Воспоминания о монастыре - Сарамаго Жозе (читать полностью бесплатно хорошие книги txt) 📗
Стало прохладно. Блимунда уснула, приклонив голову к плечу Балтазара. Позже он отвел ее в амбар, они легли. Священник вышел во двор и всю ночь простоял там, глядя на небо и бормоча слова искушения.
Спустя несколько месяцев некий монах, цензор инквизиции, написал в отзыве на проповедь, что сие писание принесет автору больше рукоплесканий, нежели опасений, и слов восхищения больше, нежели слов сомнения. По-видимому, этот самый брат Мануэл Гильерме, хоть и признавал за проповедью право стяжать рукоплескания и слова восхищения, все-таки испытал приступ подозрительности, учуял какой-то еретический душок, коль скоро не смог умолчать о сомнениях и опасениях, охвативших его в процессе богоугодной ловли блох в тексте проповеди. А другой преподобный отец, магистр дон Антонио-Каэтано ди Соуза, когда настал его черед читать текст проповеди, подтверждает, что проверенная им рукопись не содержит ничего противного святой вере и добрым нравам, он уже не поминает ни про какие сомнения, ни про какие опасения, которые, судя по всему, смущали цензора низшей инстанции, и в качестве заключительного довода в пользу проповеди восхваляет знаки благоволения, коими двор щедро жалует доктора Бартоломеу Лоуренсо ди Гусмана, и таким образом придворный фавор помогает смыть темные пятна, проступающие в проповеди и, возможно, требующие более тщательного и придирчивого разбора. Последнее слово, однако же, остается за братом Боавентурой ди Сан-Жианом, придворным цензором, каковой, рассыпавшись предварительно в похвалах и восторгах, пишет в заключение, что лишь красноречие молчания может быть наилучшей заменой тех слов, кои хотел бы он сказать, но слова сии, как пишет цензор, замерли бы у него в горле от избытка внимания и смолкли бы от избытка почтения. Вполне уместно с нашей стороны задаться вопросом, мы-то ведь лучше правду знаем, какие же громовые возгласы или еще более грозные умолчания были ответом на слова, услышанные звездами в усадьбе герцога ди Авейро, в то время как усталые Балтазар и Блимунда спали, а пассарола во тьме амбара пыталась всеми своими железными частями вникнуть в то, что возглашал за стеною ее создатель.
Отец Бартоломеу Лоуренсо живет тремя, а то и четырьмя различными жизнями, одной жизнью живет он лишь во сне, и столь разнообразны его сновидения, что, даже проснувшись, не в силах он разобраться, был ли во сне священником, что выходит к алтарю и служит мессу, как положено, или был он академиком, столь уважаемым, что сам король приходит инкогнито послушать его речи и стоит за портьерою в дверном проеме, быть может, был он во сне изобретателем летательной машины или различных приспособлений, каковые позволяют, если даст судно течь, не вычерпывать воду вручную, а выкачивать механическим способом, может статься, он во сне совсем другой человек, многоликий, терзаемый страхами и сомнениями, одновременно и церковный проповедник, и многосведущий академик, и опытный царедворец, и визионер, братающийся с людьми низкого происхождения, занятыми ручным трудом там, в Сан-Себастьян-да-Педрейра, и многоликий человек этот погружается в беспокойный сон, надеясь восстановить собственное единство, неустойчивое, хрупкое, разлетающееся на куски, едва раскрывает он глаза, и, чтобы увидеть это, ему не надо даже поститься, в отличие от Блимунды. Он забросил чтение трудов, писанных учеными-богословами, отцами церкви и схоластами и посвященных поминавшейся выше проблеме сущности и лица, ибо душа его была как бы изнурена словами, но, поскольку человек единственное из животных, которое умеет говорить и читать, отец Бартоломеу Лоуренсо штудирует во всех подробностях Ветхий Завет, и особливо пять первых его книг, Пятикнижие, что у иудеев зовется Торою, и еще читает он Коран. В теле любого из нас могла бы разглядеть Блимунда и все потроха его, и его волю, но ей не дано читать мысли, да и не поняла бы она этих мыслей, что было бы, если бы увидела она, что человек занят думою, а дума эта хоть и едина, но заключает в себе две противоборствующие и враждебные друг другу истины, тут как бы обоим рассудка не потерять, ей от такого зрелища, ему от подобных дум.
Совсем другое дело музыка. По распоряжению Доменико Скарлатти в амбар доставлен клавесин, доставили оный два носильщика, в поте лица своего и с помощью шестов, канатов и мягких толстых прокладок тащили с Новой Купеческой улицы, где клавесин был куплен, до Сан-Себастьян-да-Педрейра, где на нем будут играть, Балтазар пошел вместе с ними, чтобы показать дорогу, другой помощи они от него не приняли, ибо дело надо делать умеючи, распределить равномерно нагрузку, поднатужиться, сообща шагать, приноравливаясь к тому, как пружинят шесты и натянутые канаты, в любом ремесле есть свои тайны, ничуть не хуже, чем в остальных, и всяк думает, что тайны его ремесла превыше прочих. Дотащили молодцы клавесин лишь до ворот усадьбы, недоставало только, чтобы увидели они летательную машину, а в амбар внесли его Балтазар и Блимунда, причем с немалым трудом, и не потому, что он был слишком тяжел, а потому, что не хватало им сноровки и уменья, не говоря уж о том, что струны, вибрируя, издавали звуки, казавшиеся Балтазару с Блимундой жалостными стонами, и у обоих сердце сжималось от страха и сомнений, ибо слишком уж хрупким казался им этот инструмент. В тот же день ближе к вечеру пожаловал к ним Доменико Скарлатти, сел за клавесин, стал его настраивать, Балтазар тем временем плел ивовый каркас, Блимунда же шила паруса, работы тихие, не мешавшие музыканту. Настроив инструмент и придав правильное положение молоточкам, проверив одну за другой все клавиши, Скарлатти стал музицировать, вначале пробежался пальцами по клавишам, словно выпуская ноты из темниц, затем стал выстраивать звуки малыми группами, словно колеблясь меж правильным решением и ошибочным, меж повторами и смутою, меж фразою и членением оной, и наконец обрел он новый язык для того, что казалось прежде обрывочным и противоречивым. О музыке мало что знали Балтазар и Блимунда, им доводилось слышать лишь монотонное монашеское пенье, изредка Te Deum,народные песенки, городские Блимунде, деревенские Балтазару, но никогда не слыхивали они ничего, что было бы похоже на звуки, которые итальянец извлекал из клавесина, то казалось, малолетки резвятся, то слышались негодующие выкрики, то как будто ангелы тешатся, то как будто Господь Бог гневается.
Через час Скарлатти прекратил игру, накрыл инструмент парусиной и сказал Балтазару и Блимунде, забывшим про работу, Если когда-нибудь полетит пассарола отца Бартоломеу ди Гусмана, я хотел бы лететь в ней и играть на клавесине в небе, и ответила Блимунда, Когда полетит машина, все небо станет музыкой, и возразил Балтазар, вспомнив про войну, Если только не окажется все небо адом. Не умеют эти двое ни читать, ни писать, а все же говорят такие вещи, невозможные ни в это время, ни в этих местах, если все объяснимо, давайте поищем объяснение, если нынче не сыщем, подождем до поры до времени. Не раз возвращался Скарлатти в усадьбу герцога ди Авейро, не всегда играл, но бывало и так, сам попросит, чтобы продолжали работу, хоть и много от нее шуму, ревет огонь в горне, стучит молот по наковальне, клокочет вода в котле, такой гул стоит в амбаре, что клавесина почти не слышно, а музыкант меж тем играет себе безмятежно, словно вокруг великое безмолвие небес, где, как сказал он однажды, хотелось бы ему когда-нибудь помузицировать.
Каждый ищет свой собственный путь к благодати, каким бы он ни был, простой пейзаж с клочком неба над ним, какое-то время дня или ночи, два дерева, три, если пейзаж писан Рембрандтом, какие-то смутные звуки, мы даже не знаем, конец ли дороги тут или, напротив, начало и куда поведет она, к какому другому пейзажу, дереву, времени, к другим смутным звукам, взять хоть этого священника, пытается отделаться от одного бога, чтобы навязать себе другого, сам не зная толком, какой прок от перемены, а если и будет прок в конце концов, то кому, взять хоть этого музыканта, только такую музыку и умеет сочинять и не доживет до той поры, через сотню лет, когда смог бы услышать первую симфонию, созданную человеком и ошибочно именуемую девятой, взять хоть этого однорукого солдата, по иронии случая созидает он крылья, а ведь служил-то всего лишь в инфантерии, редко знает человек, что его ожидает, этот же ведать не ведает, взять хоть эту женщину со слишком большими и слишком зоркими глазами, она рождена, чтобы в каждом человеке разглядеть волю, или опухоль, или плод, полузадушенный пуповиной, или разглядеть монетку в земле, все это сущие пустяки, детская забава, вот теперь да, теперь пришла пора, когда совершит она главное дело в своей жизни, когда отец Бартоломеу Лоуренсо появится в усадьбе Сан-Себастьян-да-Педрейра и скажет, Блимунда, ополчилась на Лиссабон грозная болезнь, мрут от нее люди по всем домам, подумалось мне, что представился нам удобнейший случай, дабы подхватывать волю умирающих, если они еще не расстались с нею, но мой долг предупредить тебя, что подвергнешься ты немалым опасностям, не ходи, коли не хочешь, я не вынуждал бы тебя, даже будь то в моей власти, Что это за болезнь, Говорят, завезли ее морем из Бразилии и впервые проявилась она в Эрисейре, Эрисейра недалеко от моих краев, сказал Балтазар, и священник ответил, Не слыхал я, чтоб умирали от нее в Мафре, что же до самой болезни, то в соответствии с признаками зовут ее кто черною рвотой, кто желтою лихорадкой, не в названии суть, дело в том, что люди мрут от нее как мухи, каково решение твое, Блимунда. Поднялась Блимунда с табурета, на коем сидела, подняла крышку сундука, достала из сундука стеклянный сосуд, сколько человек уже отдали свою волю, может, сотня, по сравнению с тем, сколько надобно, всего ничего, а ведь сколько трудов и времени стоила эта охота, сколько пришлось поститься, иной раз сбивалась Блимунда с дороги, где же воля, не вижу, одни лишь внутренности да кости, сеть нервов в агонии, море крови, вязкая пища в желудке, фекалии, Пойдешь, спросил священник, Пойду, отвечала Блимунда, Но не одна, сказал Балтазар.
