Дуэль на брачном ложе - Арсеньева Елена (онлайн книга без .TXT) 📗

Маша беспомощно взглянула на дверь, ведущую в опочивальню, и, рухнув на ковер, беззвучно заплакала, затряслась всем телом, забилась вся…

Елизавета кинулась было к ней, да тетушка удержала.

– Погоди рыдать! – проговорила она. – Не до того теперь! Делать что-то надо, ты понимаешь?!

Легко сказать… Больше всего на свете Елизавете сейчас хотелось бы сделать вот что: велеть заложить какую ни есть карету – и умчаться с Машенькой подальше отсюда, в родимое, любимое Любавино, довериться судьбе… нет, судьбе нельзя доверяться, ее руки жестоки, немилостивы, коли она завлекла любимое ее дитя в такую пропасть!

«О боже, помоги, подскажи, как быть?!» – всем существом своим взмолилась Елизавета.

Уязвленная болью в самое сердце, она встала так порывисто, что тяжелые складки ее платья опрокинули маленький резной столик, на котором лежала книга – кто-то читал ее здесь, да забыл.

Шепотом чертыхнувшись, Елизавета подняла столик, потом книжку, безотчетно, по привычке, взглянув на переплет. «Тристан и Изольда», старинный рыцарский роман… Чудесная книга, сколько раз ее перечитывала Елизавета. Образы невольно всплывали в памяти. Вечная, неизбывная страсть; верность; предательство; любовь и смерть, Тристан, Изольда, любовный напиток, самоотверженная Бранжьена, добрый король Марк…

Ее вдруг в жар бросило от внезапной догадки!

– Боже мой… – прошептала княгиня. – Я знаю! Король Марк!.. Я знаю, что делать!

Глаза Елизаветы и Евлалии Никандровны встретились, и княгиня с изумлением поняла, что тетушка думает о том же, что и она.

Комнаты все были устланы коврами, но старый паркет рассохся, а потому негромко, вкрадчиво поскрипывал под шагами, особенно если они были так тверды и решительны, как те, в которые с трепетом вслушивалась Маша.

Она сидела среди белоснежных вышитых подушек пышной, мягкой постели, и ей чудилось, что кровать под ней мелко трясется. На самом же деле дрожь била Машу. Ее волосы, совсем недавно струившиеся по плечам, сейчас были заплетены в косу; маняще-розовые, кисейные пеньюар и чепчик заменены на белые, льняные, едва-едва украшенные прошвами.

– Слишком уж соблазнительный у тебя вид, – неодобрительно заметила тетушка полчаса назад, после того, как все уже было тщательно продумано. – Нельзя допустить, чтобы он так вот сразу на тебя накинулся. Проще следует выглядеть, поскромнее!

Они с Елизаветой стояли, уперев руки в боки, и придирчиво оглядывали Машу. А та чувствовала себя дура дурою – как и подобало актерке, играющей роль, которой она не знает, в пьесе, развязка которой неведома. И в этот миг Маша почувствовала даже неприязнь к матери, которая во имя приличий вынуждала дочь совершать поступок малопристойный; она едва не взбунтовалась против всей этой затеи, однако тотчас же поняла, что ей не выстоять против объединенной решимости двух женщин, естественным свойством натур коих была воля к победе – во что бы то ни стало, какой угодно ценой… даже если потом выяснится, что победа сия как бы даже и не была надобна.

Она подумала, что, бледная от страха, в этом белом, наглухо закрытом одеянии похожа не на невесту, ждущую жениха, а на покойницу в саване. Однако наряд сей был предпочтен не только лишь из соображений скромности, а и потому, что оказалось в Машином гардеробе два таких, одинаковых, пеньюара и чепца.

– Времени тратить на переодевания не стоит, – говорила графиня Евлалия с видом полководца, обдумывающего очередную стратегму. Елизавета кивала, во всем с теткой согласная, а Николь только улыбалась краешком губ, принимая из рук графини невинно-белые одежды…

Да уж, подумала Маша, вид у нее сейчас, должно быть, столь же невинный, как у повешенного убийцы! И, стиснув на груди руки, она взмолилась, не зная, какого святого призвать в покровители обмана. Она молилась своей судьбе, чтобы та помогла ей пройти испытание этой ночи.

Дверь приотворилась – в спальню вошел Димитрий Васильевич со свечою в руке. Сквозняк пригнул пламень, Димитрий Васильевич заслонил свечу ладонью. Его лицо озарилось, и сердце Маши глухо и больно стукнуло: никогда его тонкие черты не казались ей более красивыми… и более суровыми!

Димитрий Васильевич был в синем шелковом шлафроке [31], и Маша увидела, что в синих отсветах сделались пронзительно синими и глаза его, а тонкая ткань как нельзя более выгодно обрисовывает широкие плечи и стройный стан.

Он подошел к кровати и поставил свечу на столик рядом с огарочком, который только и оставила себе Маша, дожидаясь часу свершить свое преступление.

Димитрий Васильевич молча, с легкой улыбкою смотрел на молодую жену, и Маша, чувствуя, как запылали под этим пристальным, ласковым взглядом ее щеки, чуть отклонилась в тень бархатного полога.

– Ты похожа на видение, – сказал Димитрий Васильевич, удерживая ее за руку и начиная медленно перебирать пальцы. – Сейчас мне кажется, что все эти долгие годы я видел тебя во сне, но никогда не верил, что он может сбыться.

Маша разомкнула пересохшие губы, пытаясь хотя бы улыбнуться ему, но не смогла. А уж о том, чтобы взглянуть в его глаза, – о том и речи не было!

Но он, казалось, не ждал ни взгляда ее, ни ответа, сидел на краешке кровати, не делая попытки приблизиться, и поглаживал ее руку. Он всего лишь перебирал пальцы Маши и смотрел на нее, однако тепло, исходящее из его рук и глаз, проникло в ее ледяную ладонь и согрело все тело. Ей хотелось сидеть так вечно, с полузакрытыми глазами, ощущая его ласку, как солнечный пригрев в пасмурный ветреный день… Но вот пальцы Димитрия Васильевича скользнули по ее руке чуть выше, к локтю, и сердце Маши бешено забилось.

– Прошу вас, Ди… – она не осмелилась выговорить его имя, – прошу вас, мне хочется пить!

– Охотно услужу вам, моя радость. – Нежность его голоса и это слово заставили ее глаза увлажниться. – Вы хотели бы выпить вина? А может быть, просто воды?

– Вон там, на столике, – испуганным кивком указала Маша, – кувшин с… такая кисло-сладкая настойка, клюквенная. Она хорошо освежает.

Димитрий Васильевич поднялся – Маша любовалась каждым его легким, сильным движением, – налил из хрустального кувшина розовый пенистый напиток в высокий бокал, чуть пригубил – сердце Маши пропустило один удар – и подал ей. Но Маша не взяла, а взволнованно смотрела на Димитрия Васильевича снизу вверх, изо всех сил вынуждая себя сладко улыбаться:

– Прошу вас, Ди…митрий… – Как ласково льнет к губам его имя! – Выпейте это. Вам понравится, я знаю.

– После вас, madame! – Он с поклоном подал Маше бокал.

Это было не совсем то, что надо, они-то с матушкой и тетушкой распланировали все совсем иначе, и все-таки она заставила себя сделать глоток, уповая на то, что с одного глоточка с нею ничего не случится, а потом вновь протянула бокал мужу:

– Пожалуйста, выпейте! Это очень вкусно, уверяю вас! – Ей чудилось, что она говорит кокетливо, а на самом деле в голосе ее звучала мольба. – Выпейте, Димитрий Васильевич! Говорят, когда муж и жена пьют из одного бокала, они живут долго и счастливо.

– Вот довод, которым меня можно убедить сделать что угодно, – усмехнулся Димитрий Васильевич. Их взоры встретились; Маша поспешно опустила глаза.

Пригубив питье, барон вдруг подошел к окну:

– О! Кажется, поднялся ветер!

Он чуть сдвинул тяжелую штору.

– Да, деревья просто ходуном ходят…

Маша увидела, как он поднял бокал к губам, и с облегчением прикрыла глаза.

– Сегодня будет тревожная ночь, моя милая! – Голос мужа зазвучал совсем рядом, и Маша встрепенулась. – Да вы совсем спите… нет, прошу вас подождать! —

Он со стуком поставил на столик бокал, и Маша, метнув туда вороватый взгляд, мысленно перекрестилась: бокал был пуст! Она вздрогнула: барон стоял совсем рядом и смотрел испытующе.

– Пожалуйста, – Маша изобразила улыбку, – погасите свет!

– Вы не боитесь темноты? – Почудилось – или и впрямь в голосе его уже нет прежней нежности?