На сердце без тебя метель... (СИ) - Струк Марина (читать полные книги онлайн бесплатно .TXT) 📗
«Странная привычка открывать настежь окна», — проходя через пустынные комнаты, раздраженно подумала Лиза. В очередной раз поежившись, она накинула на озябшие плечи вязаную шаль. Ни в одном доме не было такого обычая — распахивать зимой оконные створки, выпуская на волю натопленный воздух, насквозь пропитанный духом смолки. Лиза привыкла к тому, что еще по осени окна всех домов наглухо заколачивали, иногда оставляя свободной только маленькую форточку. В Заозерном же комнаты проветривались едва ли не каждый день, будто и не зима царила за окном, а жаркое лето. Впрочем, удивительно ли это, принимая в расчет, что хозяин имения совсем не похож на людей, с которыми ей доводилось встречаться ранее?
Пока длился бал, Дмитриевский появился в зале лишь дважды: во время того самого вальса и когда гости предводителя громкими аплодисментами встретили новый 1829 год. За ужином Александр разговаривал мало, изредка бросая на соседей по столу рассеянные взгляды, в которых Лиза без особого труда читала невысокое мнение об умственных способностях собеседников и какую-то странную тоску. Словно он по принуждению находился здесь. Хотя, возможно, так и было, размышляла Лиза по возвращении домой в тиши кареты. Вполне может статься, что Александра тяготила провинциальная простота, к которой он так и не сумел привыкнуть за годы, проведенные в деревне. И будь его воля, верно, никогда бы не покинул столицу.
Минуя очередную комнату анфилады, Лиза взглянула на окна, затянутые причудливыми серебристыми узорами. Вспомнился лютый мороз, что стоял неделю назад на Крещение. И то странное смятение, что охватило ее, когда после службы граф направился вместе с крестьянами и отцом Феодором к ближайшему пруду, в котором заранее прорубили и освятили иордань. Когда Василь, кутаясь в шубу, задумчиво произнес вполголоса:
— Quel insensé![72] В такой лютый мороз…
Лиза тогда с трудом преодолела любопытство, чтобы не обернуться в сторону пруда. Чтобы не увидеть широкоплечую фигуру в рубахе, так отчетливо белевшую в свете ярко горящих факелов на фоне черноты деревьев. Хватило бы ей духу шагнуть в темное жерло проруби, зная, что тут же в тело вопьются сотни ледяных игл? Вряд ли. Она, как и все остальные обитатели усадебного дома, предпочитала снимать с себя грехи, обливаясь водой из иордани в тепле собственных покоев.
Странный человек… Через час после службы в окно своей комнаты Лиза наблюдала, как Дмитриевский возвращается от пруда в распахнутой шубе, которую то и дело пытался застегнуть суетившийся вокруг него старый камердинер. Белизна рубахи на фоне темного меха, широкие шаги, непокрытая голова. Лиза не могла заставить себя опустить занавесь, ясно понимая при этом, насколько заметен ее темный силуэт на фоне тускло освещенного окна. Ей даже хотелось, чтобы он понял, что она наблюдает за ним и, быть может… замедлил шаг?
Un terrible home! Она со злостью отпустила прозрачную занавесь, когда Дмитриевский, не поднимая головы, быстро прошагал к крыльцу и скрылся из вида. Словно и не было ничего вовсе. Словно и не было того горящего взгляда во время вальса… Нет, Лиза не ждала от Александра каких-то особых знаков расположения. Но и с прежней холодностью и равнодушием тоже не готова была столкнуться.
Иногда она уже начинала думать, что все это ей только привиделось. Не потому ли и умолчала о том взгляде, рассказывая мадам Вдовиной о новогоднем бале? Как и о том странном сне, наутро после которого так страшилась найти на своем теле следы горячих прикосновений, настолько реальными те казались. Прикосновений его рук… его губ… О, как же она краснела помимо воли, когда вспоминала о них! И с каким трудом заставила себя перестать ежечасно вспоминать их спустя неделю… Grand merci участнику ее странного и такого неприличного видения за его холод и намеренное уклонение от всяческих встреч с ней! Иначе, где найти силы, чтобы не думать о его губах и руках, когда бы он был так близко?
«Какие грехи пытался так страстно смыть с себя крещенской водой Дмитриевский?» — думала Лиза, стоя в деревянной лохани, пока Ирина трясущимися от напряжения руками готовилась перевернуть на ее голову ушат ледяной воды из иордани.
Вслед за этим вопросом поневоле пришли на ум слова Головнина и его внимательные глаза, когда тот говорил о грехах. Но страх, всколыхнувшийся было при этом воспоминании в груди, тут же смыло водой из опрокинувшегося над головой ушата. Лиза даже завизжала от обжигающей прохлады. А после, как была в мокрой сорочке, шагнула к столику, на котором стоял небольшой образок. Крестясь, бухнулась на колени, мысленно прося прощения за то, что уже было сотворено ею, и за то, что только предстояло совершить.
— Прости меня, ибо бессильна я… Прости меня, — повторяла горячим шепотом и отчего-то увидела в тот момент не святой лик, а красивое волевое лицо с темными глазами. У него просила прощения за то, что должно свершиться, к нему обращалась сейчас, словно мог он ее услышать. — Прости меня, ибо бессильна я…
По плечам снова скользнуло прохладой, и Лиза плотнее запахнула шаль. Тонкий муслин платья совсем не грел, и девушка порадовалась, что захватила с собой эту широкую полосу вязаного кружева. Связанная дворовыми мастерицами, она защищала от холода намного лучше, чем прославленные турецкие шали.
— …говорят, что мадам Дубровина прямо у гроба крикнула ему: «Meurtrier![73]», — всплыли в голове Лизы слова одной из девиц, сказанные той на вторую ночь в мезонине дома предводителя. Остальные тогда — кто испуганно, а кто в странном трепете — переглянулись. Только Лиза даже бровью не повела, предпочитая делать вид, что ей нет никакого дела до обсуждаемой персоны.
— Non-non! — аж подпрыгнула на кровати другая, торопясь возразить. — Она ему крикнула: «Вы убили ее!»
— Какая нелепица! Разве ж придет кому в голову над гробом кричать? — прервала их третья, самая взрослая среди девиц в спальне, и оттого — самая благоразумная. — Да коли и так — что с того? Не его сиятельство смерть принес дочери мадам Дубровиной. Только Господь волен нить жизни обрывать…
Эта рассудительная барышня, прибывшая вместе с родителями из Твери, уже одной ногой стояла в «кандидатках»[74]. Лизе летом исполнилось девятнадцать, но в сравнении с большинством совсем юных барышень в спальне она казалась себе едва ли не старше матери, а то и Пульхерии Александровны.
Обычно девушка пропускала мимо ушей чужие толки, но в этот раз не могла не прислушаться. Говорили о Дмитриевском. Говорили много, но, в большинстве своем, услышанное не внесло и толики новизны в копилку знаний Лизы об этом человеке. И до последнего не хотелось верить в то, что он мог осознанно принести кому-либо вред. Хотя…
Разве ж не ранил он на дуэлях своих противников? Разве ж не убивал? Один раз сразу же — наповал, метким выстрелом в сердце, за что по распоряжению покойного царя Александра был выслан из столицы в Малороссию для дальнейшей службы в одном из полков. И пару раз — тяжело ранил своих соперников, что впоследствии скончались от горячки.
Убивал… Снова мороз по коже тонкими иголочками. И снова неприятное чувство в груди при мысли о том, сколько горя принес этими смертями граф близким убитых, потерявшим сына или брата из-за юношеской бравады или неаккуратного слова, за которыми так и не последовало извинений.
А после Лиза не могла не вернуться мысленно к той, что так влекла ее сейчас сюда, в портретную. К женщине, любившей Дмитриевского настолько, что не побоялась презреть все правила приличия, оставить свою семью, решившись жить только ради него…
В портретной было еще холоднее, чем в коридоре, и Лиза на миг поколебалась, остановившись на пороге. Плотные портьеры были опущены, наполняя комнату таинственным полумраком. И как-то неуютно стало, особенно при воспоминании о душах тех, что незримыми тенями еще недавно шли за ней по коридору. Но любопытство, этот бич любой женской натуры, заставило девушку выпустить дверную ручку из рук, позволяя двери с легким щелчком закрыться за ее спиной. И сделать несколько первых шагов — самых сложных…
