Арджуманд. Великая история великой любви - Мурари Тимери Н. (читать книги без регистрации полные txt) 📗
— Ты не работала некоторое время?
— Я болела, — тихо сказал Сита. — У меня родился ребенок, мальчик. Он умер. Я много дней болела.
— О! — Теперь писец смотрел на нее с сочувствием.
Он снова взглянул в книгу, пожевывая окрашенными бетелем зубами. Против ее имени имелась запись, которая не давала ему покоя. Кто же это мог проявить такую заинтересованность столь скромной персоной? Женщина ничего собой не представляла — обычная крестьянка, такие приходят в мир и уходят из него никем не замеченные, как ее сын. Но он обязан был повиноваться указанию.
Дважды пересчитав монеты, писец аккуратно подвинул их к краю стола. Сита смотрела в замешательстве, почти испуганно:
— Я ведь работала только один день, сахиб… Сегодня мой первый день.
— Они твои, — начал он, потом еще подумал и накрыл горку ладонью. — Ты — жена Мурти, ачарьи?
— Да.
— Тогда бери деньги. Это тебе за дни, когда ты не работала. Да смотри, никому об этом не рассказывай.
— Ты так щедр, сахиб. Но я боюсь, как бы у тебя не было неприятностей из-за этого.
— Я могу о себе позаботиться, — произнес писец любезно, даже горделиво, хотя за миг до того у него мелькнула мысль забрать деньги себе. Она бы и не узнала, что ему приказали заплатить ей, и все же, если обман откроется… Ладно, пусть, по крайней мере, считает, что это он проявил щедрость.
Сита торопливо сгребла монеты, увязала их в край сари и заткнула узелок за пояс. От радости у нее закружилась голова, и она шлепнулась на землю.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
История любви
1022/1612 год
ИСА
Душа моей хозяйки, Арджуманд, кровоточила. Страдания еще больше усиливали ее светлую красоту, и при взгляде на агачи у меня разрывалось сердце. Однако временами я замечал внезапную искру, мелькавшую в ее глазах, как выстрел в ночи, — что это было? проблеск надежды? Да, наверное, так…
Агачи держалась мужественно, не признавая поражения. Судьба играла ею, гнула, ломала… Но она вновь вспоминала лицо своего любимого, Шах-Джахана, короткую встречу в саду, и это воспоминание, видимо, давало ей силы жить. Она и жила, погружаясь во всевозможные занятия: верховая езда, рисование, сочинение стихов… Еще она раздавала бедным те деньги, что Шах-Джахан некогда заплатил за ее украшения, — ей казалось, что так она обманет судьбу, заставит ее смягчиться и желанный исход наконец придет.
Раз в неделю нищие выстраивались в длинную очередь: сидели на корточках вдоль насыпи между водостоком и стеной здания. Прокаженные, калеки со скрюченными, деформированными телами, они скулили и подвывали; каждый держал миску. Я сам много лет назад только чудом избежал подобной участи и теперь предпочел бы держаться подальше. И все же я медленно следовал за хозяйкой. Всякий раз, когда она нагибалась, я придерживал ее гарару посохом, чтобы она случайно не коснулась изгоев.
— Перестань, Иса, не нужно так делать.
— Агачи, они нечисты. Ты подхватишь их болезни.
— Это всего-навсего одежда.
Она упрямо дернула полу и продолжила свое дело. За нами медленно шли слуги, пошатываясь под тяжестью толстостенных глиняных котлов с едой. Хозяйка погружала черпак в котел, наполняла едой миски и одновременно клала в протянутую руку попрошаек чапати, лепешку.
— Ты их винишь в их же страданиях и несчастьях, разве это справедливо, Иса?
— Да, агачи. Почти все они — бадмаши. Они живут лучше, чем даже купцы, торгующие пряностями.
— Если бы ты был одним из них, разве не захотел бы, чтобы и тебя накормили?
— Да, агачи, но…
Хозяйка не обращала внимания на мои протесты, как всегда. Если уж она что-то решала, никто, даже мать, даже дедушка, не мог ее от этого отговорить. Она могла бы поручить мне или Муниру заниматься раздачей милостыни, но настаивала на том, чтобы делать это собственными руками.
В жарком, неподвижном воздухе нищие ужасно смердели, и я невольно задерживал дыхание, чтобы не вдыхать испарения. Арджуманд, казалось, не замечала этого, а лишь деловито раскладывала пищу по мискам и неутомимо двигалась дальше вдоль бесконечного ряда. Жужжали мухи, садились, снова взлетали, жужжали. От назойливых насекомых лицо хозяйки защищала вуаль.
— Где ты ночуешь? — спросила Арджуманд у молодой женщины. Девушка была очень миловидна, но без руки, а ее одежда была так изношена, что лохмотья едва прикрывали наготу.
— Где придется.
— Сейчас тепло, агачи, — холодно проговорил я. — Звездное небо — неплохой кров. И не сосчитать, сколько раз мне приходилось…
— Но ты больше не спишь под открытым небом. — Она повернулась, подняла черпак. — Я спрашиваю их, Иса, не тебя. И, пожалуйста, не дуйся, дуться — исключительно моя привилегия.
— Но ты редко ею пользуешься, агачи.
Она рассмеялась. Нищие вокруг льстиво захохотали, а меня передернуло. Хорошо, что я рядом, а то еще неизвестно, чем бы все это закончилось.
Я никак не понимал ее заботы об этих бездомных, хотя однажды она попыталась мне объяснить.
— Мой дедушка тоже был бедняком. — Агачи сидела на каменной скамье под раскидистым фикусом и носком туфли рисовала узоры в пыли. — Я же не знала иной жизни, кроме этой, полной удобств. Мне грустно видеть живущих на улице, голодных, неимущих. Им нужно как-то помочь, что-то сделать.
— Это во власти падишаха.
— Властители и знать не хотят о таких вещах, — проронила она.
— А почему ты должна ими заниматься, агачи? Бедных много, все они не поместятся в вашем прекрасном саду.
— Я вспоминаю, о чем мне рассказывал дедушка. После того как на него напали и ограбили на пути в Агру, он ничего не ел несколько дней. Это жуткая история, но в ней для меня не было бы смысла, если бы не было страдания. Разве муки любви так уж отличаются от мук голода? И те, и другие заставляют страдать тело, и оно вопиет об облегчении страданий. Я так же несчастна, как и эти люди. Их желудки взывают, чтобы их наполнили пищей, а мое сердце просит, чтобы его наполнили любовью. Приходилось ли тебе когда-нибудь испытывать голод, Иса?
Лучи солнца, пробиваясь сквозь листву, падали ей на лицо. Она сощурилась и испытующе заглянула мне в глаза. Как и ее тетушка, моя хозяйка обладала способностью смотреть так проницательно, словно насквозь видит человека и его мысли.
— Да, я часто голодал. Но тело цепляется за жизнь и не хочет умирать. К тому же, когда голод становился невыносимым, я воровал.
— Основатель империи, Бабур, делал то же, что и ты. А голод любви? Его ты испытывал?
— Дважды, агачи.
— И сдался. Стыдно, Иса! Надо было сражаться.
— Таков мой удел, мне пришлось сдаться. Первую любовь я потерял, вторая… недосягаема. Со временем любовь становится слабее, но никогда не умирает. Вот и моя любовь останется со мной, как голод бедняка. Агачи, я мог бы выполнить эту работу вместо тебя, только прикажи. Я и сам накормлю нищих. Твои родственники сидят дома, и правильно поступают.
— Нет, Иса. Я хочу делать все своими руками, а не приказывать другим. Коран предписывает нам творить милостыню и помогать бедным.
— Но не все они мусульмане.
— Среди них почти нет мусульман, — быстро ответила она, — но мы помогаем собственному народу. Коран не говорит, что помощь нужна только тем, кто чтит Аллаха. — Я заметил, как в ее глазах блеснула смешинка. — Разве не так, Иса?
— Да, так, агачи.
— А сам-то ты и вправду мусульманин?
— О да, агачи.
Это ее рассмешило, словно ей был известен секрет, о котором не знал более никто. Я был благодарен ей за расположение ко мне. Только она одна могла задать мне такой вопрос, потому что была такой же решительной, как ее тетушка. Но я не мог представить, чтобы Мехрун-Нисса, ныне любимая супруга падишаха Нур-Джахан, трудилась бы под палящим солнцем, помогая вонючим нищим.
…Был полдень, на улице почти никого не было, кроме нас да оборванцев. Несколько отощавших бродячих псов — кожа да кости — терпеливо сидели в сторонке, ожидая объедков. Вдруг сквозь дымку я увидел, как по направлению к нам скачут два всадника; уличная грязь приглушала цокот копыт. Одеты они были необычно: облегающие узкие шаровары, рубахи заправлены внутрь, а ноги по колено заключены в кожаные футляры. Лица у всадников были такими же темными, как у меня, но я сразу понял, что изначально кожа была много светлее, поскольку чернота отливала огненно-красным. Держались они надменно, будто не на конях прискакали, а спустились на облаке с небес.
