Ночные тайны королев - Бенцони Жюльетта (книги TXT) 📗
– Кто они? Кто эти люди? – спрашивали вокруг, но никому не удавалось угадать, чьи же лица скрываются под масками. И только Людовик Орлеанский знал наверняка, что один из этих веселых дикарей – сам король. Но вот кто именно? «Вожак!» – внезапно решил молодой человек и начал действовать.
– Господа, господа! – воскликнул он, срывая со стены отчаянно чадивший и разбрасывавший искры факел. – Еще не пришло время снимать личины, однако же никакие правила не запрещают нам повнимательнее приглядеться к этим странным гостям. Огня сюда, да побольше!
С этими словами он подскочил к дикарям и приблизил факел к лицу их главаря.
– Осторожнее, герцог! – закричал тот, но было уже поздно. Неминуемое случилось. Пропитанная смолой белая ткань мгновенно вспыхнула, и человек превратился в огненный столб. Герцог Жуани – а главаря изображал именно он – принялся метаться по зале, вопя от нестерпимой боли и таща за собой своих товарищей. Пламя, конечно же, перекинулось и на них, но веревка, заставлявшая их держаться вместе, быстро сгорела, так что каждый обрел возможность спасаться в одиночку.
Двое из пяти, вертясь волчком вокруг собственной оси и разбрасывая капли пылающей смолы, пытались сорвать с себя одежду, но она успела уже накрепко пристать к их коже, так что несчастные только причиняли себе лишние мучения. Вскоре оба упали замертво. Это были упомянутый уже герцог Жуани и сир Эмери де Пуатье. Еще одного – господина де Нантуйе – спасла находчивость. Он ринулся вон из залы, и все в ужасе разбегались перед ним, уверенные, что этот человек вот-вот погибнет. Но боль и ужас, как ни странно, обострили ум де Нантуйе. Он вспомнил об огромном чане, где обычно споласкивали бокалы и кубки, помчался к нему и бросился в воду.
Четвертым был побочный сын господина де Фуа. Он сильно обгорел, и слуги, бережно уложив его на носилки, собрались нести раненого к нему домой, когда этот благородный человек произнес слабым голосом:
– Где король? Спасите короля!
Впрочем, он был не первым, кто сказал эти слова. Орлеан давно уже метался по залу, выкрикивая:
– О государь! Наш бедный государь! Где он? Где же он?!
Одновременно он прилагал все силы к тому, чтобы не дать возможным спасителям приблизиться к «дикарям». Изабелла же, воскликнув: «О мой Карл! Я этого не переживу!» – умело упала в обморок.
Но заговорщикам вновь не повезло, ибо некая юная особа, не растерявшись, ловко накрыла своими пышными юбками короля, наряд которого даже не успел загореться, а только едва тлел.
Когда общая сумятица улеглась, невредимый Карл выпутался из складок женского платья и поспешил к супруге, дабы успокоить ее. Изабелла все еще была без чувств, и Карл очень разволновался. Он принялся похлопывать свою любимую по щекам, приговаривая:
– Дорогая моя, да очнитесь же! Со мной ничего не случилось, бог сохранил меня для вас и для Франции.
Тут к царственной чете подбежал взлохмаченный и покрытый сажей герцог Орлеанский. Презрев все требования этикета, он начал ощупывать брата и трясти его за плечи, повторяя:
– Вы живы, Карл? Живы? Но как, как же вам удалось уцелеть?!
– Я рад, что вы так любите меня, бесценный мой Орлеан, – усмехнулся король, которого позабавил вид юноши и его растерянность. – А почему, собственно… – вдруг нахмурился он, – почему вы решили, что со мной вообще должно было что-нибудь случиться?
Изабелла поняла, что ей надо вмешаться. Прерывисто вздохнув, она открыла глаза и тут же с радостным криком приникла к груди мужа.
– Какое счастье, – твердила она, – какое счастье, что с вами не стряслось ничего худого. Все вокруг призывали: «Спасите короля!», но только я знала, что один из дикарей – это вы. Остальные просто волновались, что в этой неразберихе вам может угрожать опасность. Я права, герцог? – глянула она коротко на Орлеана, и тот поспешно закивал, а потом опрометью кинулся на балкон. Там он крикнул во весь голос:
– Король жив! Благодарение господу, он жив и здоров!
Вопли герцога были подхвачены толпой, которая, как и всегда во время празднеств, собралась возле дворца. Оказалось, однако, что по Парижу успел уже пронестись слух о гибели Карла, так что людские волны катились по улицам, грозя затопить дома знати, – ибо никто не сомневался, что смерть короля выгодна его дядьям. Звучало и имя герцога Орлеанского, и, разобрав его в устрашающем гуле, молодой человек принялся умолять Карла показаться народу. К этой просьбе присоединились очень многие. Спустя несколько минут государь, поддерживаемый улыбающейся, хотя и бледной Изабеллой, появился на балконе дворца Сен-Дени и помахал рукой парижанам, а на рассвете, в окружении трех сотен всадников с факелами в руках, он отправился в собор Нотр-Дам, чтобы выслушать мессу и сделать богатые пожертвования. Горожане ликовали…
Однако вскоре выяснилось, что радовались они напрасно. Замысел коварной Изабеллы и ее любовника все же нельзя было счесть провалившимся. Король опять оказался в плену своего недуга. Он перестал узнавать окружающих, бормотал нечто невразумительное и иногда впадал в такое бешенство, что его приходилось запирать одного в комнате – из опасения, что он примется убивать.
И только лишь Одетта де Шамдивер, девушка не из самой знатной семьи, смела входить к безумцу. Она была его сиделкой – и его любовницей. Одетта даже имела от короля дочь, Маргариту Валуа, но, как ни странно, Изабеллу нимало не тревожило существование соперницы.
– Милая, – сказал однажды утром Людовик, который, стоя перед зеркалом, тщетно пытался справиться с застежками своего нового, сшитого по самой последней моде и потому на удивление короткого, едва доходившего до талии, плаща, – милая, почему бы вам не отправить эту наглую Одетту в монастырь? Я слышал, она хвалилась тем, что король не проживет без нее и дня.
Изабелла закинула руки за голову и сказала с улыбкой:
– А почему бы вам, Орлеан, не заточить вашего портного в темницу? Этот наряд вам решительно не к лицу. Он вас просто уродует. Конечно, ноги у вас длинные и стройные… и плащ позволяет их видеть… но зато плечи и грудь кажутся большими, как у горбуна…
– Если вы и дальше намерены столь же придирчиво меня рассматривать, – ответил Людовик, – то мне придется опять раздеваться, чтобы облегчить вам задачу. И я, – добавил он игриво, – не прочь вернуться в постель. – Но Изабелла замотала головой, и Орлеан вновь занялся непослушными застежками. – Что же до плаща, – проговорил он, – то нынче так носят. И если я прикажу наказать портного, обшивающего, кстати сказать, едва ли не весь двор, то люди подумают, будто я тупица, не умеющий порадеть о собственных интересах.
– Вот именно, – кивнула Изабелла. – Так же подумают и обо мне, если я велю разлучить короля с его любовницей. Все знают, что она заботится о больном, что в ее присутствии он смирен и кроток и что лекари в один голос твердят, будто Одетта – это незаменимое целебное снадобье для нашего бесценного Карла. А я – его жена и, значит, не могу сделать ничего такого, что могло бы ему навредить. И бог с ним с ребенком… Было бы странно, если бы они так ни одного и не нажили. Тем более это девочка… Слушайте, Людовик, – внезапно закончила королева, – а отчего бы вам не подойти ко мне да не наклониться пониже? Я сама застегну этот ваш плащ – иначе вы провозитесь с ним до второго пришествия…
Спустя несколько дней Изабелла, которая давно, с самого дня нового приступа болезни, не навещала мужа, решила зайти к нему в комнату и если не поговорить со страдальцем, то хотя бы взглянуть на него. Многие пытались убедить ее не делать этого, и Орлеан, разумеется, тоже присоединил свой голос к общему хору, однако королева проявила настойчивость и потребовала, чтобы перед ней открыли дверь мужниных покоев в Сен-Дени. Красавица испытывала сильный страх, почти ужас, она вовсе не хотела идти к Карлу, но – и в этом женщина не призналась никому, даже своему любовнику – ей приснился странный сон. Карл, нарядно одетый, в королевском венце, стоял в одиночестве посреди зеленого цветущего луга и, грустно улыбаясь, манил ее к себе. Изабелла проснулась в слезах, долго молилась в дворцовой часовне, а потом приказала проводить себя к мужу.
