Позови меня - Картленд Барбара (мир бесплатных книг TXT) 📗
— Мне будет… больно? — с трудом выдохнула Марина.
— Обычно никакой боли не бывает, — успокоил ее сэр Джон. — Я не буду утомлять вас медицинскими терминами, скажу только, что в какой-то момент сердце ваше просто остановится. Это может случиться с вами во сне, на прогулке, на танцах или когда вы просто будете сидеть.
— И это неизлечимо? — В голосе Марины сквозил ужас.
— Медицина в данный момент не знает никакого средства. Могу вам сказать совершенно точно, что это произойдет внезапно и что со дня установления диагноза до конца обычно проходит ровно двадцать один день.
— Двадцать один день… — слабым эхом повторила Марина.
Она шла через Слоун-сквер к Итон-Террас и слушала, как ее каблуки выстукивают на панели это роковое число. Двадцать один! Двадцать один! Двадцать один!
«Так, значит, — сказала она себе, — я умру пятнадцатого апреля.
А ведь она так любит это время года! Бледно-желтые нарциссы уже отойдут, сады будут в полном цвету, и каштаны вот-вот распустят свои свечки, а люди будут радоваться солнышку, по которому они так соскучились зимой…
Шестнадцатого апреля ее уже не будет, и она не сможет радоваться вместе с ними весне и солнцу!
Марина вынула ключ из сумочки и открыла дверь дома номер 68 на Итон-Террас.
Войдя в узкую прихожую, из которой была видна маленькая столовая и за ней крошечный кабинет, она отчетливо почувствовала тишину и пустоту этого осиротевшего дома.
Ах, если бы сейчас в гостиной сидела мама! Она бы кинулась к ней и со слезами рассказала обо всем, что случилось!
И мама протянула бы к ней руки и обняла ее крепко-крепко!
Но дом пуст, и никто ей не поможет. Снимая шляпу, Марина стала медленно подниматься наверх.
Каким-то уголком сознания она отметила, что ковер на лестнице совсем вытерт: должно быть, здесь побывало много народу, пока они были в Швейцарии. Но какое это теперь имеет значение?..
Через двадцать один день ее уже не будет в этом доме, и некому будет замечать, что ковер изношенный, занавески в гостиной выгорели, а на спинке кровати в ее комнате не хватает латунного набалдашника.
Двадцать один день!..
Она поднялась еще на один лестничный пролет и побрела в спальню.
В доме было всего две спальни, если не считать темной душной комнатки в цокольном этаже, предназначавшейся для прислуги, которую они не могли себе позволить.
Мать занимала переднюю комнату на втором этаже, а Марина — маленькую узкую комнатку позади нее.
Она вошла в свою комнату и огляделась. Здесь хранились все ее вещи и все те маленькие сокровища, которые она берегла с самого детства.
Здесь был ее любимый плюшевый мишка, которого она много-много лет брала с собой в постель, кукла с закрывающимися глазами, а в книжном шкафу, рядом со взрослыми книгами, стояли ее самые первые книжки.
«Не очень-то много для целой жизни», — с грустью подумала Марина.
И снова ужас обреченности захлестнул ее. Она подошла к окну и стала смотреть на серые крыши и задние дворы соседних домов.
«Что же мне делать? Что я могу сделать?..» — стучало у нее в голове.
И тут она вспомнила про Элвина — эта мысль была как спасательный круг, брошенный утопающему.
Удивительно, почему она не вспомнила о нем в тот момент, когда сэр Джон вынес ей свой приговор? Видно, она совершенно оцепенела от ужаса и не могла думать ни о чем, кроме того, что ей осталось жить двадцать один день.
Да, Элвин понял бы, что она сейчас чувствует, и удивительным образом сумел бы представить все совсем в другом свете.
Они начали говорить о смерти с самой первой их встречи.
Это был день, когда миссис Мильтон почувствовала себя очень плохо, и Марина по выражению лица доктора Генриха поняла, что он обеспокоен.
— Сейчас вы ничем не сможете мне помочь, — сказал он Марине. — Идите в сад и посидите там. Я вас позову, если она захочет вас видеть.
Марина знала, что ее позовут не тогда, когда она будет нужна матери, а когда доктор Генрих решит, что она умирает.
Она повернулась и вышла в сад, ничего не видя перед собой. В первый раз она не замечала великолепия цветов и красоты снежных вершин, которые всегда приводили ее в восторг, заставляли сердце учащенно биться.
Она отошла довольно далеко от зданий санатория — здесь, среди огромных сосен, стояли скамейки для больных, которые не могли совершать дальние прогулки.
Было очень тихо. Слышались лишь шум водопада да жужжание пчел — они кружили над кустарниками, растущими в расщелинах скал.
И тут, уверенная в том, что ее никто не видит, она закрыла лицо руками и разрыдалась.
Наверное, она долго так проплакала, прежде чем услышала рядом какое-то движение и мягкий мужской голос:
— Вы плачете по вашей матушке?
Марина обернулась — слезы еще текли по ее щекам.
Рядом с нею сидел молодой человек — она узнала Элвина Фаррена, американца, с которым ей не приходилось раньше разговаривать — он жил в отдельной хижине в парке санатория и никогда не обедал в столовой.
— Мама не умерла, — быстро сказала Марина, отвечая на невысказанный вопрос, — но я знаю — доктор Генрих думает, что она умирает. — Девушка достала из-за пояса платок и вытерла слезы. Ей стало стыдно, что она позволила себе так расслабиться.
— Вы не должны терять надежды, — сказал Элвин Фаррен.
Марина ответила не сразу:
— Я боюсь смерти, и мне кажется, ее все боятся.
— Может быть, смерти других людей, но только не своей.
Марина посмотрела на него и поняла, что этот человек очень болен. Он был невероятно худ, так что кожа казалась почти прозрачной, а предательски яркие пятна на скулах были красноречивее всяких слов.
— А вы не боитесь?! — удивленно воскликнула она. Он улыбнулся в ответ, и лицо его преобразилось.
— Нет.
— Но почему?
Он перевел взгляд на горы, где островки снега, сохранившегося после зимы, ослепительно сияли в солнечных лучах. После затянувшегося молчания он сказал:
— Вы хотите услышать искренний ответ или стандартный?
— Конечно, мне нужен искренний ответ. Я, например, боюсь смерти, потому что это — пустота. — И добавила, имея в виду себя: — Не только для того, кто умирает, но и для тех, кто остается.
— Для тех, кто умирает, — сказал Элвин Фаррен, — это захватывающее путешествие, освобождение духа и ожидание чего-то неизведанного! — Он взглянул на нее, чтобы удостовериться, что она слушает, и продолжал: — Вы никогда не думали, что наше тело — это страшная обуза? Если бы оно нас не сковывало, не привязывало к земле, мы бы могли свободно летать! В любые уголки земли, на луну и даже в четвертое измерение.
— Мне кажется… я понимаю, о чем вы… говорите, — нерешительно произнесла Марина, широко раскрыв сияющие серые глаза.
Никто и никогда не вел с ней подобных разговоров.
— Что же касается нашего одиночества на земле, — продолжал Элвин, — то оно вообще невозможно. И знаете почему?
— Почему?
— Потому что вы — часть одной большой жизни. Посмотрите на эти цветы. — Он указал на голубые цветочки горечавки, растущей перед ними на камнях. — Ведь они живые. Такие же живые, как и мы с вами. Они не только живут, но и чувствуют так же, как мы.
— Откуда вы это знаете?
— У меня есть друг, который много лет изучал, как реагируют растения на окружающий мир. Так вот, он считает — и я, между прочим, тоже, — что растения могут чувствовать, потому что, как и мы, обладают… космической силой, которую мы называем жизнью.
— Объясните… объясните мне это! — умоляюще сказала Марина.
Она была зачарована словами незнакомца и смотрела прямо в его глаза, интуитивно чувствуя, что должна сейчас быть к нему как можно ближе.
— Буддисты никогда не рвут цветов, — начал Элвин. — Они верят, что, прикасаясь к цветку и передавая ему таким образом свою любовь, они приобщаются к его жизни, а он становится частью их самих. — Улыбнувшись, он продолжал: — У меня на родине индейцы, если им нужно пополнить свою энергию, отправляются в лес — вот такой же, как этот. Вытянув вперед руки, они прижимаются спиной к сосне и таким образом заряжаются от нее энергией.
