Таинственный всадник - Кэнхем Марша (читаем полную версию книг бесплатно .TXT) 📗
Финн приоткрыл рот, собираясь что-то сказать, но вспомнил про горшок в руке и наклонился, чтобы поставить его под кровать.
– Я не могу этого сделать, Финн. Это слишком опасно. Все может пойти не так, как надо, и Антуану придется расплачиваться за мою глупость.
Бровь Финна взметнулась вверх.
– Вы имеете в виду вашу договоренность с полковником Росом?
Она кивнула:
– Да. Я не могу пойти на это.
– Хорошо, благодарение Господу за это решение, мадемуазель! – Его плечи и все тело, казалось, обмякли от облегчения. – Я знаю, не мое это дело – вмешиваться, но, по правде сказать, я уж начинал опасаться, что придется предпринять кое-что решительное, чтобы привести вас в чувство.
Рене повернулась к окну и пальцем слегка отодвинула занавес. Она взглянула на холодный суровый пейзаж за окном и увидела далеко-далеко силуэт всадника, несущегося на лошади, и ей показалось даже, что она слышит его раскатистый смех.
Рене обернулась к Финну.
– Я намерена ехать в Лондон.
– В Лондон, мадемуазель?
– Оттуда суда отплывают в Америку, разве нет?
– В Америку?!
– В Америке нет гильотин, Финн. Папа часто рассказывал о Новом Орлеане. Он говорил, что это изысканный и элегантный город. Мы были бы там в полной безопасности.
– В такой же безопасности, как на земле, где живут краснокожие дикари и кровожадные пираты, – фыркнул Финн.
– Ты предпочел бы остаться здесь, где дикари белые, а пираты не менее кровожадные?
Не зная, что ответить, Финн поджал губы.
– Вопрос в том, как туда добраться. И дело не только в деньгах: плыть туда очень трудно, несколько недель, а то и месяцев, если судно собьется с курса.
Рене прикусила нижнюю губу. Когда они пересекали канал, Финн был совершенно зеленый. Кажется, он испытал гораздо большую радость от того, что ступил на твердую землю Британии, чем от благополучного побега из Франции.
– Мне жаль, Финн, но я думаю, что это единственное место, где мы можем спастись от моего дяди, от Роса и кошмаров революции. Антуану ничто не будет там угрожать.
Финн медленно кивал, нехотя соглашаясь:
– Конечно, вы абсолютно правы, мадемуазель. Мы должны позаботиться о благе молодого господина. Однако я все еще стою за то, чтобы малой кровью решить все наши серьезные проблемы. Но если желание ваше так сильно, поступим как скажете. Я уже, – добавил он, слегка откашлявшись, – проверил ящики лорда Пакстона, но, увы, они пусты. Если и есть тут что-то ценное, не сомневаюсь, что Пиджин держит все под замком.
Рене снова прикусила губу и, секунду поразмышляв, позвала Финна в свою комнату. Пока старый камердинер держал свечу, Рене встала на колени возле кровати и нашла на матрасе неровный шов, который был прежде распорот, а потом снова зашит. Она резко выдернула нитки, в лицо ей полетели перья: засунув руку внутрь, она достала маленький мешочек. Там бренчали две золотые монеты и скудная горстка серебряных ливров – все, что осталось от запасов, привезенных из Парижа зашитыми в подол нижней сорочки.
Но Финн смотрел не на монеты, которые она держала. Синие глаза Финна не могли оторваться от постели, от скомканных одеял и мятых подушек; они валялись на кровати, на полу, хотя Рене обычно спала, словно бестелесная, почти не оставляя вмятин, – даже трудно было догадаться, где она лежала. Старый камердинер уставился на девушку.
– Мария и Иосиф! – прошептал он. – Он снова был здесь, не так ли?
Не было никакого смысла отрицать очевидное, тем более когда он поднял свечу и поднес ближе, чтобы получше ее рассмотреть. И что он увидел? Взлохмаченные волосы, порозовевшую кожу и свет вины в глазах.
– Милостивый Боже! – воскликнул он – Он… вынудил вас?
Рене трудно было заставить себя не лгать, очень трудно, горячая волна окрасила шею и щеки.
– Нет. Нет, он не принуждал меня, – сказала она спокойно. – Я сама захотела украсть у него то, что могла.
– Украсть, мадемуазель? Я не понимаю, что вы могли у него украсть.
– Частицу его храбрости, наверное. Его смелости. Бесстрашия. И вот это, – добавила она, вспомнив про алмазную булавку для шейного платка. Дрожащими пальцами Рене отцепила ее от нижней стороны воротника и показала. – Это, должно быть, упало, когда он… когда он уезжал.
Финн смотрел на блестящую вещицу, но не прикасался к ней. Он отступил на несколько шагов и тяжело опустился на стул.
– Я… никогда не думал, что такое возможно. Заставить себя продаться этому… этому дорожному ястребу. Когда я просмотрел главное в вашем воспитании?
– Я не продавала себя, – спокойно возразила Рене. – Так случилось. Я никогда бы не пошла на подобное, я бы предпочла умереть.
Финн пристально посмотрел на Рене.
– Что вы подразумеваете под своими словами? Объясните.
Рене покачала головой и опустилась перед стариком на колени.
– Я стояла там же, на площади, с тобой и Антуаном, когда на маму напали солдаты. Я не побежала, чтобы попытаться ей помочь, потому что я тоже испугалась. Я видела, как они били ее, пинали, смеялись над ней, и я хотела за–кричать так же громко, как Антуан, но… я испугалась. Я видела все, я слышала все, я знала, что надо что-то делать, помочь ей, но… я не могла двинуться с места. Потом мне хотелось умереть. Умереть, и больше ничего. Но ты не позволил мне сделать это. Ты руководил мной. Я виновата в своей слабости.
Финн поднял костлявую руку с дрожащими пальцами и погладил длинные волосы Рене.
– Вы? – переспросил он хмуро. – В чем вы виноваты?
– В том, что я не похожа на свою мать. Что я не обладаю ее силой характера и ее храбростью…
– О Господи, дитя. И это давило на вас столь тяжким грузом все прошедшие месяцы? И поэтому, – Финн наклонился и неожиданно схватил Рене за плечи, – и поэтому вы согласились помогать полковнику Росу? Поэтому вы согласились на отвратительный брак? Потому что вы не смогли пожертвовать собой в Париже? Потому что живы, а ваша мать мертва, и… – Ему пришлось остановиться – его переполняли те же чувства, которые испытывала Рене.
Тридцатью годами раньше он помог Селии Холстед бежать от семьи, из Лондона, тайно, с Себастьяном д’Антоном. Это требовало мужества и хорошей подготовки: старый граф держал дочь под замком, за ней следили днем и ночью слуги и члены семьи. Ее ведь собирались благополучно выдать замуж за скрюченного подагрой престарелого герцога Лестера. В день свадьбы Финн занял свое привычное место кучера, но вместо того, чтобы ехать в церковь, он помчал невесту к берегу, где Себастьян приготовил судно и готов был поднять парус тотчас же, как Селия ступит на борт. Финн не собирался покидать Англию, но слуги графа гнались за ними, обстреляли судно с берега, и он убедился, что его новым домом должна стать Франция.
Он остался в семействе д’Антон и с тех пор занимался хозяйством, но все же никто и никогда не догадывался о реальной причине, по которой он предпочел другой берег канала. Никто, кроме Рене, которая заметила, каким он стал опустошенным после смерти ее матери. Он любил ее так глубоко, так искренне, так благородно, как настоящий мужчина может любить женщину, и пронес это чувство в своем сердце с тихим достоинством в течение более двух десятилетий.
– Никогда, никогда больше не говорите мне ничего подобного, мадемуазель. Я не хочу слышать этого снова. Никогда не давайте мне повода даже подумать, что вы сожалеете о том, что живы, иначе ее смерть, смерть вашего отца были бы напрасными. Пока вы пребываете в этом мире, они живы в вашей памяти, и никакие гильотины не способны предать их забвению.
Из-под густых ресниц Рене хлынули слезы. Увидев, что она плачет, Финн снова откашлялся и встал.
– Я согласен: оставим рубины. Самое лучшее для нас – это бежать отсюда подальше. Охранники уже не такие строгие, как раньше, хотя, конечно, нам есть о чем подумать: мы не должны вызывать у них беспокойство и уж тем более тревогу. Смею сказать, полковник Рос не обрадуется, что его развлечение сорвалось.
Рене подперла щеку рукой.
