Только ты - Лоуэлл Элизабет (первая книга txt) 📗
А пока я буду искать ее, я найду корабли из камня, сухой дождь и свет без теней».
Ева почувствовала себя отчаянно несчастной и закрыла глаза. Но как бы плотно она их ни закрывала, от суровой и горькой правды не скроешься.
Есть лишь один способ убедить Рено, что она не такая, как думает он. Единственный способ убедить его в том, что она не была в сговоре против него и что она не проститутка в красном платье. Только один способ.
Отдаться ему, расплатившись за ставку, которой никогда не должно было быть, и одновременно делая новую ставку на собственное будущее.
«Тогда он увидит, что я не лгала ему о своей невинности, что я держу свое слово, что я заслуживаю доверия. Тогда он посмотрит на меня не просто с вожделением. Ему понадобится не только мое тело, но я сама, я вся. Разве не так»?
На этот вопрос не было ответа, оставалось лишь снова поставить себя на кон. Холодок пробежал по телу Евы при мысли о том, чем она рискует.
«А если он возьмет то, что ему нужно, а остальное просто не заметит? И все останется по-старому»?
Это ведь вполне возможно. С одной стороны, Ева это понимала, поскольку сиротская жизнь научила ее самостоятельно искать способы выжить в жестоком мире. С другой стороны, Ева всегда верила в то, что нельзя жить только для того, чтобы выжить. Существуют чудеса, такие, как смех перед лицом боли, позволяющий ее выдержать, радость младенца, открывшего дождевые капли, и любовь, способная преодолеть недоверие.
«Она шулерша и воришка, и она подставила меня под пулю».
Чувствуя себя несчастной, Ева завершила купание, вытерлась, поверх лифчика и панталон надела длинную рубашку Рено, которую он одолжил ей, и направилась в лагерь.
В глазах Рено вспыхнуло желание, когда он увидел ее.
– Я оставила там мыло для тебя, – сказала Ева. – И полотенце.
Он кивнул и прошел мимо нее. Она провожала Рено взглядом, пока он не исчез в расщелине, а затем подошла к бельевой веревке, протянутой между двумя соснами.
Ева перевернула черные брюки дона Лайэна на веревке. Белая плотная рубашка тоже еще не вполне высохла. Ева сняла ее, стряхнула и вновь повесила. Она перевернула также темные брюки Рено, завидуя, что у него есть одежда на смену. Поскольку ее платье из мешковины было разорвано, у нее не оставалось ничего, кроме одежды дона Лайэна, не лучшей, потому что в самом лучшем наряде она его похоронила. «Еще есть красное платье».
При этой мысли лицо Евы исказила гримаса. Больше никогда в жизни она не наденет его в присутствии Рено. Она скорее останется голой.
Ей пришло в голову, что сейчас Рено в радужном бассейне, что он нагой, какой она сама была несколько минут назад. Эта мысль удивительным образом взволновала ее.
Беспокойный взгляд Евы упал на журналы, лежащие на матрасе Рено. Ева взяла их, уселась, скрестив ноги, на матрас и подоткнула длинные полы рубашки вокруг бедер. В полуденном небе плыло горячее солнце. При ярком, щедром свете было легко читать журналы.
Скупые строки отца Калеба рассказали о тех столетиях, которые индейцы провели под владычеством испанцев.
«Сквозь песок пробиваются кости. Бедренная кость и часть тазовой. Похожи на детские или женские. Рядом останки кожи. Бент Шингер говорит, что это кости индейских рабов. Только дети могли пролезть в дыры, которые испанцы называли шахтами.
Испанский знак на скале. Кресты и инициалы.
Бент Фингер говорит, что на месте разбросанных костей находилось нечто вроде небольшой миссии. Вместе с костями детей найден крохотный медный колокольчик. Колокольчик отлит, а не выкован.
Испанцы не называли их рабами. Рабство было безнравственно. Поэтому они называли их Encomienda. Дикарей обучали догматам христианской религии. А те должны были платить за это деньгами или трудом.
Война также была безнравственной. Поэтому король издал указ, который должен был зачитываться до начала боевых действий. В нем говорилось, что всякий, кто сопротивляется солдатам бога, ставит себя вне закона.
В итоге каждого, кто сопротивлялся испанцам, указ объявлял рабом и посылал на прииски. Поскольку испанский язык для индейцев был тарабарщиной, они не понимали предупреждения.
Но это не имело значения. Индейцы оказывали бы сопротивление в любом случае.
Управляли приисками испанские священники. Рабский труд. Мужчины выдерживали около двух лет. Женщины и дети – гораздо меньше.
Ад на земле от имени бога».
Холодок пробежал по спине Евы при воспоминании о руинах, виденных недавно в долине. Потомки людей, построивших гордые многоэтажные замки, не были бессловесными животными, чтобы их порабощали другие люди.
Но они были порабощены, и война велась не во имя их свободы. Они жили, страдали от непосильного труда, умирали молодыми. Их закапывали, словно кроликов, в безымянных могилах.
Ева почувствовала странную родственную связь с позабытыми мертвецами. Не один раз в течение последних нескольких дней она и Рено были близки к тому, чтобы умереть в одиночестве и безвестности. И тогда их могилами оказались бы те клочки земли, на которых они испустили бы свой последний вздох. Смертный род человеческий ведет свою родословную со времен изгнания из рая. Жизнь коротка. Смерть вечна.
Еве хотелось от жизни большего, чем она имела до настоящего момента. Она хотела чего-то такого, что не имело имени.
Но, пусть и без имени, это было связано с Рено.
11
Когда Рено вернулся в лагерь, Ева спала, свернувшись клубочком на его матрасе. На ней были лифчик, панталоны и его черная рубашка. Рено тихонько вынул журнал из расслабленных пальцев девушки и отложил его в сторону. Ева сонно пошевелилась и посмотрела на него спокойным нежным взглядом.
– Подвинься, gata. Я тоже хочу вздремнуть.
Когда он расположился рядом с Евой, та улыбнулась.
– От тебя пахнет сиренью, – пробормотала она. – Мне это нравится.
– Естественно. Это ведь твое мыло.
– Ты побрился, – отметила, касаясь его шеи в том месте, где виделся след свежего пореза. – Я бы тебя не порезала. Почему ты не попросил меня?
– Я уже устал просить тебя обо всем, – сказал он просто.
Ева открыла глаза и посмотрела на Рено, услышав в его реплике то, чего он не сказал.
– Мне нравится брить тебя, – произнесла она шепотом.
– А целовать меня? Тебе это тоже нравится?
Зеленые глаза Рено, кажется, способны были сжечь, но к Еве он все-таки не придвинулся.
– Да, – также шепотом ответила она. – Мне это тоже нравится.
Рено медленно наклонился и приложил рот к ее губам. Из груди Евы вырвался мягкий крик, который выразил и новизну ощущения, и воспоминание об уже пережитом. Теплые, жадные движения его языка вызвали у нее дрожь удовольствия. В течение долгих сладостных минут она снова училась ритму прикосновения и ухода языка, училась наслаждаться вкусом поцелуя и набегающими волнами тепла.
Рено обхватил ладонями лицо Евы, чтобы чувствовать, как ее трепет передается ему. Ее тепло, вкус ее языка, нежно приоткрытый рот воспламеняли и жгли его.
– Gata, – прошептал он. – Ты сжигаешь меня.
Ответом ему снова был легкий вскрик и дрожь удовольствия, когда его зубы нежно куснули девичью шею.
Этот вскрик был той бритвой, которая могла перерезать узду его воли. Он готов был сорвать рубашку и обнажить тело, которое, он знал, тоскует о нем.
Но он знал также и то, что Еву необходимо подвести к тому пределу, когда она пожелает его по крайней мере в той же степени, что и он ее. Нужно, чтобы она кричала, царапала и умоляла взять ее. Нужно, чтобы она отбросила всю свою женскую расчетливость и предстала перед ним без пут, пылая золотым огнем и страстью к нему.
И он так же запылает в ответ и оставит в ней такой след, который она никогда не сможет забыть. Не важно, сколько мужчин она знала раньше, она любого другого, в прошлом или в будущем, будет сравнивать с ним, Рено.
