Арджуманд. Великая история великой любви - Мурари Тимери Н. (читать книги без регистрации полные txt) 📗
Те меварцы, которых удалось подчинить, непрерывно сражались друг с другом. Их небольшие уделы утопали в крови, княжества были раздроблены, но нам было на руку поощрять междоусобные распри, ведь они отвлекали от борьбы с нами, Моголами.
Я вел на бой сто пятьдесят тысяч воинов. Семьдесят пять тысяч ехали на лошадях и слонах — моголы, джаты [69], догра [70]… Пехотинцев было столько же. Слоны тащили сорок пушек.
Поодаль следовал обоз — тысячи людей, чья задача кормить и обеспечивать армию всем необходимым. Пятьдесят тысяч повозок, груженных зерном, тысячи голов скотины, козы, птица… Если бы провизии не хватило, мы бы приобрели ее у крестьян, но не стали бы мародерствовать. Ведь теперь мы, Моголы, были не завоевателями, а правителями, так что не стоило настраивать крестьян против власти.
Движение обоза сопровождалось несмолкаемым шумом — поскрипывала слоновья упряжь, позвякивали уздечки лошадей, громыхали повозки, визжали колеса, щелкали плети погонщиков, били дундуби, трубили роги, отрывисто покрикивали, отдавая команды, офицеры…
Прямо передо мной вперевалку шли пять слонов со штандартами. Я, как всегда, ехал на Байраме. Своего слона я назвал в честь полководца Акбара. Мой слон, умный и бесстрашный, ничего не боялся; зато боялись его — концы бивней Байрама были снабжены металлическими наконечниками. Рядом конюх вел в узде моего коня Шайтана. Сзади в ратхе ехала Арджуманд. В ее повозке хватило бы места, чтобы разместить на ночлег четверых, но мою жену сопровождала только служанка, Сатьюм-Нисса Кхананам. За ратхой, на таком расстоянии, чтобы услышать зов, ехал хаким, Вазир-хан. Непривычный к лишениям, он заметно нервничал и, конечно, предпочел бы наблюдать будущую мать в роскоши дворца, но моя жена не дала себя уговорить. Я гордился ее мужеством и преданностью. Другая помахала бы рукой с балкона на прощание и вернулась бы в прохладу дворца, к своим подругам… Рядом с Арджуманд я просто обязан быть смелым!
Об удобстве моей жены неусыпно заботился Иса. Каждый день он верхом летел вперед, дабы убедиться, что место ночлега прохладно и чисто, что есть вода для омовения и приготовлена еда. Затем он скакал обратно по жаре, только чтобы удостовериться, что госпожа чувствует себя хорошо. Он беспокоился о ней не меньше, чем я сам.
Шел уже двадцатый день пути — вся армия подстраивалась под скорость движения моего слона, а он в походах никогда не спешил. На исходе этого дня я получил донесение, что один из мятежных князей Мевара, узнав о нашем приближении, укрылся в своей крепости Удайпур. Я ждал этого. Наши силы были неравны — он не мог тягаться со мной численностью, только военной хитростью…
В ту ночь у меня был совет с командирами-тысячниками. Они готовы были смириться с необходимостью длительной осады — это было единственное, что я мог от них услышать. После совета я остался один и долго сидел, завернувшись в плащ, погруженный в раздумья. Ночь была холодная. Вдруг вошел Иса, лицо его было искажено волнением. Вид слуги испугал меня.
— Что случилось, Иса?
— У ее высочества… началось кровотечение.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Тадж-Махал
1049/1639 год
В империи царил голод. Не было дождей, даже реки, бежавшие с гор, превратились в жалкие ручьи. Земля потрескалась, стала сухой и твердой, поля походили на пустыню. Днем и ночью под зловещее завывание рогов горели погребальные костры — все новые и новые жертвы засухи с дымом возносились на небеса. Люди ели что попало — собак, корешки, кору деревьев, потому что на базарах не было продуктов, а когда ничего съестного вокруг не оставалось — тихо ложились и умирали. Поля были буквально усеяны мертвыми телами. Тех, кого не сжигали на гатах, обгладывали шакалы и грифы. Деревья, цветы и трава увяли и пожухли, ландшафт стал однотонным, приобрел унылый бурый оттенок, цвет смерти. Вскоре так же окрасилось небо.
Гробница стояла заброшенная, невысоко поднимаясь над землей, мрамор потускнел от пыли. Река позади нее превратилась в слабо пульсирующую затхлую струйку. Русло было открыто беспощадным лучам солнца, словно высохшее брюхо исполинской рептилии.
Сита сидела на полу в своей лачуге. Крыша давала тень, но не спасала от вездесущей жары, скрыться от нее было невозможно. Сита похудела, в мутном свете видны были выпирающие кости. За спиной лежали дети, они поскуливали, ныли, плакали, но Сита не могла их утешить. Сейчас они не нуждались в ласке — им нужна была только еда.
Мурти, сгорбившись, сидел снаружи на корточках, коленки торчали в стороны, напоминая воткнутые в землю сломанные палочки. Часто моргая, он следил за приближением пыльного облака и пытался угадать, что же такое движется по равнине. Сидящие рядом мужчины тоже всматривались в темное пятно на горизонте.
— Он возвращается, — хрипло прошептал Мурти. Получилось совсем тихо, но ему не хотелось повышать голос и звать Ситу.
— Да, — с горечью проговорил сосед. — Что нам с этого? Он не видит, что люди мрут от голода, ему есть дело только до этой могилы.
— А я слыхал, в Лахоре люди подали ему прошение, и он открыл житницы. Нам тоже нужно подать прошение — завтра, когда он выйдет на стену крепости.
— Тебе что, жизнь недорога?
— Есть ли разница, какой смертью умереть? Я и так умираю с голоду. Если меня казнят за то, что я попрошу хлеба, тем лучше. Пойдешь со мной?
Сосед Мурти, пенджабец, осторожно поскреб тощее лицо, словно проверяя, держится ли еще плоть на костях. Он обернулся, посмотрел на свой дом. Один ребенок уже умер, во втором едва теплилась жизнь, жена лежит, безучастная ко всему.
— Надо поднять и остальных. В Лахоре, я слыхал, собралась огромная толпа.
— У крепости будут люди.
— Ты должен идти впереди. Ты сможешь передать прошение падишаху.
Мурти согласился. Да, это так: он может позволить себе быть храбрым, он был под защитой. Кто ему покровительствовал? Мурти не знал этого, но чья-то рука из крепости над рекой по-прежнему оберегала его. Он пытался выяснить имя благодетеля, но никто не отвечал на его вопросы: «Кто обо мне заботится? Кому есть до нас дело?» Когда Сита потеряла сознание и упала рядом с писцом, ее принесли домой. Вскоре пришел хаким, которого Мурти не вызывал. Шелковые одеяния и дорогие украшения выдавали его высокое положение — это был личный лекарь правителя. Осмотрев Ситу, хаким выписал лекарства и проследил, чтобы их доставили. Преодолевая страх, Мурти решился задать вопрос: «Кто послал тебя?», но хаким не ответил — пробормотал, что проходил мимо и заметил упавшую женщину. Мурти знал, что он лжет, но лишь поклонился в знак благодарности.
Через несколько дней лекарь вернулся, чтобы посмотреть, как чувствует себя Сита. Она выздоравливала, к ней вернулись сила и краски. В их хижине появилась еда, присланная из дворцовой кухни: рыба и яйца, молоко, овощи — всего было в достатке. Мурти больше не задавал вопросов, чья это милость. Вместо этого он спросил хакима, указывая на возводимую гробницу:
— Бахадур, ты знал ее?
— Да, — тихо ответил хаким.
— Какой она была?
— Храбрая женщина… Слишком храбрая, если только это можно считать недостатком.
Лекарь ясно дал понять, что не хочет продолжать разговор, но его слова порадовали Мурти. Наконец-то человек, который знал ее, сказал хоть что-то и говорил о ней с благоговением. Храбрость в представлении Мурти была присуща только мифическим персонажам — Бхиме, Арджуне [71], — но никак не обычным смертным.
Шах-Джахан вышел из дворца, когда горизонт перерезал оранжево-красный круг солнца. Иса ждал, ждали визири и солдаты, ждали придворные… О приближении властителя к жарока-и-даршану возвестил бой дундуби. Все, кроме Исы, теснились на почтительном расстоянии, за золотой оградой.
