У кромки моря узкий лепесток - Альенде Исабель (чтение книг .TXT, .FB2) 📗
— Ладно, как знаешь…
— Я подожду Гильема.
Семейство квакеров — отец, мать и двое детей — пригласили Виктора и Элизабет поужинать с ними. Несмотря на то что хозяева дома были англичане, еда на столе была вполне сносной. Они хорошо говорили по-испански, поскольку годы войны провели в Испании, помогая различным детским организациям, а во время Отступления вели работу среди беженцев. Так они жили всегда, сказали они. Как говорила когда-то Элизабет: «Где-нибудь всегда идет война».
— Мы вам очень признательны, — обратился к ним Виктор. — Благодаря вам малыш теперь с нами. В лагере Аржелес-сюр-Мер он бы не выжил, да и Росер, я думаю, тоже. Надеюсь, мы не долго будем злоупотреблять вашим гостеприимством.
— Не надо нас благодарить, сеньор. Росер и малыш — члены нашей семьи. Но почему вы так торопитесь от нас уйти?
Виктор рассказал о своем друге Айторе Ибарре и о том, что тот может помочь им с Росер эмигрировать в Венесуэлу. Это был для них единственный реальный выход из положения.
— Если вы хотите эмигрировать, есть возможность уехать в Чили, — заметила Элизабет. — Я читала в газете про корабль, на котором планируют отправлять испанцев в Чили.
— Чили? Но где это? — спросила Росер.
— На краю света, я полагаю, — ответил Виктор.
На следующий день Элизабет нашла упомянутую газетную статью и сумела передать Виктору. Из статьи Виктор узнал, что по поручению чилийского правительства поэт Пабло Неруда был уполномочен снарядить судно под названием «Виннипег», чтобы вывезти часть испанских беженцев в свою страну. Элизабет дала Виктору денег на поезд до Парижа, чтобы он попытал счастья и встретился с поэтом, про которого он раньше ничего не слышал.
Сверяясь с картой города, Виктор Далмау добрался до проспекта Ламотт-Пике, дом 2, где неподалеку от Дома инвалидов возвышался элегантный особняк посольства Чили, перед которым стояла большая очередь. Проход в здание контролировал хмурый швейцар. Такими же неприветливыми оказались и служащие консульства, они даже не отвечали, когда с ними здоровались. Виктор увидел в этом, равно как и в общей атмосфере напряжения, царившей той весной в Париже, дурной знак. Гитлер жадно заглатывал куски европейских территорий, и черная туча войны затягивала небо над Францией. Люди в очереди говорили по-испански, и почти все держали в руках вырезку из газеты. Когда Виктор оказался в здании, ему указали на мраморную с бронзовой отделкой лестницу, которая на верхних этажах стала деревянной и довольно узкой; она вела в помещения, похожие на чердак. Лифт отсутствовал, и Виктору пришлось помогать другому испанцу, еле-еле ковылявшему; у мужчины не было одной ноги, и он с трудом карабкался по лестнице, цепляясь за перила.
— Это правда, что принимают только коммунистов? — спросил его Виктор.
— Так говорят. А ты кто будешь?
— Республиканец, но не более того.
— Не морочь никому голову. Будет лучше, если ты скажешь, что ты коммунист, — и все тут.
Пабло Неруда принял Виктора в маленькой комнате, где из мебели были только письменный стол и три стула. Поэт выглядел еще довольно молодо, с мощными плечами, немного сутулый, из-под нависавших век испытующе смотрели глаза инквизитора; он казался более крепким и плотным, чем на самом деле, в чем Виктор мог убедиться, когда Неруда встал, чтобы попрощаться с ним. Разговор длился менее десяти минут, и у Виктора осталось ощущение полного провала относительно своих намерений. Неруда задал ему несколько общепринятых вопросов: возраст, гражданское состояние, где и чему учился, кем работал…
— Я слышал, вы берете только коммунистов… — сказал Виктор, удивляясь, что поэт не спрашивает, каковы его политические убеждения.
— Вы плохо слушали. Существуют квоты: на коммунистов, социалистов, анархистов и либералов. Мы же — Служба эвакуации испанских беженцев и я — в большей степени оцениваем личные качества человека и ту пользу, которую он может принести Чили. У меня на рассмотрении сотни анкет, когда я приму решение, то дам вам знать, не беспокойтесь.
— Если ваш ответ будет положительным, сеньор Неруда, пожалуйста, примите во внимание, что я поеду не один. Со мной в Чили отправится одна моя подруга с грудным ребенком.
— Вы говорите, подруга?
— Росер Бругера, невеста моего брата.
— В таком случае пусть ваш брат придет ко мне и заполнит анкету.
— Мы полагаем, Гильем погиб в боях при Эбро, сеньор.
— Искренне соболезную. Но вы наверняка понимаете, что в первую очередь мы принимаем членов одной семьи?
— Да, я понимаю. Я вернусь через три дня, если позволите.
— Но через три дня я еще не приму решение, друг мой.
— А я приму. Большое вам спасибо.
В тот же вечер он сел на поезд до Перпиньяна. В город Виктор приехал глубокой ночью, страшно усталый. Он остановился в гостинице, кишевшей блохами, где не было даже душа, и на следующий день появился в швейной мастерской, где работала Росер. Они вышли на улицу поговорить. Виктор взял девушку под руку и повел к маленькой площади, где усадил на одиноко стоящую скамью. Он рассказал обо всем, что произошло в посольстве Чили, опустив кое-какие детали: плохое отношение чилийских служащих и то, что положительного ответа Неруда пока не дал.
— Если этот поэт берет тебя, Виктор, тебе обязательно нужно ехать. Обо мне не беспокойся.
— Росер, есть одна вещь, о которой я должен был сообщить тебе еще несколько месяцев назад, но каждый раз, когда я пытаюсь это сделать, словно чья-то железная рука сжимает мне горло, и я молчу. Как бы я хотел, чтобы не я, а кто-то другой…
— Гильем? Что-то с Гильемом? — воскликнула она в тревоге.
Виктор кивнул, не решаясь поднять на нее глаза. Он крепко прижал девушку к груди и дал ей выплакаться; словно отчаявшийся ребенок, она сотрясалась от рыданий, уткнув лицо в его поношенный пиджак, пока у нее не кончились слезы и остались только глухие всхлипы. В тот момент Виктору показалось, что в этом плаче Росер дала выход своему долго сдерживаемому горю и что печальная новость не стала для нее неожиданностью, она давно подозревала неладное, поскольку только смертью и можно было объяснить молчание Гильема. Конечно, война разлучает влюбленные пары, рассеивает людей по свету, однако инстинкт наверняка подсказывал Росер, что отца ее ребенка нет в живых. И хотя она не просила доказательств, Виктор показал ей обгоревший бумажник Гильема и фотографию, которую тот всегда носил с собой.
— Теперь ты видишь, что я не могу оставить тебя здесь, Росер? Ты должна поехать со мной в Чили, если нас возьмут. Во Франции тоже будет война. Мы должны защитить ребенка.
— А твоя мать?
— Никто не видел ее с тех пор, как мы покинули Барселону. Она потерялась в этом водовороте, но, если бы она была жива, она непременно связалась бы со мной или с тобой. Если в будущем она объявится, мы придумаем, как ей помочь. Сейчас самое главное — ты и твой малыш, понимаешь меня?
— Понимаю, Виктор. Что я должна делать?
— Прости меня, Росер… ты должна выйти за меня замуж.
Девушка молча смотрела на него с таким ужасом, что он не смог удержаться от улыбки, которая совсем не соответствовала торжественности момента. Виктор пересказал ей слова Неруды о том, что в первую очередь на корабль будут брать семьи.
— А ведь ты даже не являешься моей невесткой, Росер.
— Я вышла замуж за Гильема без документов и без благословения священника.
— Боюсь, в данном случае это учитываться не будет. Короче, Росер, ты вдова, хотя и не официально. Мы поженимся сегодня же, если получится, и запишем ребенка как нашего сына. Я буду ему отцом; буду заботиться о нем, защищать и любить его как своего собственного, обещаю тебе. И то же самое я буду делать для тебя.
— Но мы даже не влюблены…
— Ты требуешь слишком многого. Тебе мало нежности и уважения? В такие времена, как сейчас, этого более чем достаточно. Я никогда не стану настаивать на близких отношениях, если ты сама этого не захочешь.
