сам я так устал, что лучше бы сразу лег спать. А баню истопят утром.

Сам Воята тоже мечтал лишь о том, чтобы уйти от пронизывающего осеннего ветра с мелкими каплями дождя и рухнуть где-нибудь в тихом, теплом месте. Но княгиня Предслава не шла у него из мыслей; он так до конца и не был уверен, что это она, а не та мертвая колдунья, о которой рассказывал варяг.

В просторной гриднице, выстроенной неподалеку от княжьих изб, сразу были видны пустые места – тех, кто ушел и не вернется, в отличие от тех мест на лавках и полатях, на которые гриди Рулава с радостью бросали свои заплечные короба и сгружали снаряжение. Помещение заполнилось шумом, вздохами, грохотом, восклицаниями; в воздухе летали капли воды, стряхиваемые в одежды, повис запах мокрой шерсти и кожи, смешанный с печным дымом. Ладожские гриди дразнили коростеньских: своей же княгини испугались, да так, что бежали без оглядки, чуть портки не намочили! Остававшиеся в Коростене Рулавовы гриди здоровались с прибывшими, обнимались, расспрашивали, излагали наперебой самые важные из местных новостей. И кое-что из услышанного повергло Вояту в оторопь – настолько, что даже спать расхотелось.

– Я все же зайду к княгине, – сказал ему Рулав, наспех убедившись, что с дружиной все в порядке. – Она говорила чудные вещи, я даже усомнился, честно сказать, в своем ли она уме. Говорю тебе это только потому, что ты ее родич.

– Уж это точно – странные, – согласился Воята. – Поначалу она вроде приняла меня за мужа… разве я на него похож?

– Что-то есть. – Рулав окинул его взглядом и кивнул. – Он был на несколько лет старше тебя, вы примерно одного роста, сложения… В темноте и с перепугу можно ошибиться. Это меня не удивляет. Знаешь ли, многие мужчины хотели бы, чтобы она приняла их за своего мужа. – Он хмыкнул, но тут вспомнил, что говорит о знатной вдове, и сделал суровое лицо. – Меня удивляет другое: почему она ожидала встретить своего мужа у реки среди ночи, хотя уже знает, что он погиб? Князь Одд ведь сказал, что она давно должна была получить эту весть, да и косы она обрезала, стало быть, знает. Боюсь, тут творятся нехорошие дела…

– Ты не против, если я пойду с тобой? Ведь мы с ней родичи, и мне хотелось бы разобраться…

– Если княгиня не против, отчего же нет? я спрошу, примет ли она нас теперь или отложит до утра.

Но княгиня, видимо, тоже не слишком хотела спать, поэтому пригласила их прийти. Вслед за Рулавом Воята вошел в княжью избу, предназначенную для семьи и ближней челяди. Княгиня сидела у стола: рядом с ней стоял зажженный литой светильник греческой работы, и теперь он наконец смог ее рассмотреть как следует. Еще там, на берегу, он отметил, что она для женщины высокого роста, сложения худощавого и крепкого. Взглянув ей в лицо, он сразу вспомнил киевскую княгиню Яромилу, ее родную, а свою двоюродную тетку: то же продолговатое лицо с правильными чертами, с легкой горбинкой на прямом носу, вот только молодая коростеньская княгиня выглядела исхудалой, из-за чего скулы казались выше, а щеки впалыми. Брови у нее были шире на внутреннем конце и тоньше на внешнем, светло-золотистые – надо думать, как и скрытые под повоем волосы. Розовые губы, более пухлые в середине, и общее изящество черт, в которых отражались, несмотря на печаль и усталость, сильная воля и острый ум, даже под вдовьим платком делали это лицо привлекательным и желанным. Кожух она сняла и для гостей набросила на повой убрус внакидку: скользнув по нему взглядом, Воята отметил узоры со знаками предков, Закрадного мира и полночного солнца. А еще сорочка швами наружу, синяя гладкая понева, называемая «печальной», – убор вдовы, «горевая сряда» [3].

Две челядинки, молодая и пожилая, зевая и убирая волосы, шепотом вяло спорили, надо ли подавать какое угощение или обождать, пока княгиня прикажет. А сама она, кивком пригласив гостей сесть, разглядывала Вояту, подперев щеку кулаком, с тем же любопытством, что и он ее.

– Так, значит, ты… из дружины Велема Домагостича? – спросила она. – Ты уже говорил, но я… думала о другом и плохо разобрала. Ты сын…

– Хранимира валгородского, – обстоятельно пояснил Воята, теперь уже понимая ее состояние и не сердясь, что раньше говорил на ветер. – А моя мать – Святодара, Святобора и Гневорады дочь, Радогневы Любшанки внучка.

– Да, моей матери двоюродная сестра, – Предслава кивнула. – А ты, стало быть, мой троюродный брат…

– Воигнев. Воята. Отец меня Хвидульвом нарекал, но он погиб, когда я на руках у матери был, рос уже с материнской родней и отчимом, а мать мне дала имя по своему стрыю Воигневу.

Предслава снова кивнула: и в Плескове, где она выросла, и в Ладоге, откуда происходила ее мать, было много варягов и чуди и детям в смешанных семьях часто давали по два имени. Даже ее собственная двоюродная сестра Придислава Ольговна, всю жизнь прожившая в Киеве, имела второе имя – Фрейдис.

– Но вы ведь жили в Вал-городе?

– Пять лет назад отчим умер, а мы с матерью и сестрой еще годик в Вал-городе помыкались и перебрались назад в Ладогу, к ее родне. Меня воевода Велем в дружину взял, сестра Гневаша замужем уже за варягом одним, сын у нее…

– Я тебя не помню. – Предслава виновато улыбнулась и покачала головой. – У нас столько братьев…