Мадам Змея - Холт Виктория (версия книг TXT) 📗
Она молчала. Франциск знал, что Диана не на шутку испугалась.
— Что сейчас с вашим отцом?
— Там он состарился раньше срока сир.
— Я рад. Я могу избавить вас от волнения. Я, правитель Франции, являюсь рабом красоты.
— Ваша доброта известна всей Франции, сир.
— Теперь мы понимаем друг друга. Я попрошу вас об одной услуге.
Она отодвинулась от Франциска, но королю надоела игра. Он быстро добавил:
— Я хочу поговорить с вами о герцоге Орлеанском.
— О маленьком герцоге!
— Он уже не маленький! Он скоро станет мужем. Что вы о нем думаете?
— Не знаю, сир. Я видела его всего лишь раз или два.
— Говорите смело. Скажите, что он — неотесанный, мрачный дикарь и больше похож на испанского крестьянина, чем на сына короля. Я не стану спорить.
— По-моему, он — красивый юноша.
Король засмеялся.
— Неужели, Диана, ваши блестящие глаза могут только пленять, но ничего не видят? Я сказал вам — не выбирайте слова с такой осторожностью.
Она улыбнулась.
— Мне кажется, сир, он застенчив и неловок. Но он еще молод.
— Вечное женское объяснение! Он еще молод! А раз так. Женщины испытывают к нему нежность. По годам он уже взрослый мужчина, однако я не вижу в нем мужских черт.
— Я слышала, он часто оказывается первым на охоте.
— Собаки тоже мчатся впереди! Я думал о воспитании сына и решил сделать вас его нянькой.
— Сир!
На лице короля появилась насмешливая улыбка.
— Моя просьба не содержит в себе ничего, что способно оскорбить целомудренную Диану. Все очень просто: моя сестра и мадемуазель д'Эйлли считают, что мальчик заслуживает сочувствия, а не упреков. По их мнению, лишь мягкая женская рука поможет ему сбросить с себя уродливую испанскую кольчугу и надеть французский костюм. Я выбрал вас. Вы должны поспособствовать этим переменам. Ни моя сестра, ни мадемуазель д'Эйлли не знают пока о моем выборе. Вы достаточно умны, чтобы понять причину этого. Вы, Диана, — моя избранница.
Он пожал плечами.
— Мадемуазель д'Эйлли может заревновать, вы понимаете? Чувственная роза способна порой позавидовать благородной лилии. Венера может испытать зависть к Диане. Она знает, как загораются мои глаза при упоминании вашего имени, как восхищаюсь я вашей добродетельностью, хотя порой и сожалею о ней. Что касается моей сестры… Вы — убежденная католичка, а моя драгоценная Маргарита флиртует с новой верой. Я, ваш король, выбираю вас. Я выбираю вас за ваши добродетели, честность, достоинство и острый ум. За то, что вы — женщина, которой Франция вправе гордиться. Я назначаю вас воспитательницей моего сына. Я хочу, чтобы вы помогли ему обрести изящные манеры. Пусть в нем повторятся мои достоинства — если таковые, на ваш проницательный взгляд, существуют, — и пусть он избежит моих недостатков.
Теперь Диана улыбалась.
— Кажется, я поняла вас, сир. Я стану его другом. Бедный мальчик! Он нуждается в друзьях. Я сделаю из него джентльмена. Я польщена тем, что мой благородный король счел меня достойной такого задания. У меня нет сына. Я всегда мечтала о нем.
— О, — воскликнул король, — мы мечтаем о сыновьях, не предполагая, что они могут оказаться такими, как Генрих Орлеанский. Я верю, что вы отлично справитесь с этим поручением.
Беседа закончилась. Диана поклонилась и покинула короля, который после ее ухода продолжал думать о ней с легким сожалением.
Молодой Генрих лежал в огороженном саду, наблюдая за облаками, бежавшими по летнему небу. Здесь он чувствовал себя в безопасности. Если он услышит чьи-то шаги, то успеет вскочить и умчаться. Он хотел быть один, он всегда желал этого.
Он предпочел бы находиться не в Париже, а в Амбуазе. Он ненавидел Ле Турнель, старый дворец возле Бастилии — тюрьма напоминала ему о мрачных днях детства. Отец не хотел жить в слишком темном и старомодном Лувре, он собирался перестроить его. Франциск всегда вынашивал подобные планы. Он строил Фонтенбло. Это будет действительно красивый дворец. Отец постоянно обсуждал, что следует сделать, кому поручить работу. Он любил демонстрировать свой вкус, все восхищались Франциском, потому что он — король.
Генрих ненавидел своего сиятельного отца, это чувство с годами усиливалось, потому что Генриху всегда хотелось быть таким, как Франциск, король Франции.
Как он говорил! Как ему на ум приходили все эти блестящие мысли? Как ему удавалось так много знать и при этом находить время для охоты, чтения книг, пения, общения с женщинами? Генрих не понимал этого. Он знал лишь, что этот необыкновенный человек был лжецом, обманщиком. Именно по вине отца на долю Генриха и его брата, дофина Франциска, выпали тяжкие испытания.
Они должны были поехать в Испанию — на короткий срок. Так им сказали. Им предстояло стать заложниками, потому что отец потерпел поражение в битве с королем Испании; ему пришлось дать обещание жениться на сестре испанскою короля Элеоноре и сделать многое другое. Его сыновьям предстояло занять место Франциска в испанской тюрьме — это должно было стать залогом того, что французский король сдержит свое слово. Заточение будет недолгим! Освободившись, отец забыл о своих обещаниях и сыновьях.
Они пересекли Пиренеи и оказались в Испании. На четыре года стали пленниками этой ненавистной страны.
Молодой Генрих сорвал травинку и принялся жевать ее. Слезы заволокли его глаза. Сначала плен не был тяжким, Элеонора заботилась о них. Она любила братьев, обещала стать их новой матерью. Она была добра к ним, хотела сделать их хорошими католиками; она стремилась завоевать любовь мальчиков.
Но потом король Испании понял, что король Франции — лжец; маленьких мальчиков отняли у доброй дамы, которая должна была стать их мачехой, и передали грубым мужланам, которые издевались над сыновьями обманщика.
Генрих страдал от унижения, его брат Франциск часто болел. Генрих ужасно боялся, что Франциск умрет, и тогда он останется в Испании один.
Они выросли из своей одежды и получили взамен старое пыльное тряпье. «Посмотрите на маленьких принцев! — говорили стражники. — Это сыновья лжеца, короля Франции!» Да еще на испанском! Они отвечали лишь тогда, когда мальчики обращались к ним на испанском. У Генриха не было способностей к языкам, но он овладел испанским. Ему пришлось это сделать. И за это отец презирал его. Генрих забыл родной французский.
Как обрадовались они с братом, узнав, что скоро вернутся домой! Домой… через четыре года! Генрих покинул Францию пятилетним малышом. Когда он возвратился на родину, ему уже было девять. Он думал, что теперь начнется счастливая жизнь. Но крупный мужчина в костюме, расшитом драгоценными камнями, обожаемый всеми человек, к которому все тянулись, недовольно посмотрел на своих сыновей и сказал им что-то. Генрих вовсе его не понял, Франциск — лишь отчасти. Потом король назвал их надутыми испанскими донами. Все засмеялись. Генрих возненавидел смех. Он сам никогда не смеялся. Беда заключалась в том, что он хотел смеяться, но не мог.
Молодому Франциску было легче. Он был дофином, люди держались с ним почтительно, потому что ему предстояло стать королем. Они не обращали внимания на мрачного Генриха. Отец пожимал плечами и почти не смотрел на сына. У Генриха не было друзей.
Он лежал на траве, погруженный в свои переживания, когда в саду кто-то появился. Это была дама в черно-белых туалетах. Он вскочил с земли. Он ненавидел ее, потому что должен был кланяться ей, но не умел это делать изящно. Люди смеялись над его неловкостью. Неуклюжий испанец! Он больше похож на крестьянина, чем на герцога!
Женщина улыбнулась, и Генрих увидел, что она красива. Улыбка была искренней, дружеской, без намека на превосходство и презрение. Но в следующее мгновение Генрих не поверил этой улыбке, насторожился.
— Надеюсь, ты простишь меня за то, что я нарушила твое уединение, — сказала дама.
— Я… я сейчас уйду и предоставлю сад вам.
— Пожалуйста, не делай этого.
