Тина и Тереза - Бекитт Лора (библиотека электронных книг txt) 📗
Последние слова она, забывшись, почти что выкрикнула и тут же, оглянувшись, увидела стоящую в дверях задумчиво-печальную Дарлин.
Тина тоже обернулась. После смерти отца мать сильно изменилась: казалась вечно усталой, двигалась медленно, точно во сне. Она старалась не плакать при дочерях, но и ее улыбку они с того страшного дня видели редко, хотя знали: мать только внешне стала суровей и словно отдалилась от них; на самом же деле только любовь к детям и привязывает Дарлин к жизни. Тина опустила голову. Улыбки отца ей вовек не видать, и от материнской осталась лишь бледная тень. А теперь еще Тереза грозится уехать!
И, воспользовавшись моментом, она сказала:
— Мама, Тесси хочет уехать!
— Я слышала, — спокойно произнесла Дарлин, перехватив укоризненный взгляд Терезы, который та послала сестре. — И даже поняла, почему. Сядь, Тесси! — кивнула она вскочившей на ноги дочери. — Поговорим.
Она заговорила, но не сразу — с минуту глядела на дочерей, тревожно ожидающих ее слов. Тина смотрела на мать широко раскрытыми доверчивыми глазами, а Тереза… Откуда в ней такая готовность к переменам, такие тайные скрытые силы, каких совсем не чувствуется в Тине? Верно что-то в ней уже утвердилось, созрело, тогда как душа Тины еще мягка, как воск. Очевидно, злоба окружающих, в частности этой проклятой Фей, заставила Терезу начать постижение законов реального мира, задуматься над жизнью, сбросив одежды детства. И в то же время Дарлин видела: взгляд глаз дочери, сияющих, темных, как перезрелые вишни, полон романтических грез, как и у Тины. Они обе мечтали, только по-разному или о разном… Просто душу Тины питает то, что давно утвердилось в мире, а Тереза из тех, кто творит собственную веру. И то, и другое одинаково неплохо.
— Я понимаю, Тесси, — сказала Дарлин, — ты хочешь там добиться того, что, как ты думаешь, не удастся сделать здесь. Но дело не во внешнем мире, а в нас самих. Мы рождены теми, кем рождены, человеческую натуру бывает трудно переделать, хотя, конечно, бывает и так, что порой намного больше усилий надо приложить, чтобы остаться самим собой. Кто сказал тебе, что там, в далеких краях, тебя ждут счастье и успех? Ты еще плохо знаешь не только людей, но и саму себя. Тина права — что ты там будешь делать? Определись сначала в своих склонностях… Конечно, там тебя никто не знает, и ты можешь попытаться создать в глазах людей новый образ, но стоит ли? Превращение не произойдет по одному лишь желанию! Трудности будут везде и, может быть, там как раз больше!
— Значит, я навсегда так и останусь «Хиггинс»? Нечего и пробовать что-либо изменить? — Она сжала губы, и глаза ее — чужие в этой семье — были полны укора, перед которым Дарлин чувствовала бессилие.
— Я в тебя верю, — сказала она, — если ты это имеешь в виду. Просто я считаю твое решение несвоевременным. Опрометчиво так поступать, Тесс! Тебе же всего шестнадцать!
Дарлин сказала так и подумала: «Не то, не то! Нужны какие-то иные слова!» И вдруг вздохнула полной грудью: прочь разум, надо дать волю чувствам, и все решится само собой!
— Доченька, я не переживу, если ты уедешь. — Она привлекла Терезу к себе. — Милая, не уезжай!
— С тобой останется Тина… — пробормотала девушка, разом почувствовав, как защемило в груди.
— Вы обе нужны мне. И особенно — сейчас.
Дарлин увидела, как осветилось улыбкой лицо облегченно вздохнувшей, сбросившей напряжение ожидания Тины, и почувствовала на своей щеке слезы Терезы, одновременно ощутив пожатие ее руки.
«Она останется», — подумала Дарлин.
Тина проснулась рано, едва занялся рассвет, но долго не открывала глаз. Полусонное тепло постели приятно обволакивало тело; откинув распущенные длинные волосы, девушка отвернулась к стене, чтобы не мешал бьющий в щель между двумя занавесками белый утренний свет.
Вскоре часы в соседней комнате пробьют шесть, поднимется мать, потом из кухни потянет ароматом кофе и запахом поджаренного хлеба. Тогда можно вставать и одеваться, но перед этим еще поболтать с Терезой: за пять минут — обо всем на свете. Потом Тина обычно выходила на крыльцо и улыбалась наступившему новому дню, солнцу и океану, потягивалась и стояла с минуту, ощущая босыми ступнями приятное тепло нагретого солнцем пола. Затем умывалась и шла обратно в комнату, где Тереза уже возилась со своими волосами. Она всегда долго копалась, и у девушек случались беззлобные перепалки — возле небольшого зеркала двоим не хватало места. Впрочем, всерьез они никогда не ссорились и, что редко бывает между сестрами, в детстве ни разу не подрались.
Тина, повернувшись, открыла глаза и почти сразу в изумлении села: постель Терезы была заправлена, и сестры не было в комнате. Который же час? Тина на миг ощутила состояние, какое бывает, когда, порою, проснувшись после дневного сна, думаешь, что пришло утро: чувство странного несовпадения времени и пространства.
На покрывале что-то белело. Листок бумаги, который Тина не сразу решилась взять. На нем крупным почерком было написано: «Дорогие мама и Тина, я уезжаю. Придет время, когда вы поймете, что я поступила правильно. Простите меня и не плачьте! Тереза».
Тина вихрем — как была, в ночной сорочке, — выбежала в соседнюю комнату, а оттуда — на кухню.
— Мама! Тереза уехала!
И, резко вытянув руку, протянула записку.
Лицо Дарлин сначала стало серым, потом на нем запылал неестественно яркий румянец — совсем как в тот ужасный день, разрубивший ее жизнь на два куска, навеки определивший границы «до» и «после», — день смерти Барри. Быстро прочитав записку, мать бессильно опустила руки.
— Может, попробовать догнать?! Окно было открыто, наверное, она выбралась через него, пока я спала! — растерянно говорила Тина. — Мама, вдруг мы успеем ее вернуть!
— Вернуть? Бесполезно… — Дарлин подняла глаза на висящие на стене старые часы. — Дилижанс отошел полчаса назад. Да и вообще… насильно ведь не заставишь… Тело человека можно удержать, но душу…
— Но что с ней будет, если она не вернется?!
— Не знаю. — Дарлин стояла с каменным лицом, но внутри все разрывалось на части. Глупая девочка! Ее малышка Тереза! Что это — безрассудство рвущейся в неведомую бездну юности, или нечто большее — таинственный голос крови? Разумом женщина еще не осознала до конца, что Тереза уехала, что Терезы нет, но сердце уже ныло, ныло от боли. Ведь это она, она, Дарлин Хиггинс, выкормила эту девочку своим молоком, с младенчества прижимала ее к груди, а после — воспитывала, переживала за ее невзгоды и — Бог свидетель! — любила, любила, как родную дочь!
— Да как она могла! Ей совсем нас не жалко, мама! — воскликнула Тина.
И Дарлин опять повторила:
— Не знаю…
Женщина винила себя: она же вчера не поверила, что Тереза всерьез решила уехать, потому все так и случилось! Господи, да разве легко отдавать своего ребенка в руки безжалостной судьбы! Конечно, с самого начала помнишь, что когда-нибудь придется это сделать, и все же… как тяжело! Пока дети маленькие, не часто задумываешься о времени разлуки, зная, что они еще долго будут с тобой; но они вырастают, и понимаешь все яснее, чувствуешь: они уйдут своей дорогой; даже если останутся рядом, все равно отдалятся и не будут, как в детстве, в безраздельной доверчивости тянуться к тебе, потому что ты, хотя и любима по-прежнему, уже не являешься для них осью мира, средоточием всех его знаний, доброй волшебницей, способной понять и решить все проблемы. Да, ты это знаешь, но… Смерти тоже все боятся, но кто в нее по-настоящему верит?
Тереза возникла из неизвестности и ушла в неизвестность, а Тина? Неужели придет и ее черед?
Дарлин крепко обняла дочь — Тина плакала, чувствуя, что потеряла нечто очень большое: кусочек привычной жизни, родного мира, одну из главных его частей, без которой уже ничего никогда не сложится так, как было раньше; потеряла не только сестру — бесконечно близкое существо, закадычную подругу, единомышленницу, хотя… может, в чем-то существенном они все-таки были разными? Нет, просто Тереза совершила ошибку, но какую! И теперь вместо Терезы была пустота, которую ничем не заполнить. А мать? Как ей пережить такое?
