Амори - Дюма Александр (читаем книги онлайн txt) 📗
Верьте мне, если хотите, Антуанетта, но, связанный обещанием, данным господину д'Авриньи, я сначала хотел отдалить от себя этот час блаженства, какой в другое время я оплатил бы годом своей жизни.
Я ей сказал, что, без сомнения, миссис Браун получила указание от господина д'Авриньи; вы видите, я твердо решил не поддаваться своему желанию.
— Но зачем говорить об этом миссис Браун? — ответила мне Мадлен.
— Как вы это сделаете? Миссис Браун отделяет от вас только перегородка, и при малейшем шуме, который она услышит, она подумает, что вам нездоровится, она войдет и найдет меня у вас.
— Да, без сомнения, если вы придете сюда, — ответила Мадлен.
— Куда же вы хотите пригласить меня?
— Не могли бы вы выйти в сад? Я к вам присоединюсь.
— В сад, подумайте только, дорогая Мадлен! А свежесть ночи?
— Разве вы не слышали вчера, как мой отец говорил, что следует бояться от восьми до девяти часов вечера, — то есть, того часа, когда приходит ночь? Но когда эта первая свежесть исчезнет, наши ночи такие же теплые, как и дни; впрочем, я накину кашемировую шаль.
Я хотел отговорить ее, хотя уже чувствовал себя увлеченным, несмотря ни на что.
— Но, — сказал я ей, — разве необходимо, чтобы мы были наедине ночью?
— Мы ведь бываем наедине днем, — ответила она мне с восхитительной наивностью, которая вам знакома.
— Но, днем — это днем… — возразил я.
— Ну какая разница? — спросила Мадлен.
— Большая, моя милая, — возразил я, улыбаясь.
— Но разве вы не жаловались когда-то, что во время путешествия отец будет нас стеснять? Вы рассчитываете, что будете наедине со мной днем и ночью?
— Но мы будем путешествовать только после нашей свадьбы.
— Да, я заметила, что женщина имеет больше привилегий, в которых нам, молодым девушкам, отказывают, как будто церемония бракосочетания сразу же может превратить безумного ребенка в разумное существо, в остальном разве мы как бы не женаты? Разве каждый не знает, что мы должны стать мужем и женой? И разве мы ими не были бы уже, не окажись я так жестоко больна?
Я затруднялся ей ответить.
— Вы мне теперь не откажете? — продолжала Мадлен. — Очень любезно будет с вашей стороны, если вы уедете в то время, когда вы должны о многом мне сказать, дать мне обещания. Вы не узнаете, когда уедете, как я буду несчастна. По крайней мере будет лучше, если вы уедете, сказав мне несколько добрых и нежных слов, которые доставят мне столько удовольствия, так как будут исходить от вас.
Я нашел свое положение смешным и мой ригоризм дерзким, я обещал себе следить за собой и за ней, и я обещал быть в саду в 11 часов.
На самом деле, моя дорогая Антуанетта, надо быть благоразумным, как семь мудрецов Греции одновременно, чтобы быть строгим к такой прелестной просьбе.
Я ей только посоветовал хорошо закутаться, что она мне и обещала, когда вошел ее отец.
В 10 часов мы вышли вместе.
— Вы видите, Амори, — сказал он мне, — я положился на ваше слово, и я оставил вас наедине с Мадлен… — Я хорошо понял, бедное дитя, что у вас есть о чем сказать. С вашей стороны — и я вас за это благодарю — вы были благоразумны. Вы видите, что и моя бедная Мадлен спокойна, она проведет спокойную ночь…
— Завтра утром я вас оставлю еще на час наедине, и через шесть недель вы встретите в Ницце вашу будущую жену, здоровую и счастливую.
Меня мучили угрызения совести, я был готов во всем ему признаться, но что сказала бы Мадлен?
Без сомнения, неудовольствие, которое она бы испытала, причинило бы ей больше вреда, чем наша встреча.
Впрочем, как я себе обещал, я буду следить за собой. Пробило одиннадцать часов, спокойной ночи, Антуанетта, я вас покидаю ради Мадлен…
Два часа утра.
Сразу же, как вы получите это письмо, Антуанетта, покиньте Виль-Давре и быстро приезжайте в Париж. Вы нам здесь очень нужны. Боже мой, Мадлен умирает!
О, как я несчастен!
Приезжайте, приезжайте!
Амори».
Господин д'Авриньи — Антуанетте
«Как бы ты нам ни была нужна, какое бы беспокойство ты ни испытывала, узнав о состоянии моей дочери, не приезжай, дорогая Антуанетта, пока Мадлен тебя не попросит об этом.
Увы, я боюсь, что она тебя скоро не попросит.
Пожалей меня, ты знаешь, как я тебя люблю.
Твой дядя
Леопольд д'Авриньи».
XXV
Вот что случилось.
Окончив писать письмо Антуанетте, Амори покинул свою комнату; никто его не видел, никто не встретил, он прошел через большую гостиную, остановился у двери Мадлен и не услышал никакого шума; без сомнения, Мадлен уже сделала вид, что легла, чтобы миссис Браун ушла; он вышел на крыльцо и прошел в сад.
У Мадлен все закрыто: ставни и занавески. И нельзя было увидеть тень от света; единственное окно на фасаде светилось — окно господина д'Авриньи.
Амори посмотрел на это окно с выражением, похожим на угрызение совести.
Отец и возлюбленный следили за Мадлен, но какая разница в этом бдении!
Один, преданный любви, следил за ней, советуясь с наукой, чтобы вырвать ее из рук смерти.
Другой из эгоистической любви согласился на свидание, хотя знал, что это свидание может быть гибельным для той, которая о нем просила.
Амори подумал на миг, что нужно вернуться и сказать Мадлен через дверь:
— Оставайтесь у себя, Мадлен, ваш отец бодрствует и может нас увидеть.
Но в это время свет в окне господина д'Авриньи вдруг погас, и на крыльце появилась тень, нерешительно спускавшаяся по ступеням. Амори бросился навстречу, забыв обо всем, так как этой тенью была Мадлен.
Мадлен вскрикнула и оперлась на руку своего возлюбленного, дрожащая от волнения, понимая, что поступает плохо; Амори чувствовал, как бьется ее бедное сердце рядом с его.
На мгновение оба остановились, не говоря ни слова и почти не дыша — так велико было их волнение.
Наконец Амори проводил девушку в беседку, окруженную сиренью, розами, жасмином, где она обычно располагалась днем; когда она села на скамью, он устроился рядом с ней.
Мадлен была права, не боясь ночной свежести. Наступила одна из летних прелестных ночей, теплых, чистых и усыпанных звездами; взгляд, поднимаясь к небу, казалось проникал в бесконечные незнакомые глубины, где блестели в пыли алмазов почти невидимые звезды.
Мягкий ветерок, как дыхание листвы, пробегал по ветвям деревьев.
Тысячи шумов столицы удалились, умирая, и уступили место глухому и далекому рокоту, который не прекращался никогда и который считается дыханием спящего города.
Соловей пел в глубине сада, останавливаясь вдруг, чтобы начать снова свою капризную песню, а она то расцветала нежной и сладкой мелодией, то вспыхивала светлыми нотами, пронзительными и громкими.
Это была одна из тех гармоничных ночей, созданных для соловьев, поэтов и влюбленных.
Подобная ночь должна бы произвести глубокое впечатление на такое нервное создание, как Мадлен.
Казалось, она впервые дышала этим легким ветерком, видела впервые эти звезды, слышала впервые эти звуки. Можно было сказать, что она всеми своими порами вдыхала благоухание, запахи этой прерывисто дышащей ночи. Ее лицо, запрокинутое назад, смотрело на небо в счастливом экстазе, и две слезы, похожие на две капли росы, упавшие с кустов сирени, что качались над ее головой, скатились с ресниц и текли по ее щекам.
На Амори эта ночь тоже оказала сильное действие, он жадно дышал пьянящими ароматами ночи, и если на Мадлен они наводили только мягкую истому, то для Амори превращались в огненные потоки, клокочущие в его молодых венах.
Оба хранили недолгое молчание, наконец Мадлен заговорила первая.
— Какая ночь, Амори! — сказала она. — И ты думаешь, что в Ницце, климат которой считают мягким, будут более прекрасные ночи! Не скажем ли мы до того, как разлучимся, что Бог нам даст возможность, чтобы я сохранила в своем сердце и чтобы унес в твоем сердце воспоминание об этой ночи?
