Город грешных желаний - Арсеньева Елена (читаем книги .txt) 📗
– «Нет города, где распущенность царствовала бы так неограниченно! Наш агент насчитал здесь вдвое больше куртизанок, чем в Париже. Все они очаровательно любезны и обходительны, а некоторые держатся как дамы самого высшего общества. Во время карнавала под аркадами Прокураций столько же лежащих женщин, сколько на ногах. Недавно, во время облавы Совета десяти, задержали пятьсот посредников по любовной части. Меры Совета по наведению порядка, впрочем, носят весьма случайный характер. Недавно в храме Святого Марко была поймана некая дукесса за не совсем благочестивым занятием. Ее обнимал монах, причем одежда обоих была в полном беспорядке. Дукессе отрубили голову, а монаха сожгли живым. Пример подействовал. На следующей же неделе под портиками храма было арестовано уже несколько парочек! Таково спасительное влияние смертной казни!»
Когда отец Балтазар зачитывал этот отрывок, присутствующие не смогли сдержаться и разразились смехом и дружескими подначками в адрес толстого, благодушного отца Маурицио (это он признавал только чудо с Фомой Аквинским). Дело в том, что оплошавший монах принадлежал к возглавляемой им обители Санта-Джованни-э-Паоло, и отец Маурицио, конечно, немало струхнул тогда, ожидая непременных гонений на свое братство. Обошлось: карательные меры Совета десяти и впрямь носили характер случайный и чаще всего приурочивались к какой-нибудь дате, или плохому настроению дожа, или случаю уж вовсе вопиющему. Очевидно, то, о чем шла речь в донесении дальше, никакой опасности для республики не представляло, а потому воспринималось с некоторой прохладцей:
– «Венецианские монастыри стали всем, чем хотите, только не местами уединения и молитвы. Нет молодой монахини красивой наружности, у которой не нашлось бы своего ухаживателя. Большая часть их была отдана в монастырь силой, против желания. Патриции не хотели разоряться на приданое своим дочерям и заставляли их принимать постриг. Теперь они говорят, что хотят жить, как светские дамы, – и живут так, начиная с того, что прикалывают цветы к неприкрытой груди!»
При этих словах взоры собравшихся мужчин жадно устремились на чрезвычайно не прикрытую грудь настоятельницы монастыря Мизерикордия, которую украшали цветы из баснословных сапфиров.
Цецилия Феррари зябко передернула плечами и с трудом подавила желание прикрыться черной кружевной косынкой-zendaletto. Ее раздражали лукавые и чувственные лица, и эти взгляды, и насмешки, и комментарии, которыми обменивались присутствующие насчет стиля послания, насчет самого автора, какого-то неведомого шпиона, который рыскал по Венеции и благочестиво ужасался царящему в ней разврату.
Глупцы! Они никак не поймут, что всякая чаша рано или поздно переполняется! Очевидно, донесение сие было не первым, и оно переполнило чашу терпения папы. Обвинения слишком скандальны, чтобы он не обратил на них внимания… и, самое ужасное, большая часть их направлена в адрес монастыря Мизерикордия, паствы аббатисы Феррари!
– «Монахини могут видеться с кем угодно, принимать конфеты и букеты цветов, во время карнавала они переодеваются дамами и даже мужчинами, идут в приемную и приглашают туда замаскированных ухаживателей. Часто слышатся в обителях звуки труб и гитар, происходят танцы. Монахини по ночам выходят со своими любовниками на Пьяццу и отправляются с ними кататься в гондолах!»
Цецилия с досадой прикусила губу. Все правда, все правда… Ну что же, эти дожи из Совета десяти сами виноваты. Еще два года назад венецианцы хоть чего-то боялись. А за последнее время все так распустились! Никому теперь нет дела до божественной нравственности: все как сумасшедшие занимаются только политикой!
– Я вообще не понимаю, чего от нас хотят? – вдруг визгливо воскликнул отец Маурицио. – Пусть скажут спасибо, что мы в наших монастырях не спорим о таких вещах, как церковные догмы, таинство евхаристии, непорочность Девы Марии, и что нас меньше всего интересует, на каком языке надо служить мессу, в отличие от всех этих реформаторов, которые расплодились в Германии и которых уже столько завелось во Франции, что, говорят, этих нечестивцев даже начали жечь на кострах!
– Кстати, знаете, что сказал один из сторонников Реформации? – перебил его молодой и очень красивый, хотя и несколько женоподобный настоятель монастыря Сан-Джорджо-Маджоре. – Я узнал об этом от верного человека, который записал его слова. «Что касается священников, я бы позволил им иметь жен, чтобы таким образом отказаться от сожительниц; я бы позволил монахам иметь сожительниц – и все это для того, чтобы помешать первым быть мужьями всех жен, а вторым быть женами всех мужей!»
Потребовалось некоторое время, прежде чем собравшиеся смогли оценить тонкость построения фразы и разразиться дружным хохотом.
Отец Балтазар и Цецилия, сидевшие на разных концах стола, переглянулись поверх этих трясущихся от смеха голов. Обоих дрожь пробирала от таких шуточек. Ведь разговоры о Реформации – конек трех инквизиторов Венецианской республики! Они с презрительным безразличием смотрят на распутников, но не прощают еретиков. Уже этих двух реплик обжоры Маурицио и тайного содомита Себастиано достаточно, чтобы все тридцать собравшихся предстали перед мрачными людьми в масках, а потом… не пройдет и суток, как будет исполнено тридцать смертельных приговоров.
Нет, они не понимают. Безнадежно! Все безнадежно! Отец Балтазар выбранил себя за то, что устроил пирушку прежде, чем перейти к делу. Его гости просто съели этот разговор, сжевали опасность, разбавили осторожность вином. Небось ждут не дождутся, когда на десерт им подадут молоденьких монашков и монашек (на любой вкус!), ну а скучные дела подождут и до завтра.
Нет, в том-то и дело, что не подождут!
А может быть, подумал отец Балтазар, пусть пляшут, пока Рим горит? Вот Цецилия Феррари – та способна оценить опасность. Отец Амедео тоже поглядывает встревоженно, и еще трое-четверо… Хватит метать бисер перед свиньями! Пора предоставить этих зажравшихся недоумков их судьбе – и начать строить линию обороны. Пожалуй, и лучше, что эти пьяницы ничего не узнают о его замысле. Кто знает, может быть, именно их беззаботность и болтливость стали причиной этого секретного донесения в Рим, копию которого отец Балтазар получил случайно, за большие деньги… очень большие деньги! Может быть, кто-то из них предатель. Нет, лучше вовремя исправить свою ошибку и доверить план только тем, в ком он совершенно уверен, потому что от проверки эти люди пострадают сильнее всех. Скажем, Цецилия Феррари. И еще четверо других…
Он сделал незаметный знак, и через некоторое время шестеро из тридцати собравшихся незаметно покинули зал.
Когда они уединились в строгом, даже мрачноватом кабинете настоятеля (точь-в-точь ее собственный!), Цецилия резко спросила:
– А вам не кажется, что они отчасти правы? Пусть они не хотят замечать опасности и прячут голову под крыло, но что, ради господа бога, мы можем сделать в один день?! Право, отец Балтазар, лучше бы нам было вообще ни о чем не знать! Мы не можем ничего изменить – ничего! Предположим, сестры в моей обители будут всю ночь чистить свои сундуки, избавляясь от кружевного белья, драгоценностей и прочих подарков их любовников. Предположим, сестра-экономка всю ночь будет выливать в канал вино и закапывать в саду ветчину и битую птицу, которым, конечно, не место в монастырских кладовых во время поста. Но заставите ли вы отца Маурицио отдать подобный приказ у себя?! А слухи? А ужасные слухи, которые прямо-таки роятся вокруг нашей обители? Ведь о том, что мы узнали сегодня из письма, говорит вся Венеция… другое дело, что вся Венеция сама погрязла в блудодействе, а потому ее мало беспокоит отсутствие святости в святой обители!
Присутствующие глядели на рассерженную аббатису ошеломленно. Практика церковной жизни, полулицемерный уклад жизни приучили отцов церкви к изящным оборотам речи, прикрывающим истинный, плотский смысл царящего в их монастырях разврата. А называть вот так, прямо и грубо, вещи своими именами… Но их удивление достигло буквально апогея, когда отец Балтазар обреченно кивнул:
