Дуэль на брачном ложе - Арсеньева Елена (онлайн книга без .TXT) 📗

В голосе его не прозвучало ни малейшей иронии, но Маше это великодушие было как нож в сердце.

– Итак, я позволил вашей тетушке всячески ускорить нашу свадьбу, да я и сам желал этого всем сердцем. Я гнал свои сомнения, однако вчера вечером, по какому-то наитию, я поведал графине Евлалии историю моего первого брака… вы видели, не сомневаюсь, после этого свою тетушку и знаете, что ее чуть удар не хватил. Теперь мне кажется, я все понял еще тогда – или немного позднее, когда вы чуть ли не силком вливали в меня это самое питье! Но, боже мой, Мари, я не гневался на вас даже тогда! Я каждую минуту ждал вашего признания!

«Да ведь я только и желала, чтоб во всем вам открыться!» – хотела крикнуть Маша, но из ее груди вырвался лишь слабый стон.

Он продолжал:

– Я ведь не зря сказал вашей тетушке, что простил бы Ольгу, когда б она созналась мне во всем. Я ждал вашего признания, как манны небесной, мечтая о близости меж нами не только лишь телесной, но и духовной. О, les illusions de l’amour! [37] Вы ушли… а на ваше место явилась эта девка.

Маша привскочила на постели, глядя на него во все глаза:

– Так вы узнали сразу?!

– Мари, какое вы дитя! – холодно произнес Димитрий Васильевич. – Неужто вы не знаете, что любимого человека окружает для любящего некий ореол? Я всего лишь раз коснулся ваших губ, но вкус их уже не смог бы спутать ни с какими другими. Ваш запах, ваше дыхание, шелковистость ваших кудрей… – У него перехватило дыхание, и он не тотчас смог продолжать. – Неужто вы думаете, что я смогу спутать свою любимую со случайной шлюхой, которая развязно залезла ко мне в постель и сразу принялась срывать с меня последние одежды?

Нет, не эти постыдные подробности потрясли Машу. Она вспомнила скрип кровати – и вдруг почти закричала, вне себя от ревности:

– Да коли так, отчего же вы сразу не вышвырнули прочь эту девку, а оставили ее при себе на целых три часа?!

Если Маша надеялась увидеть смущение в лице мужа, то напрасно. Взор его был по-прежнему бесстрастен.

– В первую минуту я был столь потрясен, уязвлен в самое сердце, что совершенно растерялся. Я никак не мог переварить ту новую пищу для ума, которой попотчевала меня злая судьба. Но через некоторое время… сознаюсь, через некоторое время я остался из любопытства! Эта девственница, которая действовала с проворством и навыками первейшей парижской кокотки, и медведя зимой могла бы поднять из его берлоги!.. А что, сударыня? Вас это уязвляет? Вы предпочли бы видеть меня ничего не ведающим рогоносцем или несчастным, несостоявшимся любовником? Вам не по душе, что я решил извлечь максимум удовольствия из той гнусной ситуации, в которую был вовлечен вашею волей?

– Не мучьте меня! – в отчаянии выкрикнула Маша. – Ради бога, не мучьте!

– Да… – тихо проговорил Димитрий Васильевич. – Это мне тепе?рь уже все равно, а ведь вчера, когда обман ваш сделался мне явствен, я тоже готов был вскричать со слезами: «Не мучьте меня!..»

Он поднялся с постели и запахнулся в шлафрок.

Сейчас, с растрепавшимися волосами, осунувшийся после бессонной ночи, барон казался совсем молодым. Синим, холодным огнем горели глаза его, и сердце Маши защемило от ощущения невосполнимой, безвозвратной потери.

– Объяснимся до конца, сударыня, – сурово произнес барон по-французски; и говорил далее только на этом языке, словно бы враз отгородившись чужой речью от всего того родного тепла, что еще оставалось в его душе к жене… если еще оставалось! – Мне необходимо знать, понадобился ли я вам просто как выгодный супруг или мне уготована более почетная роль?

– Я не понимаю, – робко подняв на него глаза, проговорила Маша.

Корф цинично усмехнулся в ответ:

– Неужто, мадам?! О, сбросьте вашу маску! Невинность вам пристала, не спорю, но нежные краски ее несколько поблекли, поистерлись нынче ночью! Вы меня не поняли – так я спрошу еще раз: означает ли наш скоропалительный брак то, что вы беременны и мне предстоит дать свое имя вашему ублюдку?

Маша, стоявшая на коленях в постели, покачнулась. Сейчас она впервые от всего сердца пожалела, что нож Григория, приставленный к ее горлу, не соскользнул и не перерезал яремную вену. Право слово, даже утонуть в болоте казалось ей теперь милее, чем пережить то, чем обернулась их с тетушкою «удачная охота» на балу!

Говорить она не могла, только едва заметно кивнула, но Корфу этого было вполне достаточно.

– Та-ак… – проговорил он хрипло. – Та-ак…

Какое-то время в комнате царило молчание. Наконец Корф изрек столь спокойно, кратко и точно, словно несколько часов обдумывал свои слова:

– Положение мое, а прежде всего – интересы дела и, стало быть, отечества не дозволяют мне пойти на скандальный развод. То есть мы принуждены оставаться в супружестве, но ежели не судьба нам стать Филемоном и Бавкидою [38], уж не моя в том вина! Однако, сами не зная того, вы поставили своего ребенка в очень печальное положение: я не смогу признать его.

– Ах! – вскрикнула Маша, как подстреленная, и барон сделал невольное движение поддержать ее, но тут же, словно сам себя устыдившись, спрятал руки за спину.

– Дело не только и не столько в моей жестокости. Увы, Мари, я бездетен, из-за давней болезни не способен зачать дитя, и, к несчастью, в Париже есть люди, которым об этом известно. Так что вы сами понимаете: появление у меня жены с ребенком будет всеми воспринято однозначно. А уж когда люди сопоставят сроки нашей свадьбы и ваших родин, тут уж последнему дураку все ясно сделается. У меня нет ни малейшей охоты делать из русской миссии посмешище для французского двора, а это значит, что вы отправитесь рожать в Любавино – с тем, чтобы явиться ко мне в Париж, чуть только позволит ваше здоровье.

На миг опаляющая радость овладела всем Машиным существом: так он не прогоняет ее от себя вовсе, не ссылает в деревню! Она приедет к нему в Париж, а там, быть может, все еще как-нибудь уладится. Ведь он же говорил, что любил ее, а раз так… Но тут же отрезвление настигло ее, заставив спросить:

– Мне явиться в Париж? А как же дитя?

– Дитя останется в России, – произнес Корф, и Маше почудилось, будто не муж ее стоит здесь, а палач, выносящий смертельный приговор. – Вы будете жить при мне, вы – жена моя, и вы повинны предо мной. Я предпочитаю сразу ставить все точки над i. Вы жена мне, однако, клянусь и призываю в свидетели бога, никогда барон Корф и баронесса Корф не лягут более вместе в супружескую постель. И в этом вы просчитались, сударыня: я отнюдь не король Марк!

Маша даже не шелохнулась, только горько усмехнулась про себя: «Вот почему там лежала эта книжка… «Тристан и Изольда»!»

Но тут ледяной голос барона дошел до ее сознания:

– А поскольку женатому мужчине не к лицу шляться по девкам, я предпочту оставить при себе ту, которая отдала мне свою нетронутую невинность. Отныне Николь будет жить в нашем доме на положении камеристки хозяйки и метрессы хозяина. Попросту говоря, на балы я буду вывозить вас, а спать в моей постели будет она! Вам все ясно?.. Молчание – знак согласия. Ну что же – честь имею, сударыня!

И Димитрий Васильевич вышел, так хлопнув дверью, что картина, висевшая рядом с косяком, сорвалась и грохнулась об пол. Золоченый багет разлетелся на куски.

Маша, слетев с постели, кинулась было вслед за бароном, да ноги ее подкосились, и она растянулась на ковре. Сознание заволокло туманом, но вовсе не эта ставшая уже привычной слабость не давала подняться, а обессиливающий своей внезапностью приступ ярости!

Она лежала, касаясь щекой острых осколков багета, но не чувствовала боли. Последние слова Корфа своей обдуманной жестокостью потрясли ее до глубины души. Робкая, зарождающаяся любовь, ревность, стыд и раскаяние – все это исчезло, все сгорело в пожаре нового, неодолимого чувства. Ненависть властно овладела всем ее существом, не оставляя места ни для чего другого.