Нищета. Часть первая - Гетрэ Жан (читаем книги .TXT) 📗
Да, но ведь на свете есть люди, которым он нужен… «Ну что ж, — подумал Огюст, вставая, — все-таки надо кончать, и поскорее. Мне нечего есть, я раздет, разут, продрог от холода… К тому же я — убийца! Меня ждет тюрьма. Я не могу быть полезен ни своим близким, ни другим людям. Самое время свести счеты с жизнью! Правда, я никогда не знал никаких удовольствий, не то что другие… Даже обидно, что не удастся унести с собою приятных воспоминаний в царство кротов. То-то черви полакомятся мною…»
Отпустив эту мрачную шутку, Огюст снял рубашку и бросил ее в канал. Затем, сойдя к воде, он вымыл руки, ибо не хотел, чтобы труп его нашли испачканным в крови, после чего взглядом стал искать подходящее дерево. Неподалеку оказался дуб с толстыми сучьями.
— Лучшего и не надо, — сказал Огюст со вздохом. — Не хуже крючка! Поистине, провидение во всем помогает мне! Я обречен на смерть… И подумать только: если б отец не снял шапку перед телегой с трупами, этого не произошло бы… Руссеран побоялся бы его, с Анжелой не случилось бы несчастья… Вот от каких пустяков зависит порой человеческая жизнь!
Огюста обуял гнев. А все-таки этот ханжа, этот лицемер, который совращал молоденьких девушек, а потом молился богу, получил по заслугам! Полуграмотный, нищий мальчуган сам рассчитался с ним! Ведь судьи всегда на стороне богатых; невинность, права все покупается за деньги… Огюсту было только семнадцать лет, но он прожил достаточно, чтобы увидеть и понять это. Семнадцать лет! Умереть в таком возрасте! До чего это глупо — давать волю гневу! Ведь убийством Руссерана он не облегчил участи Анжелы, а между тем был в состоянии ей помочь. Он уже прилично зарабатывал, и раз беда уже стряслась, надо было попытаться хоть как-нибудь наладить жизнь. Но теперь поздно, слишком поздно…
Огюст сделал на шарфе затяжную петлю, связал оба его конца и просунул голову в петлю. Затем он снова посмотрел вокруг, словно желал унести с собою в могилу очарование цветущей весны.
Но погода, как бы тайно сочувствуя юному страдальцу, вдруг переменилась… Серые тучи временами совсем заволакивали небо; порывы холодного ветра мокрым снегом секли обнаженную грудь Огюста. Его пробирал озноб, и он подумал о леденящем холоде смерти. Уж поскорее бы конец! Бедняга испытывал такую слабость, так сильно дрожал — от холода или от волнения, — что с трудом вскарабкался по стволу. Цепляясь за дерево, он попытался набросить шарф на сук. Это удалось ему не сразу.
— Прощай, мама! — воскликнул Огюст и оттолкнулся от дерева. Качнувшись несколько раз, тело его повисло в воздухе, и только эхо повторило: «Мама!.. Мама!..»
XX. Метельщик-ученый
— Черт его дери! Как сказал, так и сделал! Вот, господа хорошие, отличное семечко, из которого вырос бы бандит, если бы ветер сорвал его с этой виселицы!
С этими словами уже знакомый нам метельщик по имени Леон, друг дядюшки Анри, «ученый», как звали его товарищи, быстро перерезал шарф, на котором висел Огюст. С бесконечными предосторожностями недавний оборванец, одетый теперь в платье мастерового, опустил на землю юношу, уже не подававшего признаков жизни. Затем он принялся растирать ему грудь и виски. Вынув из кармана склянку, он откупорил ее и дал Огюсту понюхать. После этого Леон быстро скинул старый сюртук, который носил под блузой, отрезал от него полу, смочил жидкостью из той же склянки и снова стал растирать юношу. Наконец он начал делать ему искусственное дыхание. Вскоре фиолетовые пятна, вызванные на щеках бедняги удушьем, сменила бледность, Леон — как видно, человек сведущий — вылил из склянки несколько капель в его полуоткрытый рот.
Подкрепляющее средство возымело свое действие: Огюст открыл глаза и удивленно оглянулся, спрашивая себя, не проснулся ли он в царстве мертвых? В этом не было ничего невероятного: в самом деле, разве жизнь — не мир грез? Вот и сейчас — над его головой нависло свинцовое небо; вокруг, словно обрывки сновидений, колыхались клочья тумана, и чье-то незнакомое лицо над ним. Что это — пробуждение или бред?
Огюсту показалось, что он снова стал ребенком, и он прошептал: «Мама! Мама!» То были его последние слова, и с ними же он вернулся к жизни…
— Повесился как настоящий мужчина, а теперь зовет маму, — сказал метельщик, согревая руки Огюста в своих руках. — Ну, что, малец, тебе лучше? Дай-ка я еще разок потру тебя своим снадобьем! Ей-богу, это не хуже святого причастия, вот увидишь!
И он снова энергично растер юношу спиртом. Огюст окончательно пришел в себя.
— Ну вот, ты опять молодцом, — продолжал Леон. — Теперь ты в силах идти. Вставай, и айда в дорогу, если не хочешь, чтобы полицейский комиссар Пантена стал доискиваться, на каком-таком основании ты вздумал улепетнуть без паспорта в страну, откуда не возвращаются…
Они спустились по откосу на то место, с которого Леон услышал монолог Огюста Бродара и видел, как он пытался покончить с собой. Тут лежали мешок, корзинка и небольшой сверток. Развернув его, метельщик вынул какое-то длиннополое одеяние зеленовато-черного цвета и протянул его Огюсту.
— Надень-ка сию хламиду, — приказал он. — Ну нечего, нечего, ведь ты дрожишь как осиновый лист, бедняга. А еще хотел показать, что ты — мужчина!
И он бережно, с материнской нежностью, укутал юношу. Взвалив мешок на плечо и захватив корзинку и сверток, Леон умудрился еще протянуть руку Огюсту. Хотя тот протестовал, уверяя, что свободно может идти сам, ему волей-неволей пришлось повиноваться странному спутнику, посланному случаем или провидением, чтобы избавить его от смерти.
Огюст и его спасатель вышли на бечевник, тянувшийся вдоль канала, и зашагали в строну селения Бонди. Леон смеялся и шутил по поводу дождя с градом, время от времени бившего им в лицо. Все было ему нипочем — и непогода, и нужда. Он старался развлечь Огюста, который брел молча, чувствуя слабость в ногах и тяжесть в голове. Юноша думал о матери и сестрах: возможно, сейчас они голодают по его вине… Но все-таки в глубине души он радовался тому, что остался жив. Кто знает, быть может, все еще обойдется? Ведь в этом мире непоправима только смерть. Огюст видел ее вблизи и еще вздрагивал от ужаса. Вероятно, он не повторил бы своей попытки. Но ведь он сам убил человека! А раз так, то и он заслуживает смерти. Юношу терзали сомнения. Руссеран был, конечно, виновен… И ведь никто не вступился за честь Анжелы.
В смятении Огюст даже забыл поблагодарить своего спасителя, который сейчас по-отечески поддерживал его, ежеминутно справляясь о его самочувствии и помогая идти.
Они миновали Бонди, свернули с дороги и направились к лесу.
— Стоп! — воскликнул метельщик. — Вот мое поместье!
И он остановился перед небольшим участком, обнесенным изгородью; за нею виднелась дощатая хижина.
— Вот мои владения, — продолжал Леон. — Прошу тебя, мой мальчик, быть гостем и чувствовать себя здесь как дома. Оставайся у меня сколько пожелаешь, сколько понадобится. Я не спрашиваю твоего имени. Ты — мой гость, и больше мне ничего знать не надо.
Огюст был глубоко тронут. Но он так обессилел, так измучился, что с трудом мог пробормотать несколько слов благодарности.
Они перелезли через изгородь.
— Вот, взгляни-ка на мой дворец! — сказал Леон. — Как видишь, окно и дверь обращены на восток: это наилучшее расположение.
Окном Леон называл отверстие в стене, куда был вставлен большой кусок треснувшего стекла, склеенный расходящимися в виде лучей полосками бумаги.
— Нам тут будет хорошо, как министрам на отдыхе, вот посмотришь! — Метельщик говорил тоном настоящего собственника. Вынув из корзинки увесистый ключ, он вставил его в огромный замок и отпер дверь лачуги. На новых друзей пахнуло спертым воздухом.
Жилище было странным, хотя, впрочем, довольно привлекательным на вид. Здесь находилось множество причудливых вещей, но внимание Огюста прежде всего привлекла куча сухого, приятно пахнувшего вереска. Юноша кинул на это ложё отшельника красноречивый взгляд, который хозяин сразу понял. Он сейчас же предложил гостю лечь, помог поудобнее устроиться на травяной постели и хорошенько его укутал.
