Роковое зелье - Арсеньева Елена (книги онлайн полностью TXT) 📗

Внимая чрезвычайно округлым, умело выточенным фразам гостя, Степан Васильевич еле удерживался, чтобы не почесать в затылке или, того хуже, не стукнуть себя по голове в бесплодной попытке возбудить уснувшую память.

Вот! Вот новый случай полного забвения случившегося! Когда это он рассказывал Кейту про шахматы? Собственно, они более или менее долго общались лишь при том первом знакомстве у Остермана, когда возник интересный разговор о ядах и отравителях. Потом виделись, конечно, при дворе, но лишь мельком. Неужели при одной из этих мимолетных встреч Степан Васильевич заговорил о шахматах? Плохо верится. Дело в том, что они были выточены одним жителем Колы из рыбьей кости и поднесены Лопухину в знак глубокой почтительности и надежды, что тот обойдет своим вниманием хорошенькую и невинную дочку сего ремесленника, назначенную замуж за порядочного человека. Сама по себе работа мастера не могла не вызвать восхищения, и, помнится, тогда Лопухин благосклонно принял взятку и оставил свои притязания, хоть девица была прехорошенькая и возбуждала его необычайно. Однако после возвращения из ссылки Лопухин настолько старательно избегал всяких напоминаний об этом периоде своей жизни, что засунул шахматы куда подальше и, можно сказать, позабыл о них. Тем паче что к хорошим игрокам отродясь не относился.

Однако как еще Кейт мог узнать про шахматы? Остается признать, что пропадение памяти у Степана Васильевича приняло угрожающие размеры.

А впрочем… возможно, дело вовсе не в памяти? Может быть, он и впрямь не обмолвливался Кейту о сей поделке, а проболталась о ней Наталья? С нее станется!

Да какая разница, откуда взял это Кейт? Придется показать ему эти дурацкие шахматы, раз уж так приспичило. Законы гостеприимства сего требуют! Показать – и побыстрее спровадить незваных гостей, которые значительно хуже всех полчищ Мамаевых. Господи, до чего ж голова болит, ну просто на куски раскалывается!

Бог весть как удалось налепить на лицо приличную случаю радушную улыбку:

– Охотно доставлю удовольствие вам, господин генерал, вам, господин барон. Прошу за мной, гос-с-сти дорогие…

Гуськом проследовали в кабинет.

– Федька! А ну добудь-ка ты мне шахматы – гостям показать.

– Какие шахматы, барин? Не ведаю я никаких шахмат.

Ох, морока… Лишь пообещав выдрать Федьку до полной потери сознания, Лопухин заставил его начать поиски коробки, которая, конечно, оказалась засунутой в сущую чертову задницу. Все это время Кейт и Остерман сидели молча, с терпеливыми улыбками на лицах.

Ну вот, наконец-то! В одном из сундуков сыскалась коробка, но открыть ее Кейт не позволил: выхватил из Федькиных рук, залюбовался тонкой, белой, напоминающей паутинку резьбой, которая украшала крышку.

– Как сказал бы мой приятель де Лириа, клянусь кровью Христовой, что никогда в жизни я не видывал ничего подобного! И если такова коробка, могу себе представить, каковы должны быть сами фигурки!

Кейт затаив дыхание отколупнул ногтем крючочек, на коем держалась крышка, откинул ее… и в то же время выражение восхищенного, трогательного, почти детского ожидания на его лице сменилось несказанным изумлением.

– Как… что это? – воскликнул он, глядя на Остермана, словно приглашая и его тоже разделить это недоумение. Андрей Иванович приблизился, заглянул в коробку – и, очевидно, тоже не поверил своим глазам, которые просто-таки полезли на лоб.

«Да что там такое? Может, кто-то спер шахматы, может, коробка пуста?»

Степан Васильевич вскочил с кресла, в котором только что упокоился, удобно пристроив на спинке ноющую голову, а на подлокотник – руку, ушибленную давеча при падении с кровати, и тоже заглянул в коробку.

Нет, все тридцать две шахматные фигурки, как одна, лежали на своих местах. Белые изображали воинов государевой армии, царя с царицею, ну а черные – шведов да татар вперемежку. Белое, черное… и еще что-то ярко-синее мелькнуло вдруг в коробке. Что такое? Степан Васильевич тупо уставился на изящный флакончик с золотой крышечкой. Отродясь не было у него такой вещицы. А впрочем… где-то он уже видел этот флакон. Ну конечно! Именно его показывал Кейт при первой встрече. Какой-то был налит в него яд… или лекарство… название диковинное, Степан Васильевич и позабыл уже.

Как этот флакон попал в коробку?

– Что это значит? – послышался голос Кейта, и, взглянув на гостя, Степан Васильевич поразился изменению его лица. Теперь оно было суровым, обвиняющим. – Как сюда попал флакон с тинктурой моруа? Я полагал, что его украл у меня неизвестный злоумышленник, а оказывается… Извольте объясниться, сударь!

Август 1729 года

– Стой, стой, кому говорят! – раздались незнакомые мужские голоса. – Жить надоело, сволочь? Стой!

Снова грянул выстрел, потом другой. Карета содрогнулась.

– Дурак! Чертова сила! – надсаживались мужские голоса. – Не стреляй в карету! Заденешь кого не надо – я тебя тогда!..

Дальше Екатерина не слышала: ее резко перекатило по полу – испуганные грохотом кони заметались, а кучер почему-то ничего не делал, чтобы сдержать их.

– Держи коней, – завопил кто-то. – Как бы не опрокинулся возок!

Кто-то схватил Екатерину за плечи и начал тянуть вверх, пытаясь поднять, посадить. Она с трудом приоткрыла затуманенные глаза и увидела совсем близко встревоженное лицо Даши.

– Катюша, ты жива? – спросила та шепотом, и Екатерину почему-то не обидело это обращение, хотя вообще-то она терпеть не могла имя «Катюша», ужасно злилась, когда ее так называли.

– Что это? – с трудом выговорила Екатерина.

– Не знаю. Кажется, на нас напали. Они стреляли… о Господи!

Карету снова тряхнуло, повело в сторону. Истошно ржали кони.

Екатерина глянула на Дашу дикими глазами и, к своему изумлению, обнаружила, что та, хоть и встревожена, однако держится спокойно, не бьется в истерике, не плачет. Сама же Екатерина не могла скрыть страха. Вот попалась так попалась! Ходили слухи, что в лесах вдоль большой дороги собираются шайки, грабят, а то и убивают прохожих-проезжих, оттого в путь обычно пускались по нескольку человек, повозки и телеги составляли целый обоз, к которому не всякий осмеливался подступиться. Долгорукие всегда путешествовали под надежной охраной своих гайдуков, а если ехали с государем, тут вообще стражников было больше, чем путешественников. И в тот именно раз, когда Екатерина поехала одна… Как мог, ну как мог отец это допустить, что это ему в голову взбрело, что оставил дочь без всякой охраны? Теперь их ограбят, а то и убьют, да небось сначала надругаются…

Быть изнасилованной каким-то грубым мужиком, а потом он же еще и придушит?! Мысли беспорядочно заметались, Екатерина в ужасе вскинулась, теряя разум от страха, но Дашины руки вдруг сильно сжали ее плечи, серые напряженные глаза встретились с синими – до смерти испуганными.

– Очнись! – приказала Даша. – Не время голову терять – потом не найдешь. Давай-ка за мной.

Она поползла на коленях, придерживаясь за сиденья, потому что карета застыла в нелепом положении, изрядно завалившись набок. Наверное, она зацепилась за какую-нибудь коряжину, за ствол поваленного дерева, за выступивший корень, в конце концов, оттого только дергалась, будто умирающий в последних судорогах, но не трогалась с места. Дергали ее перепуганные кони, которые пытались бежать, но не могли. Одна дверца кареты была обращена чуть ли не к небесам, другая кренилась к земле. Постепенно до Екатерины дошло то, что, должно быть, сразу смекнула Даша: шум слышен только с одной стороны, а с другой тихо, наверное, там никого нет. И если удастся выскользнуть из кареты и убежать в лес…

Платье, слишком пышное, с обширными фижмами [20], мешало двигаться, застревало между сиденьями. Екатерина представила, каково ей будет в этом платье бежать по лесу, – и чуть не заплакала от отчаяния. А туфельки на тонкой, мягкой подошве?! Да она и шагу не сделает! То ли дело было бы во вчерашней амазонке и в легких полусапожках! Даша в ее простом сарафанчике двигалась куда проворнее, но, надо отдать ей справедливость, помогала протиснуться и Екатерине с ее злополучными юбками.