Моя безумная фантазия - Рэнни Карен (книги без сокращений TXT) 📗
Она взяла его за ворот рубашки и притянула к себе. Он улыбнулся, с удивлением услышав, как рвется ткань. Он поспешно скинул с себя одежду.
Отошел к стене, повернул рукоятку. Через несколько мгновений облако водяных брызг окутало Мэри-Кейт.
Он улыбнулся ее удивлению, но улыбка исчезла, когда она повернулась к брызгам лицом и подставила им щеки, лоб, нос. И раскинула руки, выгнувшись в радужном облаке.
Ему хотелось увидеть ее обнаженной и влажной с того момента, когда она в первый раз пришла в оранжерею. Но он не ожидал такого волнения в крови, такой силы внезапного желания.
Не имело значения, что он считал ее авантюристкой, с легкостью мог заподозрить в коварстве, подтасовке фактов, хитрости. Не имело значения даже то, что, если она верит своим словам, ее можно назвать безумной.
Сейчас она принадлежала ему, и только это имело значение.
Брызги, покалывая кожу, омыли все ее тело. Открыв глаза, она увидела, что он пристально смотрит на нее. Сверху, согревая их, падали солнечные лучи.
Его взгляд скользнул по ней — так скатывается вода. Ее кожа была скользкой, подаренные ею поцелуи — ненасытными. Разве не так львица терзает свою добычу? Она увлекала, уводила его за собой…
Он укусил ее за плечо — чуть прикусив зубами, чтобы приручить, показать, кто хозяин в этой игре. Она ответила тем же, зажав его сосок двумя пальцами, а потом чуть оцарапала кожу зубами.
Что он затеял? Она обезумела, влажная, купающаяся в солнечных лучах первобытная самка.
Терпение, Арчер.
Терпение.
Он повернул ее спиной к себе, наклонил, чтобы она оперлась руками о скамью, встал позади и вошел в нее так стремительно и с такой силой, что она задохнулась.
— Тебе больно? — прошептал он над ее плечом, покрывая поцелуями ее шею.
Раскаяние и вожделение боролись в нем, и вожделение победило, когда она покачала головой и, закинув назад руки, схватила его за бедра.
Медленнее, медленнее, говорил он себе. Он должен обращаться с ней нежнее, но благие намерения исчезли в облаке брызг. Он просунул ладони между ее ног, разжигая ее медленными толчками и движением пальцев. Он словно со стороны слышал свой охрипший от желания голос, но не мог разобрать своих слов, не понимал, что говорит и зачем.
В мире остались только Мэри-Кейт и всхлипы. Чьи они были — ее или его?
Оранжерея примыкала к западному крылу, и Арчер мог попасть в дом никем не замеченным. Он редко прибегал к этому пути, но в этот день радовался его существованию, пройдя с Мэри-Кейт на руках через соединительную дверь и очутившись в кладовой. Он был весьма рад короткому расстоянию и креслу в конце пути, которое ожидало здесь своей участи — попасть в руки обойщику или пойти на дрова.
Игры в сэра Галахада (Рыцарь, сын Ланселота в Артуровских легендах Воплощение отваги и благородства) чуть не прикончили его. Мэри-Кейт была совсем не бестелесным созданием и оказалась мертвым грузом, придя в то высшее состояние, которое французы с присущей им утонченностью называют «маленькая смерть», и заставив его пережить несколько неприятных секунд. Теперь, сидя в заброшенном кресле с Мэри-Кейт на коленях, он бесконечно раскаивался и в то же время был горд собой как никогда.
Пережитые ощущения льстили его самолюбию, хотя он не был уверен, что сможет так уж часто повторять подобный опыт. Занятие любовью с Мэри-Кейт превзошло все, что у него до этого было. О, начал он достаточно медленно, но к концу несся во весь опор, презрев опасность, свой возраст и любые доводы рассудка, которые могли — да простит его Господь! — заставить его замедлить гонку. Эта женщина вымотала его как надо.
Мэри-Кейт что-то пробормотала, и он покрепче прижал ее к своей голой груди. Боже, как она красива! Его охватило острое желание защитить ее — еще одно незнакомое ему чувство.
Проклятие, какой же он болван! Столько знать об этой особе, подозревать ее в махинациях и с такой легкостью запутаться в сетях ее обмана — ничего более идиотского придумать нельзя.
Она работала в таверне, но ее голос остался мелодичным и не испорченным грубым акцентом. Она доила коров этими изящными руками; подвязав волосы, скребла полы. Почему это не важно? У нее были все возможности узнать его тайну и воспользоваться ею к своей выгоде, а он оправдывает ее.
Он откинул с ее лица пряди волос, испытывая необъяснимую нежность, как будто она была доверившимся ему ребенком. Она не просто мила — очаровательна! Настоящий херувим в облаке шелка и атласа, с распущенными кудрями — образ, сошедший с картины Герчино «Мадонна с младенцем».
«Арчер, ты законченный осел!»
В дверь постучали — негромко и почтительно. Берни оправила пеньюар, взбила волосы, вздернула и опустила подбородок.
— Войдите, — мягко произнесла она, решив, что не стоит сразу показывать свою заинтересованность.
— Я принес вино, как вы велели, мадам.
Лакей, красивый блондин, остановился по стойке «смирно», и все бы ничего, но она не была его командиром, и верхняя пуговица его ливреи была расстегнута.
— Белое? От красного у меня болит голова. Но возможно, это оттого, что я слишком много выпила его в последний раз. Такое может быть, как ты думаешь?
Ухмылка на секунду прорезала загорелое лицо, и оно снова приняло непроницаемое выражение.
— Не знаю, мэм.
— Тебя зовут Питер?
— Да.
— И ты недавно в Сандерхерсте?
— Недавно. — В его голосе проскальзывал чуть заметный ирландский акцент.
— Не нужно так осторожничать, Питер, я стараюсь быть приятной.
— Вы это так называете?
— А как бы ты это назвал?
Его взгляд обжег ее, медленно прошелся по ее полуобнаженному телу.
— Я бы назвал это совращением и не хочу иметь с этим ничего общего, — сказал Питер.
— Прошу прощения?
— Именно. Стыдитесь, Бернадетт Сент-Джон! Преследовать мужчину таким образом! Если мы и окажемся в постели, это будет потому, что я этого захочу, а не потому, что вы поманили меня пальцем.
— И это правильно?
— Да, правильно. И если вы хотя бы наполовину такая женщина, как я представляю, вы дождетесь этого.
— Дождусь?
Его лицо осветилось улыбкой мужского удовлетворения. Берни едва не запустила в него вазой.
— Да, Берни. Это того стоит. А пока пусть вам прислуживают горничные.
Она еще долго смотрела на закрывшуюся за ним дверь.
Глава 27
Берни настояла, чтобы Арчер и Мэри-Кейт обедали вместе с ней в парадной столовой. Мэри-Кейт видела ее, когда прохаживалась по зале. Прислуживать здесь она могла бы. Есть? Никогда!
Мэри-Кейт настойчиво попросила приносить поднос в ее комнату. Она могла бы избавить молоденькую служанку от лишней работы, но на это был наложен запрет, провозглашенный таким зычным голосом, что наверняка. вся прислуга Сандерхерста, числом более тридцати человек, услышала его.
— Если он считает тебя достаточно хорошей для своей постели, то нет причин не сидеть с тобой за одним столом. Разве не так, Арчер?
Не удовольствовавшись простым унижением, Берни пошла дальше и вовлекла в дискуссию Арчера.
Мэри-Кейт следовало бы отстоять свою просьбу, но за прошедшую неделю она поняла, что у графини Сандерхерст железная воля. Взять хотя бы имя Она наотрез отказывалась отзываться на какое-нибудь другое обращение, кроме Берни, настаивая, что даже более демократична, чем Мэри-Кейт, хотя молодая женщина отнюдь не страдала этим недостатком.
Берни вряд ли подозревала, что вопрос о том, как к ней обращаться, составляет не самую главную заботу молодой женщины. Мэри-Кейт пребывала в сильном смущении, испытывала неуверенность, не находила себе места. Ночи были заполнены страстью, приправленной весельем. А дни — теплом, дружбой и отдыхом, какого она никогда не знала. И все равно Мэри-Кейт чувствовала, что здесь ей не место. Она оставалась в Сандерхерсте не из-за удобств или алчности, в чем, как она думала, подозревает ее Арчер. Впрочем, ей не хватало мужества спросить его об этом. Она безудержно наслаждалась новыми ощущениями.
