Зов сердца - Блейк Дженнифер (первая книга .TXT) 📗
Она решила не обращать внимания на подразумеваемый комплимент.
— Мой отец сумел проиграть приданое моей матери, ее наследство и еще многое, прежде чем его с позором выслали в колонию. Моя мать умерла от нужды, которую он навлек на нее, и от стыда.
Пока Сирен говорила, ей пришло в голову, что между Рене Лемонье и ее отцом нет большой разницы. Рене тоже был изгнанником, в нем тоже была какая-то лихость. Было и другое сходство: изысканная одежда, печать злачных мест Парижа и кое-что другое.
— А Бретоны? Они что, такие хорошие, раз ты живешь у них?
Они нас приняли — мать, отца и меня, — когда нам некуда было идти, Они хорошо ко мне относятся, они мне почти как семья. Если бы я ушла от них, у меня бы никого не осталось.
— У тебя мог бы быть я, если бы ты доверилась моим заботам.
Он сделал предложение и ждал ответа с некоторым беспокойством.
— В самом деле? И как долго? Пока я тебе не. надоем? Пока ты не уедешь обратно во Францию? Нет уж, благодарю.
— По крайней мере, вежливо.
Пожалуй, принятая им поза пылкого влюбленного, намеренного и дальше добиваться возможности вкусить прелестей, была подходящей. Пока она сохраняет твердость, он может спокойно использовать свои домогательства — постоянную осаду крепости — как объяснение ему внезапному интересу к торговле. Что бы он стал делать, если бы она сдалась? Постоянное присутствие рядом женщины было бы серьезной помехой. Правда, он не думал, что есть причина беспокоиться: Сирен он явно мало привлекал. Он был уверен, нашлись бы люди, которые обрадовались бы, узнав, что ему приходится сносить постоянный отказ женщины. Несомненно, подходящее искупление, полезное для его души, не говоря уже о действии на его самолюбие.
Сирен изучала его лицо, глядя из-под ресниц. Неужели он и правда такой же, как ее отец? Внешне ничто на это не указывало; сходство заключалось только в репутации, заслуженной обоими, в каком-то налете самодовольства и в наказании, определенном для них правительством.
Или не только в этом? Что она на самом деле знала о Рене? Ответ был прост: почти ничего, кроме того, о чем шептали сплетники. Находясь у них на судне, он мало говорил о себе, а действовавший в колонии обычай не допускал проявления чрезмерного любопытства по поводу прошлого.
Но была ли она несправедлива? Возможность выяснить правду была — расспрашивая о ее жизни, он дал ей право сделать то же самое.
Она немного приподнялась и отодвинулась назад, чтобы лучше видеть его лицо.
— Ну, а ты? Кажется, если мне слишком безразличны мужчины, то ты слишком любишь женщин.
— Пожалуй, — заявил он, выразительно взмахнув рукой. Он лежал, подперев голову другой.
— Даже если это приводит тебя к ссылке?
— Неудобство, которое начинает возмещаться. Она долго выдерживала его сверкающий взгляд.
— Я понимаю это так — ты не собираешься отвечать прямо.
— Нужно еще услышать прямой вопрос.
— Это обязательно? — сурово спросила она. — Что ж, тогда вот прямой вопрос: ты здесь, потому что не смог удержаться от флирта с Помпадур?
— Увы, я был воплощенным благоразумием.
— Но тебя все-таки схватили?
— Я играл роль верного подданного своего короля, и мне следовало бы, по крайней мере, обожать на расстоянии.
Он мог сменить костюм и прическу, но все же оставался придворным, употребляя десять слов там, где хватило бы одного.
— Я бы хотела, чтобы ты не говорил так напыщенно.
— А как мне следует говорить?
— Откровенно.
— Значит, прямо: даму разгневало мое невнимание. Как и некоторые другие женщины, она решила отомстить.
Сирен прищурилась.
— Если ты предполагаешь, что я одна из этих женщин…
— Ты несправедлива ко мне, — сказал он с уязвленным видом.
— Сомневаюсь.
Он склонился так, что его губы почти касались ее щеки.
— Что ты сказала? Я не совсем разобрал.
— Ничего. Ты уверен, что это было все?
— Все? Ты понимаешь, что меня чуть не оставили гнить в самом мрачном углу Бастилии? Указ о, пожизненном заключении был подписан, дверь в подземелье крепко заперта. Меня спасло только вмешательство моего друга Морепа.
— Министра? Но я считала, что они с Помпадур заклятые враги?
— Так и есть. Морепа стоило только в присутствии любовницы Людовика обронить, что он уверен, будто я предпочитаю оставаться в Бастилии, где мое исчезновение нанесет последний удар легенде, равной легенде о
самом Дон Жуане, нежели быть высланным в Луизиану, где все женщины или старые, или уродливые. Все свершилось моментально.
— Старые? Уродливые?
— Ошибка, которую нужно простить Морепа, придумана из добрых побуждений, во всяком случае, я считал так.
— Понятно.
Она не верила ему. Он что-то скрывал, вполне правдоподобно изображая себя развратником. Она не знала, что именно, но собиралась это выяснить.
— Ошибка, — добавил он, — которая доставляет мне огромное удовольствие.
Рене видел, что не убедил ее. Он бы хотел открыть ей всю правду, но с неумолимой очевидностью понимал, что это не заставило бы ее думать о нем лучше.
— Скажи, — спросила она сдержанно, — а чем ты занимался во Франции? Ну, конечно, помимо того, что соблазнял податливых женщин.
— Чем занимался? Ну, состоял при дворе в Версале. Еще охотился, ходил на балы и приемы, немножко играл — как принято.
В таком признании не было большого вреда.
— У тебя есть имения?
— Точнее было бы сказать, что они есть у моего отца, хотя с части этих имений я получаю доход.
— А что он, твой отец, думает о твоей высылке?
— Я не успел поинтересоваться до того, как меня запихнули на корабль и заперли в каюте. Я уверен: если бы его спросили, он бы сказал, что надеется, что это сделает из меня человека, хотя и не рискнул бы особенно рассчитывать на это.
В тоне Рене звучала горечь, показавшая, что она задела его за живое.
— Наверное, он пытается добиться для тебя прощения и позволения вернуться?
— Слушай, с чего ты это взяла? Я у него не единственный сын, и даже не старший. Нас было пятеро, один умер в младенчестве, другой — инвалид. — Произнося это, он внимательно смотрел на нее. — Все равно, и без меня есть кому продолжить род.
— Единственное соображение?
Прошла минута, прежде чем Рене сумел сосредоточиться и понять смысл ее слов. Его чувства притупились. Наконец он сказал:
— Ты, может быть, думаешь о родительской любви? Но я опорочил честь семьи и таким образом утратил право на подобные чувства. Не хочешь ли ты возместить эту потерю?
Он ласкающим движением протянул руку к ее талии, скользнув вверх, словно собираясь захватить в ладонь округлость ее груди.
— Нет! — Сирен перехватила его руку и отбросила от себя, словно надоедливое насекомое. — Неужели ты не можешь без этого?
— Почти, — признался он, прикрыв глаза и следя, как часто вздымается лиф ее платья. Пока они разговаривали, дешевая ткань наполовину просохла и больше не облегала тело с такой смущающей откровенностью, подчеркивая каждую линию. И к счастью, потому что, отвечая на последний вопрос, по крайней мере, в том, что касалось Сирен Нольте, он не солгал.
Не успела Сирен заговорить, как послышался слабый всплеск. Он повторялся, приближаясь — это был звук размеренно погружавшихся в воду весел. Рене сбросил прикрывавшую их куртку и осторожно сел. Одним пальцем он чуть-чуть раздвинул зеленые листья мирта, выглянул и замер.
— Индейцы? — еле слышно прошептала она.
— Он утвердительно кивнул.
— Осталось только трое. Пленных нет.
У Сирен вырвался слабый вздох облегчения. Бретоны не попали в плен.
Предатели чокто не остановились, ничем не показали, что запомнили место, где она и Рене упали в воду. То ли среди них были раненые, нуждавшиеся в помощи, которую можно было получить только в своем лагере, то ли им просто надоело гоняться за вояжерами. Через несколько минут они скрылись из вида, и тихие звуки, выдававшие их присутствие, затерялись среди шума деревьев и колыхания болотных трав.
