Гобелен - Рэнни Карен (библиотека книг TXT) 📗
Но несколько недель назад все переменилось.
И сейчас она смеялась хоть и до слез, но совсем не так, как раньше. Да и вообще разговор, только что состоявшийся между ними, был каким-то… не таким. Бевил Блейк ждал от племянницы совсем другого.
– Что вы сделали? – переспросила она и упала на стул, забыв об изящных манерах, так усердно прививавшихся ей в академии.
Обивка стен и мебели в небольшой гостиной, где состоялся этот разговор, ни разу не менялась после смерти матери Лауры. Яркий желтый цвет портьер и белая в желтую полоску обивка делали комнату самой светлой в доме. Даже в пасмурный день здесь было солнечно. Но сейчас желтый цвет напоминал Лауре не солнце – оно этой весной почти не показывалось, а разлитую желчь, а оба ее дядюшки почему-то напоминали ей довольных ухмыляющихся котов, разыскавших семейство ленивых мышей под навесом в саду. Когда она наконец поняла, что именно они сделали, вернее, что наделала она, на нее накатила истерика. По-другому и быть не могло.
Бевил Блейк, рослый и широкоплечий, с мясистым лицом, при всей своей грозной внешности обладал самым добрым на свете сердцем; глядя на племянницу, он задавался вопросом: не могло ли случиться так, что Лаура его неправильно поняла? Бевил никак не ожидал, что этот его подарок будет воспринят с большим удивлением и меньшей радостью, чем первый, – кружевное платье из шелка цвета тоновой кости, то самое, которое сейчас было на Лауре.
«Нет, она все поняла правильно», – думал Бевил, пристально глядя на девушку. Наконец, к его величайшему облегчению, она улыбнулась и сказала, что просто была ошеломлена таким известием, вот и все. Сказала, что новость оказалась слишком неожиданной, вот с ней и случилась истерика.
Персиваль, высокий и худой, вечно озабоченный хозяйственными проблемами, даже не заметил, что его брат нахмурился. Однако он заметил, что в глазах Лауры вдруг появилась печаль и что она внезапно побледнела. Персиваль решил, что при первой же возможности поговорит с племянницей по душам. Пусть ей исполнилось восемнадцать, они все равно оставались друзьями, и он полагал, что разговор тет-а-тет пойдет Лауре на пользу. Но разговор состоится позже, а пока было очевидно: Джейн не ошибалась – с девочкой что-то не то.
И Бевил, и Персиваль оказались не готовы к тому опекунству, что свалилось на них столь неожиданно. Они не очень-то хорошо представляли себе, как следует воспитывать девочку, однако до сих пор все у них шло вроде бы неплохо. Но вот настал момент, когда оба не знали, как быть и что делать. Ни тот ни другой более не улыбался.
– Я могу лишь надеяться, что ты будешь счастлива, – в некоторой растерянности пробормотал Бевил.
Лаура не стала говорить дядюшкам, что она могла бы и не смеяться, могла бы и зарыдать – на это у нее имелось не меньше оснований.
О Боже, дядюшки так гордились тем, что сумели все сохранить в секрете, что так ловко все устроили! Если бы только она узнала об этом раньше, все было бы по-другому!
– Но вы же не можете просто взять, обвязать Алекса нарядной ленточкой и вручить его мне, – заметила Лаура.
Девушка с ласковой улыбкой взирала на тех, кто заменил ей родителей. Только благодаря дядюшкам она никогда не чувствовала себя лишенной семьи.
– Приданое уже оплачено, мы уже подписали контракт, – заявил дядя Бевил.
Однако Лаура понимала: изъяви она желание аннулировать контракт, и ее желание будет немедленно исполнено. Ведь главное для дядюшек – чтобы их племянница была счастлива.
– Я думала, мы договорились о том, что вы не станете выдавать меня замуж без моего согласия, – сказала Лаура.
Ну почему они раньше ничего ей не сказали?! Перед глазами Лауры возникло лицо няни – она постоянно интересовалась здоровьем воспитанницы. Можно себе представить, что было бы с Джейн, узнай она правду о том, что случилось в Хеддон-Холле.
– Но, Лаура, дорогая!… – воскликнул дядя Персиваль. – Ведь мы просто сделали то, что ты хотела. Ты еще девочкой была в него влюблена.
– Твои чувства к нему изменились, дитя мое? – спросил дядя Бевил.
Лаура, казалось, задумалась.
– Нет, мои чувства к нему не изменились, – проговорила она наконец.
Не могла же она сказать, что изменилось все остальное. Сейчас не время открывать правду, она должна сама нести свою ношу. И разве она не получила именно то, что хотела?
Лаура тихонько вздохнула. Если бы только она знала. Если бы не устроила тот дурацкий маскарад, все сложилось бы по-другому. Вероятно, ей следовало сначала посоветоваться с дядюшками. А если бы рассказала обо всем Алексу…
Если бы…
Лаура прекрасно понимала, что за свои поступки придется ответить, и это очень ее тревожило! Однако она чувствовала, что вновь обрела надежду. И разве Цицерон не говорил, что, покуда есть жизнь, есть и надежда? Она словно забыла о том, что тот же Цицерон в данной связи добавил:
«Это самое смехотворное из высказываний, приписываемое философам».
– Я рада, дядя Бевил и дядя Персиваль. Я люблю вас обоих. Очень люблю.
Обоих, казалось, растрогали и слова девушки, и ее объятия.
Но каждый из них чувствовал: что-то не так.
Глава 15
– Черт, – бормотал Уильям Питт, опираясь на костыли, – эти ноги – все равно что чужие. Лучше уж ездить в детской коляске, чем тащиться, как подстреленный краб.
– Да, сэр, – с готовностью кивнул Роберт; он знал, что с министром лучше не спорить, даже король на это не решался.
– Граф дома? Было бы обидно проделать такой нелегкий путь впустую, Роберт.
– Уверен, что дома, – ответил секретарь. – Я взял на себя смелость отправить к нему человека, когда мы остановились на ночь в гостинице.
– Только не смей называть этот блошиный приют словом «гостиница». Вместо того чтобы давать клиентам грелку на ночь, они бы лучше меняли простыни чаще чем раз в год.
– Надо было прихватить с собой постельное белье, сэр, – пробормотал Роберт.
– Белье?! Может, надо и посуду с собой возить? Если бы нам вздумалось путешествовать с королевской роскошью, чем бы мы тогда отличались от того старого дурака, который нами правит? Надо думать о войнах, Роберт, а не о личном комфорте!
Молодой секретарь не стал напоминать министру о том, что он сам же и жаловался на грязь в гостинице.
Роберт помог Питту подняться по широким дубовым ступеням к парадному входу, после чего представил гостя дворецкому, державшемуся, как особа королевской крови. Министр хмурился и что-то бормотал себе под нос. Услышав, кто прибыл, Симонс широко улыбнулся и церемонно провел знаменитого министра в парадную гостиную. Питт был любим всеми, особенно простыми людьми: ведь он, как и они, не имел титула.
Министр вошел в гостиную и, опустившись в кресло, положил ногу на предусмотрительно подставленный к креслу табурет. Симонс предложил гостю чай, и Питт утвердительно кивнул. Доктор запретил ему употреблять алкоголь, но он не стал бы следовать этому дурацкому запрету, если бы не боль в ногах, значительно усиливающаяся после спиртного. Питт как-то заметил, что согласился бы отужинать с самим дьяволом, если бы тот хотя бы на несколько часов избавил его от невыносимой боли в ногах.
Алекс ненадолго задержался у входа в гостиную. Затем, переступив порог, подошел к старику.
– Нет-нет, не вставайте, сэр, – сказал граф, удерживая министра. – Снова приступ подагры?
– И снова, и как всегда, лорд Уэстон.
– Прошу вас, сэр, давайте обойдемся без церемоний. Я был для вас лейтенантом Уэстоном, когда вы впервые увидели меня. Пусть так будет и впредь.
– К чему эта маска, Алекс? – проворчал Питт. – Я видел тебя и без нее, знаешь ли.
– Знаю, сэр, Скажем так, пусть слугам будет от этого облегчение.
Граф пододвинул стул к креслу и сел подле своего гостя. Питту Алекс был обязан своим быстрым продвижении но службе. И, как подозревал Алекс, Питту он был обязан и своим столь быстрым возвращением на родину после ранения.
