Горный ангел - Макаллистер Патриция (читать книги без регистрации .txt) 📗
Эйнджел не стала возражать. Целый час она потратила на то, чтобы найти с ней общий язык. Показывая пальцем на какую-нибудь вещь в хижине, Эйнджел произносила ее название по-английски, но Окока, со смехом качая головой и озорно сверкая лазами, называла ее на языке шайонов. Наконец Эйнджел сделала вид, что хочет прикоснуться к горячим углям в очаге, и Окока заботливым материнским жестом тут же отвела ее руку от огня.
– Нет! – ясно сказала она по-английски. – Не радо огонь!
И обе женщины счастливо рассмеялись, поняв на конец друг друга. Сидя на полу лицом друг к другу, они стали разговаривать, каждая на своем языке. Эйнджел не понимала ни слова из того, что говорила Окока, но голос ее звенел, а прелестные оленьи глаза радостно сияли. Может быть, ее белый муж был не так уж плох. Во всяком случае, было совершенно очевидно, что Окока им очень довольна.
Холт вернулся как раз тогда, когда Окока раскладывала по большим мискам тушеное мясо с овощами. Все трое уселись на индейский манер на пол, вместо того чтобы сесть за небольшой деревянный стол, где стояла еще одна миска – для мужа Ококи.
Пища была простая, но очень вкусная. Эйнджел дважды просила добавки, а потом отодвинулась к стене, наслаждаясь блаженным теплом, разливавшимся по телу. За окном шел снег, словно стараясь совсем зава лить хижину по самую крышу. Холт привел лошадь к хижине Ококи и привязал ее рядом с мулом. Он сказал, что опухоль на ноге понемногу спадает. Там, под навесом, у обоих животных было достаточно корма – на несколько дней, и Эйнджел обрадовалась, что не надо беспокоиться хотя бы об этом.
Однако теперь она начала волноваться за мужа Ококи. Индианка сказала, что он ушел на охоту три дня назад, обещая вернуться через два дня. У нее было достаточно еды и дров для огня, которых хватило бы на несколько недель. Но с младенцем на руках Окока не могла отправиться на поиски мужа.
После еды индианка ушла покормить ребенка, и Холт принялся обсуждать с Эйнджел возможные при чины долгого отсутствия хозяина хижины.
– Завтра утром я возьму мула и поеду искать его, – сказал наконец Холт. – Это самое меньшее, чем я могу отплатить Ококе за ее гостеприимство.
Эйнджел согласно кивнула.
– А если снег не прекратится?
– Тогда мы застрянем здесь на всю зиму, а могло быть и хуже, если бы мы остались в той старой хижине.
Она содрогнулась при одном воспоминании о заброшенной хижине.
– Интересно, кто там жил раньше?
– Спросим у Ококи, она должна знать. Выяснилось, что хижина принадлежала одинокому старателю, умершему год назад. Окока вместе с мужем похоронили его на склоне горы. Она сказала, что он умер от болезни, которая называется «белое горло».
– Что это за болезнь «белое горло»? – спросила Эйнджел, выслушав перевод Холта.
– Дифтерия, – мрачно ответил Холт. – Время от времени эпидемия этой болезни, подобно лесному пожару, вспыхивает среди местных жителей и многих из них уносит в могилу, особенно детей.
Эйнджел взглянула на крошечного Наки, сыто улыбавшегося в колыбели.
– Мне эта хижина сразу не понравилась, – поделилась она.
– Это просто старая, заброшенная хижина, вот и все. Жилища не хранят воспоминаний, они их не имеют.
Эйнджел не стала возражать ему, хотя, будучи на половину ирландкой, она всегда тонко чувствовала на строение не только людей, но и вещей и стен, окружавших ее. Войдя один-единственный раз в ту скорбную хижину, она сразу почувствовала в ней немое отчаяние и безнадежность.
Эйнджел постаралась отвлечься от печальных мыс лей и стала любоваться Ококой и ее малышом. Индианка с гордостью показала ей многочисленные детские одежки, сшитые ею самой, и Эйнджел долго восторжен но ахала и охала, разглядывая маленькие шедевры швейного мастерства. Потом с помощью жестов она рассказала Ококе о своем далеком путешествии из Миссури сюда, в Колорадо.
Наконец солнце скрылось за горами, и Эйнджел почувствовала, как она устала и измучилась. С благодарностью приняв от Ококи несколько меховых покрывал и шерстяных одеял, она с удовольствием улеглась. Индианка тоже легла на меховые шкуры, постелив их на полу. И только Холт все не ложился, время от времени выходя посмотреть на лошадей и принести дров для очага.
Эйнджел так крепко уснула, что даже не заметила, как Холт улегся рядом с ней, положив руку на ее талию. Утром она проснулась от голодных криков младенца. Выбравшись из-под меховых покрывал, Эйнджел поняла, что Холт уже ушел. Она подошла к окну и не увидела под навесом мула.
Сзади неслышно подошла Окока. Они долго стояли у окна и смотрели на падавший снег, толстым слоем покрывший все пространство вокруг. Каждая думала о своем.
– Снег, – печально произнесла индианка по-английски.
– Снег! – радостно хлопнула в ладоши Эйнджел. – Ты правильно сказала это слово!
– Снег, – повторила Окока, еще больше мрачнея. – Нехороший снег.
Глава 11
К полудню хижина оказалась в центре сильной снежной бури, и Эйнджел с Ококой не могли и шагу сделать за порог. Ветер дул с такой силой, что проникал даже через плотно пригнанные бревна, из которых были сделаны стены.
Эйнджел изо всех сил пыталась справиться с овладевавшей ею паникой. Окока казалась спокойной, но кто знал, какие мысли скрывались за безмятежным взглядом темных глаз? Во всяком случае, она сочувственно отнеслась к тому положению, в котором оказалась Эйнджел, и с помощью жестов и кивков убедила ее принять от нее теплую верхнюю одежду из шкуры бизона. В ней было очень тепло и уютно, хотя и попахивало зверем.
Ночь наступила быстро, а вместе с ней ушли и надежды Эйнджел на скорое возвращение Холта. В лучшем случае он где-нибудь пережидал бурю, а в худшем... она не хотела даже думать об этом. Дрожь пробежала по всему телу, когда она представила себе замерзшего до смерти или умирающего Холта где-то там, в глубоком снегу. Она боялась даже подумать, что Холт действительно может умереть, ведь ему всегда удавалось выбираться живым и невредимым еще и не из таких передряг! Потянулись долгие часы темной ночи, и тревога Эйнджел все возрастала. Как будто чувствуя ее беспокойство, малыш просыпался почти каждый час и тихо хныкал на руках у матери, баюкавшей свое дитя и напевавшей тихую колыбельную песню. Эйнджел, естественно, не понимала ни одного слова, но приятная убаюкивающая мелодия подействовала на нее удивительно успокаивающе. Под утро и она, и младенец крепко заснули. Тихо поднявшись, Окока принялась хлопотать у очага, готовя завтрак из сушеных фруктов и лепешек из неммикана. Ее мокасины ступали совершенно бесшумно, и Эйнджел проспала гораздо дольше, чем собиралась. Окончательно проснувшись, она укорила себя зато, что так безмятежно спала, в то время как Холт подвергался смертельной опасности.
Эйнджел не испытывала голода, но Окока все же уговорила ее немного поесть. Кусок не лез ей в горло, когда она смотрела за окно, где по-прежнему бушевала нежная буря. Казалось, она за ночь даже усилилась.
Вокруг хижины завывал ледяной ветер. Снег залетал в хижину и шипел, пожираемый безжалостным пламенем. Индианка то и дело склонялась над очагом, подбрасывая шпик и дрова, чтобы поддерживать огонь. Потом, иди ей надо было покормить малыша, ее сменила Эйнджел, почти с удовольствием возясь возле единственного источника тепла.
Так миновал второй день, а за ним и третий. Окока отважилась выходить за дверь, только чтобы покормить лошадь и набрать дров для очага. На четвертые сутки, внезапно проснувшись ночью, Эйнджел почувствовала, что меховое покрывало, на котором она лежала, было мокрое от слез. Значит, во сне она беззвучно и долго плакала, слишком убитая горем, чтобы рыдать в голос. «Окока все равно не поймет», – печально подумала Эйнджел, однако она ошибалась. Несколько минут спустя индианка подошла к ней, неслышно ступая в своих мягких мокасинах. Взяв ледяную руку Эйнджел в свои теплые ладони, она молча присела рядом с ней и не отошла, пока Эйнджел, согревшись, не заснула снова.
