Обольститель и куртизанка - Кэмпбелл Анна (читать книги полные .txt, .fb2) 📗
С каждым днем Эрит все больше сокрушался, видя губительные последствия своего бездумного эгоизма. Тяжкий груз вины пригибал его к земле, наполняя душу безысходностью. Он не в силах был искупить свои прегрешения. И все же с Божьей помощью он пытался загладить вину перед детьми.
– Я бы хотела, чтобы вы поскорее уехали, – отчеканила Рома. – Лучше бы вы вовсе не возвращались.
Слова прозвучали по-детски, и все же они больно ранили Эрита.
– Вы с Уильямом – самое дорогое, что есть у меня в жизни.
Язвительный хохоток девушки напомнил Эриту его собственный горький смех.
– Так вот почему вы оставили нас много лет назад и больше не появлялись.
Презрение Ромы разбивало ему сердце, однако Эрит не задумываясь, пожертвовал бы жизнью ради дочери. К несчастью, умереть было бы куда как просто. Намного труднее – завоевать доверие и любовь своего ребенка.
– Я прошу у тебя прощения, – тихо произнес он. Рома недоуменно нахмурилась.
– Не понимаю.
Эрит натянул поводья и остановил лошадь.
– Не хочешь спешиться и пройтись?
– Нет, я хочу вернуться домой. – На этот раз в угрюмом голосе Ромы не слышалось привычной уверенности.
– Правда?
Дочь окинула Эрита полным отвращения взглядом из-под полей шляпки.
– А если, правда, вы меня отпустите? – Рома настороженно замерла, ожидая ответа.
Эрит понятия не имел, почему это так важно для нее, но ответил со всей серьезностью:
– Да, конечно. Я не великан-людоед из сказки, Рома.
– Нет, вы всего лишь человек, который ни во что не ставит других и заботится лишь о собственном удобстве.
– Это неправда. – Ему следовало бы рассердиться, но Эрит опешил от изумления.
– Правда. Разве вы когда-нибудь спрашивали Уильяма или меня, чего мы хотим? Разве предоставляли нам выбор хоть в чем-нибудь?
– Ты была ребенком, милая, – нежно возразил граф. Эрит выбрал ошибочный тон: дочь мгновенно ощетинилась.
– Теперь мне восемнадцать.
– Так ты хочешь вернуться домой?
Рома нерешительно молчала. Эрит задумался, хватит ли у нее упрямства, чтобы настоять на своем. Наконец она мотнула головой:
– Нет. – И добавила с ноткой горечи: – Мне пришлось потратить почти всю жизнь, чтобы привлечь ваше внимание. Было бы, жаль так быстро его лишиться.
О да, малышка оказалась куда сильнее и жестче, чем он полагал. Сейчас она ничем не напоминала робкую молчунью, старавшуюся держаться незаметно как тень и не попадаться ему на глаза в Эрит-Хаусе.
Спешившись, он помог дочери сойти с лошади. Рома была ниже ростом и полнее Джоанны, и все же ее сходство с матерью бередило раны Эрита. Теперь, когда дочь казалась оживленнее и смелее обычного, она еще больше напоминала мать. Потрясенный Эрит неожиданно увидел, что Рома настоящая красавица. Со своими желаниями, вкусами и амбициями, о которых он не имел ни малейшего представления.
Черт побери, как ему только удалось все так безнадежно запутать?
– Можно мне объяснить, почему я оставил тебя и Уильяма с Селией? – заговорил Эрит. Рома больше не проявляла враждебности, но граф не знал, сколько продлится затишье. Какая злая ирония! Прославленный дипломат не знает, как умилостивить одну разгневанную, обиженную юную девушку. – Не потому, что я вас не любил.
– Почему вы вдруг стали таким милым? – недоверчиво поинтересовалась Рома.
Эрит невольно улыбнулся. Подозрительность дочери напомнила ему настороженность Оливии.
– Потому что я твой отец и хочу, чтобы ты почувствовала мою любовь.
– Слишком поздно.
Эти тихие слова отозвались болью в сердце Эрита. Великий Боже, если это так, вся его жизнь не стоит ни гроша!
Как горько думать, что Рома больше не верит ему. Эрит знал, что дочь вправе упрекнуть его в бесчувственности. Его бегство она приняла за проявление равнодушия. Но беда в том, что не равнодушие, а невыносимая боль гнала его прочь от семьи. Боль утраты, невозможность забыть...
– Вот как?
Рома испытующе взглянула на отца и сняла шляпу. Темные волосы, выбившись из гладкой прически, упали на щеки, еще не утратившие детской округлости.
– Прежде у вас не возникало желания поговорить со мной.
– Я, надеялся, что ты позволишь мне хотя бы объяснить.
– К чему забивать себе этим голову? Вы все равно скоро уедете. А я, так или иначе, выхожу замуж. У меня своя жизнь.
– И отец не вызывает у тебя даже легкого любопытства?
– Уже нет. Теперь мне приходится заботиться о других вещах. Вы не так уж важны для меня.
Рома лгала, это было ясно им обоим. Ее гладкая белоснежная кожа покрылась румянцем.
– Что ж, тогда, умоляю, прояви немного женского терпения и выслушай, что я скажу.
Эрит опасался, что дочь огрызнется, ведь ей и без того пришлось терпеть слишком долго, но Рома лишь посмотрела на него своими убийственно голубыми глазами и кивнула.
– Ну, раз вы так хотите. – Потом, не сдержавшись, добавила: – Хотя я не вижу в этом особого прока.
– Исповедь облегчает душу, – кисло хмыкнул Эрит. – Возможно, это поможет не тебе, а мне.
Рома не улыбнулась, но граф видел, что она внимательно слушает. Приглушенное цоканье лошадиных копыт, шорох палой листвы, тихое бряцание сбруи и отдаленное щебетание птиц понемногу успокаивали Эрита, бушевавшая в нем буря немного поутихла.
– Знаешь, ты очень похожа на мать, – тихо произнес он. – У тебя, ее глаза, ее волосы, улыбка; иногда мне кажется, я вижу перед собой ожившую Джоанну.
– Знаю. Тетя Селия постоянно говорит мне об этом. К тому же я видела свадебный портрет.
– С первого же мгновения, как я увидел ее в «Олмаке», она покорила мое сердце. Тогда она была моложе, чем ты сейчас. Ей едва исполнилось семнадцать. А мне восемнадцать. Семья Джоанны, как и моя, благосклонно смотрела на наш союз, нам не пришлось преодолевать ни сословные, ни финансовые препятствия, мы принадлежали к одному кругу. Мы были молоды, пугающе невинны и безумно влюблены. Никто не возражал, чтобы мы поженились так скоро, как только позволят приличия. – Эрит умолк, захваченный воспоминаниями о том первом восхитительном полете любви, когда они с Джоанной с жадным любопытством узнавали друг друга.
Рома настороженно, но с интересом разглядывала отца.
– Не могу себе представить, что вы когда-то были в том же возрасте, что и я.
Граф коротко рассмеялся.
– Поверь мне, был.
Недоверие в голосе девушки позабавило Эрита, несмотря на серьезный тон разговора. Когда-то граф и сам испытывал сходные чувства по отношению к родителям. Он даже сказал нечто подобное отцу, когда настаивал на скорейшем браке с девушкой, которой (он знал это с первого мгновения) суждено было стать любовью всей его жизни. Возможно, тогда он был молод, но умел слушать голос сердца. Лучше, чем когда-либо потом.
– Мы прожили вместе почти четыре года и произвели на свет двоих детей, желанных и обожаемых.
Должно быть, Рома резко дернула за узду, потому что лошадь ее недовольно фыркнула, вскинув голову. Эрит ждал, что девушка начнет возражать и спорить, но та предпочла промолчать. Рома с жадностью ловила каждое слово отца, но что она чувствовала, Эрит не знал. И снова его охватила горечь: дочь была для него незнакомкой.
– Когда умерла твоя мама, я хотел умереть вместе с ней. Во многом так и произошло. Селия предложила позаботиться о вас с Уильямом. Все вокруг убеждали меня, что так будет лучше.
– А вы хотели сбежать.
– Да, я хотел сбежать. – Как объяснить девочке ее возраста, что такое мертвящая, иссушающая скорбь? Горе, уродующее душу. Эгоистичное. Всепоглощающее. Эрит не мог находиться в одном доме с детьми, потому что они были живы, а его возлюбленная мертва. Он понимал, что должен сказать дочери всю постыдную правду. – Я поступил как трус.
Рома устремила на него неподвижный взгляд, выражение которого граф до конца не понял. В ее глазах читалось осуждение, и, видит Бог, он его заслужил. Но вместе с тем в них светились искорки понимания.
– Вам было всего двадцать два. На четыре года больше, чем мне сейчас.
