Кречет. Книга IV - Бенцони Жюльетта (читать хорошую книгу полностью TXT) 📗
Жиль очень удивился, когда Малавуан перевел его слова на язык Пророка, а потом, для очистки совести, и на португальский, но негр по-прежнему не отвечал.
— Он нужно спать! — заговорил Понго. — Моя дать, что нужно.
Турнемин и капитан не стали мешать индейцу и вместе вышли на палубу. Поднялся ветер, корабль на всех парусах шел на юг, волны бились о борт.
Жиль подставил лицо ласковому бризу, радуясь, словно увидел утренний свет после полной кошмаров ночи. Он был счастлив, что спас негра, — про себя уже окрестил его Моисеем, поскольку поговорить с ним и узнать его настоящее имя не удавалось. В том, что невольник остался жив. Жиль видел хороший знак; ему, считавшему себя борцом за свободу, предстояло вскоре вступить во владение плантацией, на которой трудились и наверняка страдали сотни две рабов — братьев по крови спасенного им гиганта.
И когда Малавуан спросил его:
— Что вы собираетесь с ним делать? Не повезете же назад в Африку? На Санто-Доминго придется решать: либо продать его, либо оставить.
Жиль искренне ответил:
— А почему бы не дать ему возможность жить, как он сам захочет?
— Потому, что на Санто-Доминго это невозможно. Конечно, случается, рабов отпускают на волю, но только тех, кто уже получил кое-какое воспитание, образование. Этот же бедолага попал сюда прямо из джунглей, не говорит ни на одном нормальном языке, как только он окажется в Кап-Франсе, сразу же попадет в лапы какого-нибудь торговца «черным товаром». Не хотите продать, так оставьте у себя. В «Верхних Саваннах» для него найдется дело.
— А если он не захочет работать на плантации? Я не буду заставлять негра за свое спасение гнуть на меня спину. А может, вы захватите его с собой, когда «Кречет» отправится в Африку? — хитро улыбнулся Жиль, наблюдая не без удовольствия, как багровеет от возмущения обветренное лицо капитана.
Турнемин ждал взрыва и дождался.
— Шевалье, — воскликнул Малавуан, — хоть я намного старше, но очень вас уважаю. Позволю себе добавить: я привязан к вам. Хотел бы иметь такого сына… Но стать плантатором при ваших идеалах, от которых за версту несет гуманистическим учением Жан-Жака Руссо, — все равно, что совать голову в петлю. Лучше уж заберите доход от плантации, возвращайтесь в Бретань, купите там поместье и проповедуйте гуманизм среди своих крестьян: они хоть что-то в этом поймут. И то я не уверен… Но говорить о свободе с дикарями — чистейшее безрассудство: они же словно малые дети. Обращаться с ними по-человечески — да, согласен, но не вздумайте читать им знаменитую Декларацию прав человека, произведенную на свет американцами; по мне, так они сами еще от нее наплачутся. Хорошо, если негры просто сочтут вас ненормальным, а то еще и прихлопнут…
Переведя дух после столь непривычно длинной для себя речи, Малавуан вздохнул, взял бутылку рома, которая всегда была у него под рукой, и хорошенько хлебнул.
Жиль подождал, пока он утолит жажду, а потом сказал:
— Капитан, для человека, который так уважает общественное мнение, вы действуете порой весьма неожиданно, даже для тех, кто вас хорошо знает. Ответьте мне, к примеру, откуда у вас черный пиратский флаг, так внезапно оказавшийся на нашей мачте? Кстати, не пора ли его спустить?
И правда, они совсем забыли про полотнище с черепом и костями, которое вызывающе развевалось на фоне синего неба.
Малавуан захохотал и приказал матросу забраться наверх и снять необычное украшение.
— Я вытащил его из сундука, — объяснил он. — Всегда беру его в плавание; вы даже представить себе не можете, как он мне помогает.
Взять хотя бы сегодняшний случай: ваш выпад против союзнического судна мог поставить Версаль и министра морского флота в затруднительное положение. Этот дон-Как-Его-Там обратится с жалобой к властям, и они распорядились бы отыскать дерзкого француза. А вот связываться с простым пиратом в этих краях, где морской разбой — привычное дело, никто не станет. Этим тут никого не удивишь…
НЕОБЫКНОВЕННЫЙ ЛЕКАРЬ
Пятнадцатого июля 1787 года в девять часов утра матросы «Кречета» увидали по левому борту узкий мыс — на горизонте показался остров Санто-Доминго. В тот момент они находились приблизительно в сорока милях от него, но подходы к бывшей Испаньоле преграждала цепь островков и выступающих или спрятанных под водой рифов — добраться до цели оказалось непросто, лишь через день, к заходу солнца, крылатая фигура на носу парусника пересекла невидимый вход в пролив Кап-Франсе, и капитан Малавуан приказал выстрелить из пушки, вызывая лоцмана. Впрочем, тот так и не появился.
— Небось другое корыто тащит! — проворчал Малавуан. — Да и вообще, тут не больно-то торопятся. Видно, придется ждать до завтра. Прогуляемся-ка мы на берег…
— А без лоцмана вы не пристанете? — спросил Турнемин, которому не нравилась такая задержка — он торопился найти настоящего врача для черного гиганта.
Несмотря на неустанные заботы Понго, буквально не отходившего от больного, нога Моисея, как теперь все называли пленника, не заживала.
Видимо, в тканях застряло какое-то чужеродное тело, осколок кости или еще Бог знает что, потому что, хотя рана вроде бы и затянулась, нога распухла и приобрела зловещий синеватый оттенок. Температура у больного продолжала подниматься, он, несомненно, сильно страдал, несмотря на успокоительные средства, которыми его щедро потчевал Понго. Жиль уже стал бояться, как бы не пришлось прибегнуть к ампутации прямо на корабле.
Капитан не слишком почтительно пожал плечами.
— Конечно нет, что вы! В тропиках ночь накрывает вас, как одеяло. Десяти минут не пройдет, как вокруг будет черно, но я и при свете не стал бы рисковать, хоть и бывал здесь не раз.
Как нужно знать фарватер, чтобы не напороться на подводную скалу, увернуться от рога Большого Барана и не сесть на рифы — они здесь к самой килен-банке подходят! Особенно страшен один — Обманщик. Вот уж кто оправдал свое имя; море должно совсем взбеситься, чтобы он оголился. Теперь смотрите сами: если вам так не терпится вспороть брюхо своему судну о скалу, пожалуйста…
Этой ночью Жиль не ложился. Он не мог оставаться в тесной каюте, все смотрел и смотрел на неведомые земли, куда через несколько часов он ступит с верой, отвагой и горячим желанием полюбить их. Разве заснешь, когда за порогом Новый Мир, особенно если ты бретонец и в тебе живут мечты целых поколений искателей приключений?
Его охватили те же чувства, которые он испытывал подростком шестнадцати лет, вцепившись в релинги «Герцога Бургундского» и глядя, как выплывают из тумана очертания берегов Америки, где народ сражался за право жить по собственным законам. Тогда он казался себе Жаком Картье в устье реки Святого Лаврентия. Этой же ночью он чувствовал себя отчасти Христофором Колумбом, когда тот в 1492 году, после долгих дней плавания, добрался наконец до большого гористого острова, принятого им за Индию, который индейцы араваки, первые его обитатели, называли «Аити», что значит Высокая и Дикая Земля .
Однако служивший Изабелле Католической генуэзец нес с собой не цивилизацию, как он сам считал, а самое разнузданное варварство. Благодеяния его обернулись для доверчивых жителей острова рабством, изнурительным трудом по добыче золота, к которому так рвались бледнолицые, депортацией и, наконец, почти полным истреблением племени.
Геноцид был столь стремительным и жестоким, что юный испанский священник Бартоломе де Лас Касас, сын одного из сподвижников Колумба, обосновавшегося на острове, пожалел бедных индейцев. Желая спасти остатки погибающего племени, Бартоломе сделал все что мог; это он предложил использовать другую рабочую силу, более привычную к тропическому климату.
Почему бы не привезти сюда африканцев?
Но Бартоломе не спас араваков. Они продолжали гибнуть от непосильного труда или под кнутом. Зато идея его имела огромный успех: на протяжении трех веков вплоть до последней четверти того, который назвали веком Просвещения, бороздили Атлантику корабли, груженные отчаянием и зловонием, высаживая на Карибские острова, в Мексику, во Флориду и, наконец, в Америку целые армии невольников, щедро поливавших потом и кровью плодородные земли, принося своим хозяевам поражавшие обилием урожаи, несметное богатство и не получая взамен ни признательности, ни даже сострадания. В 1517 году на остров, которому позже дадут имя Санто-Доминго, впервые привезли четыре тысячи негров из Гвинеи. За ними последовали еще и еще.
