Нежданная любовь - Хейер Джорджетт (хорошие книги бесплатные полностью TXT) 📗
Через два дня Венеция прислала леди Денни записку, где сообщалось, что Обри уже дома, и, словно Провидение внезапно решило щедро осыпать милостями юного мистера Денни, за этим последовало известие, что Эдуард Ярдли, уже несколько дней чувствовавший себя плохо, слег с ветряной оспой. Освальд, решив, что путь свободен от соперников, прискакал в Андершо и обнаружил Венецию прогуливающейся среди кустов с Деймрелом.
Это был тяжелый удар, а еще худшим оказалось то, что Деймрел не имел намерений сразу покидать Прайори. Видимой причиной задержки могло быть, как надеялся его управляющий, желание исправить вред, причиненный поместью годами пренебрежения, но подлинная цель была оскорбительно ясна — охота за Венецией, целью которой, как считал Освальд, было исключительно стремление удовлетворить мимолетную страсть. Молва приписывала Деймрелу сотни жертв, и у Освальда не было оснований сомневаться в ее правдивости или в том, что ни угрызения совести, ни уважение к общественному мнению не удержат Деймрела от преследования намеченной жертвы. Человек, чьи любовные приключения начались с похищения замужней знатной леди, который не гнушался поддерживать отношения со шлюхами, которые всего год назад превратили Прайори в бордель, был способен на любую гнусность, а что касается общественного мнения, то Деймрел в течение многих лет показывал, как мало оно его заботит. Даже если бы против него не свидетельствовали прошлые дела, одного взгляда, как казалось Освальду, было достаточно, чтобы дать понять любому, кроме такого олуха, как Эдуард Ярдли, что это закоренелый распутник, который не поколеблется, если ему удастся завлечь в свои сети Венецию, увезти ее за границу, как он поступил с первой любовницей, а пресытившись ее красотой, бросить. Деймрел уже околдовал Венецию — те, что рассуждали о ее здравомыслии, сразу бы это поняли, увидев, как она на него смотрит. Ее глаза никогда еще не лучились такой нежностью. Освальду почудилось, будто Венеция стала совсем другой, и это напомнило ему историю, возможно рассказанную Обри, о статуе, оживленной какой-то богиней.
Нет, Венеция не была бесчувственной статуей, но под внешней живостью и беспечностью крылся холодный рассудок, который не могла растопить никакая привязанность, даже к Обри, и который не позволял ей предлагать окружающим ничего большего, чем дружба. Подобное весьма сдержанное отношение удовлетворяло Эдуарда Ярдли, так как он считал это признаком скромности и хорошего воспитания; оно устраивало и Освальда, но по другой причине: Венеция из самой хорошенькой леди в округе превращалась в принцессу из волшебной страны, чью руку мог завоевать только храбрейший, благороднейший и красивейший из ее многочисленных поклонников. В наиболее романтические минуты Освальд часто воображал себя в этой роли, либо пробуждая в Венеции любовь своим остроумием и очарованием, либо спасая ее (пока Эдуард Ярдли стоял рядом, не осмеливаясь рисковать жизнью) из горящих домов, от понесшей ее лошади или жестоких насильников. В этих мечтах Венеция сразу же страстно влюблялась в него. Эдуард удалялся побежденным и пристыженным, и все, кто раньше обращался с юным мистером Денни как со школьником, смотрели на него с благоговением, уважительно о нем говорили и считали за честь принимать его у себя. Это были приятные мечты, но они оставались всего лишь мечтами. Освальд никогда не ожидал их осуществления. Было маловероятно, чтобы Венеция очутилась в горящем доме, и еще менее вероятно, чтобы он оказался поблизости и пришел ей на помощь; она была опытной наездницей, а внезапное появление среди мирных законопослушных людей жестокого насильника даже в мечтах выглядело притянутым за уши.
Тем не менее нечто подобное и произошло, ибо Деймрел хотя и не в точности соответствовал персонажу мечты, но весьма на него походил. Однако вместо того, чтобы искать защиты от его гнусных поползновений, Венеция, обманутая надетой им маской, явно их поощряла. Ее пробудили к жизни, словно статую, но не богиня и даже не героический юный поклонник, а будущий соблазнитель.
Ловя их взгляды и прислушиваясь к оживленной беседе, Освальд переполнялся такой жгучей ненавистью к Деймрелу, что не мог отозваться на попытки вовлечь его в разговор и отвечал так грубо, что это резало его же собственный слух, и вскоре холодно простился с хозяйкой дома. Ненависть эта, куда более сильная, чем неприязнь к Эдуарду Ярдли или ревность к любому другому сопернику, возникала из подсознательного ощущения, что Деймрел является той самой романтической фигурой, которой Освальд так хотел стать. Он был изгоем, странствующим по свету, мрачные тайны роились в его душе, безымянные преступления пятнали его прошлое, и, если бы не Венеция, Освальд наверняка бы копировал стиль его одежды, непривычные манеры и сделал бы все, от него зависящее, чтобы обрести такое же выражение беззаботной уверенности в себе. Именно этими чертами восхищалась молодежь, раздраженная ограничениями благопристойного века, но, встретив их в сопернике, Освальд возмущался им, понимая, что оказался в невыгодном положении, так как играл роль Корсара в присутствии его самого.
Если бы сэр Джон потрудился узнать, какие эмоции кипят в груди сына, он, возможно, пожалел бы о своем решении не посылать его в Оксфорд или Кембридж, но он слишком привык к причудам Освальда, чтобы придавать большое значение очередному приступу меланхолии из-за юношеского увлечения Венецией. Сэр Джон не сомневался, что это чувство кратковременно, и ограничился советом Освальду не строить из себя дурака. Леди Денни проявила бы больше сочувствия, если бы взяла на себя труд присмотреться к сыну, но Эдуард Ярдли, не удовлетворенный (по ее словам) тем, что заболел ветряной оспой, заразил ею Энн, младшую дочь семейства Денни, которую встретил прогуливающейся с соученицами в тот день, когда слег в постель. Эдуард был настолько добр, что прокатил ее на своей лошади, так как очень любил детей, и, очевидно, тогда передал ей свою болезнь. Энн, не теряя времени, заразила оспой сестру Луизу и няню, поэтому леди Денни, ежечасно ожидая увидеть сыпь у Элизабет, не вникала в душевные расстройства единственного сына.
Не имея близких друзей среди соседей и презирая общество сестер, Освальд мог лишь размышлять о губительных последствиях продолжающегося пребывания Деймрела в Прайори и вскоре убедил себя, что до его появления на сцепе был близок к тому, чтобы завоевать Венецию. Он вспоминал каждое проявление ее доброты, преувеличивая ее достоинства и забывая о пренебрежительных замечаниях. Он сравнивал ее прежнее отношение к нему с нынешним и уверял себя, что Деймрел намеренно принизил его в глазах Венеции. Большую часть времени Освальд ломал голову над тем, как вернуть ее расположение.
Он так и не нашел решения проблемы, когда стал свидетелем эпизода, доведшего его негодование до высшей точки. Приехав в Андершо под каким-то сомнительным предлогом и спешившись на конюшенном дворе, Освальд первым делом увидел большого серого жеребца Деймрела, которого вел в стойло конюх Обри. Фингл сообщил, что его лордство приехал минут пять тому назад и привез книгу для мистера Обри. Освальд не удостоил его ответом, но его лицо приняло настолько грозное выражение, что Фингл широко усмехнулся, наблюдая, как молодой человек стремительно шагает к дому.
Риббл, открывший дверь Освальду, предположил, что мисс Венеция в саду, но, когда Освальд зловещим тоном осведомился о лорде Деймреле, покачал головой, сказав, что сегодня не видел его лордство.
— В самом деле? — промолвил Освальд. — Однако его лошадь в конюшне!
Риббл не удивился, но выглядел слегка обеспокоенным, ответив после небольшой паузы, что его лордство часто проходит в дом через сад, пользуясь дверью в переднюю, которую сделал сэр Франсис, чтобы проходить оттуда в библиотеку. Когда Освальд негодующе фыркнул, Риббл добавил:
— Его лордство часто приносит мистеру Обри книги, сэр, и остается поболтать с ним — очевидно, о его занятиях.
В его голосе слышались тревожные нотки, но Освальд не заметил их и не понял, что Риббл пытается убедить самого себя. Сочтя слугу легковерным старым дурнем, Освальд заявил, что если мисс Венеция в саду, то он поищет ее там, так как пришел повидать ее, а не мистера Обри. После этого он удалился, кипя от гнева. Даже Эдуард Ярдли, которому долгие годы позволяли бывать в Андершо, никогда не входил в дом иначе, чем через парадную дверь, однако этот проклятый пират, очевидно, входит как ему вздумается, без всяких церемоний!
