Зов сердца - Блейк Дженнифер (первая книга .TXT) 📗
Сирен и Бретонам не пришлось долго гадать, чем теперь займется Рене. Он вернулся к своим обязанностям — прислуживать мадам Водрей, разъезжал со своей покровительницей в ее экипаже, сопровождал ее на различных увеселениях, появлялся вместе с ней на балах и на вечеринках с абсентом, которые она любила устраивать. Подхалим — самое мягкое выражение, каким его вознаграждали за это люди, говоря, что он угождает женщине, которая по возрасту годится ему в матери, но нельзя было отрицать, что он находился в центре всех заслуживающих внимания событий в Новом Орлеане.
Сирен презирала его. Она не выносила, когда при ней произносилось его имя. Мысль о том, как он использовал и предал Бретонов и ее саму, жгла ее, словно раскаленным углем. Воспоминание о том, что она отдалась ему однажды, и чуть было не сделала того же еще раз, вызывало такой мучительный стыд, что она ненавидела его до исступления. Именно эта ярость и воображаемые картины того, что она сделала бы с ним, если бы ей представилась возможность отомстить, не давали ей пасть духом, когда они выбирались из болот.
Эти мысли о мщении не давали ей покоя, и в то же время ее преследовали воспоминания о Рене: что он говорил, как выглядел, вкус его поцелуя, ощущение его ласк. Она тосковала по нему, и это было так же тревожно, как и неожиданно. Сколько раз она вдруг отрывалась от своих занятий, ожидая увидеть его на полу в своем закутке, желая этого, хотя точно знала, что это невозможно.
Она спрашивала себя, вспоминает ли он о ней, испытывает ли сожаление или просто недоволен, что его уловка не удалась. Она воображала, как он рассказывает о ней мадам Водрей, посмеиваясь над тем, какой она была доверчивой, неловкой и неопытной, какой нетерпеливой. Она воображала его с другими женщинами, он улыбался им, осыпал их комплиментами, увлекал в постель. Она представляла его рядом со стареющей губернаторшей — как он подчиняется ее требованиям и в гостиной, и в будуаре, склоняя свою красивую голову и улыбаясь с молчаливым согласием.
От-этих мучительных мыслей ее настроение стало настолько неустойчивым, что она придиралась к Пьеру, Жану и Гастону и придумывала себе бесконечные занятия, изнурявшие ее морально и физически, для того, чтобы по ночам она могла спать. Все же иногда ей казалось, что она не сумеет обрести покой, пока не придумает способ заставить Рене расплатиться за обиду. Она хотела заставить его страдать. Проблема заключалась в том, каким способом это сделать.
Сирен увидела Рене через неделю после возвращения. Она отправилась на рынок одна — поступок, который всего несколько недель назад доставил бы ей гораздо больше удовлетворения. Она выменяла расшитый камзол, который отдал ей Рене, на достаточное количество еды и одежды, потом пошла обратно домой через Плас Ройаль. Рене вышел из здания казармы на противоположной стороне площади. Он шагал рядом с офицером в мундире и вел с ним какой-то разговор. Они появились из-под портика казармы, примыкавшего к углу церкви.
Сирен остановилась, как вкопанная. Наверное, именно эта внезапная остановка и привлекла внимание Рене. Он поднял голову, что-то сказал офицеру и, когда тот отошел, медленно направился к Сирен.
На нем был бархатный камзол, ярко-синий с глубоким лиловым оттенком, пуговицы с серебряной выработкой. Под ним — жилет такого же цвета, расшитый черным, и черные брюки. Напудренный парик, увенчанный треуголкой с маленьким черным плюмажем, сзади перевязывала черная лента, на башмаках были серебряные пряжки. В руках он держал трость черного дерева и обшитый кружевом платок, который он переложил в левую руку, сняв треуголку и отвесив перед ней поклон.
Сирен не стала ждать, пока он выпрямится, и резко повернулась, чтобы обойти его. Он быстро и непринужденно опередил ее.
— Только одну минуту, Сирен. Я слышал, что вы вернулись. Не могу высказать тебе, как я был рад узнать об этом.
— Да, не сомневаюсь. — Ее слова обжигали гневом. — Конечно, именно от беспокойства за нас ты так старательно обшарил реку.
— Понимаю, ты бы не поверила, если бы я сказал, что так оно и есть.
— Какой проницательный.
Рене молча смотрел на нее. Она была великолепна с этой ненавистью к нему, которая сверкала в глубине ее темно-карих глаз, с ярким румянцем гнева, горевшим на скулах. Она держалась, словно королева, высоко вскинув голову, ее груди вздымались под тонким лифом при каждом глубоком и бурном вздохе. Ему хотелось подхватить ее на руки и унести отсюда куда-нибудь, где он смог бы заставить ее понять, смог бы преодолеть ее гнев и попытаться вернуть на ее лицо то прелестное выражение покорности, которое, как он начинал думать, ему только почудилось. Но это было невозможно.
— Контрабанда — преступление против короны, — сказал он жестко. — Неужели ты думала, что вас никогда не остановят?
— Только не тот человек, которого я вытащила из реки.
— Понятно. Ты считаешь, я должен был проявить больше благодарности.
— Я считаю…
Она запнулась, у нее сжалось горло от муки и наплыва чувств, слишком запутанных, чтобы их выразить. Он вдруг оказался так близко, его плечи были так широки, а глаза — такого глубокого серого цвета. Она не хотела поддаваться его власти. Она хотела быть холодной и мстительной, а вместе с тем желала найти покой в его объятиях.
Она ожесточала себя, глядя в сторону через его плечо. Ее взгляд упал на место, отведенное для порки у подножия виселицы перед церковью. Это послужило полезным напоминанием о той участи, которой она и Бретоны едва избежали. Когда она снова встретилась с ним взглядом, лицо ее было непроницаемым. Она почти вскользь обронила:
— А что ты сделал с нашим имуществом?
— Его конфисковали как собственность короля.
— В самом деле?
— Его лицо потемнело.
— Может, ты думаешь, что я присвоил его себе?
— Откуда мне знать, как далеко ты заходишь? Ты на многое способен, начиная от тайного сотрудничества с подонком вроде Туше, чтобы обмануть и предать тех, кто спас тебе жизнь, и кончая тем, что продаешься богатой женщине, скажем так, неопределенного возраста, но с безграничным влиянием.
— Ты забываешь, — сказал он мягко, — как я продавался молодой женщине.
— Ты имеешь в виду то, что сделал для меня? Нет, я не забыла. Как я могу забыть то, о чем буду жалеть до последнего вздоха?
— Сейчас, может, и так, но тогда ты не жалела.
Ее глаза сверкнули при этом неучтивом напоминании.
— Ты льстишь себе. Я сделала то, что было необходимо мне для собственных целей. А сожалею лишь о том, что не выбрала более достойного человека.
— Более достойный человек, — сказал он с печальной улыбкой, — мог бы ожидать и большего взамен.
— Взамен? Я ничего тебе не должна. Помнится, ты говорил, что это ты в долгу.
— Тогда, раз я вернул его, ты не можешь обвинить меня в неблагодарности.
Странно, сколько муки причиняла ей мысль, что он спал с ней только по одной причине — чтобы отплатить за спасение. Конечно, с чего ей было воображать, будто он желал ее. Она лишь хотела так думать.
Она проговорила дрожащим голосом:
— Да, ты вернул долг, вернул обманом и предательством, отплатил тем, что лишил нас средств к существованию. Жаль, что это не принесло тебе дохода. Только подумай, как бы ты мог гордиться, если бы сумел привести нас обратно в кандалах!
Прежде чем он склонил голову в поклоне, она заметила мелькнувший в его глазах гнев.
— Это еще может случиться, — сказал он и, развернувшись, ушел.
Так велики были ее ярость и досада, столько ей приходило на ум всего, что она могла бы сказать, что даже не заметила, как дошла до плоскодонки. Гастон в одиночестве сидел на палубе, выстругивая колышек из ветки. Когда она быстро прошагала по сходням, он внимательно посмотрел на нее, оставив свое занятие.
— Дай-ка подумать, — сказал он и нахмурился, притворяясь сосредоточенным. — Ты видела Лемонье.
— Да, видела и советую тебе не приставать ко мне с этим.
Она прошла мимо него в каюту и со стуком швырнула корзину на кухонный стол. Гастон вошел следом и стоял сзади, наблюдая, как она снимала и убирала чепец, потом надевала передник, повязав его вокруг талии. Только тогда он снова заговорил:
